– Не хочешь ли спуститься? – спросил К. – Ты же не собираешься проповедовать. Спускайся ко мне.
– Теперь уже можно, – сказал священник, возможно сожалея, что повысил голос. Он потянулся к лампе крюком, чтобы потушить ее, и добавил: – Сперва я должен был говорить с тобой издалека. Иначе я поддаюсь влиянию и забываю о службе.
К. ждал его у подножья лестницы. Священник, еще не до конца спустившись, протянул ему руку. К. поцеловал ее и спросил:
– Можешь уделить мне немного времени?
– Сколько захочешь, – сказал священник и протянул ему лампу, предлагая понести. Даже вблизи он излучал некую торжественность.
– Ты очень добр ко мне, – сказал К., прогуливаясь бок о бок со священником по темному нефу. – Не как все остальные из суда. У меня к тебе больше доверия, чем к любому их них, по крайней мере из тех, с кем я уже имел дело. С тобой я могу говорить открыто.
– Не обманывай себя, – сказал священник.
– В чем же я себя обманываю? – спросил К.
– Насчет суда, – сказал священник. – Во введении к Закону говорится об этом заблуждении. У Врат Закона стоит стражник. Подходит к этому стражнику селянин и просит допустить его до Закона. Но стражник говорит, что сейчас не может дать ему разрешение на вход. Подумав, путник спрашивает, значит ли это, что он сможет войти позже. «Возможно, – отвечает стражник, – но не сейчас». Поскольку Врата Закона, как всегда, распахнуты, а стражник отошел в сторону, путник вытягивает шею, пытаясь разглядеть, что происходит за воротами. Заметив это, стражник отталкивает его жезлом и говорит: «Подглядывать тоже нельзя». И добавляет с улыбкой: «Если тебя туда так тянет, попытайся войти, несмотря на мой запрет. Но помни: за мной власть. К тому же я стражник низшего ранга. В каждом из следующих залов поставлен стражник, облеченный еще большей властью, чем предыдущий. Один только взгляд третьего из них неспособен выдержать даже я». Таких трудностей селянин не ожидал: Закон должен быть доступен всем и всегда, думает он, но, присмотревшись как следует к стражнику в меховой шубе, с большим острым носом и длинной, редкой, черной татарской бородой, решает, что лучше все-таки подождать разрешения, прежде чем входить. Стражник дает ему скамеечку и разрешает присесть сбоку от входа. Проходят дни, годы, а он все сидит. То и дело он пытается добиться, чтобы его впустили, и утомляет стражника своими просьбами. Стражник иногда ведет с ним недолгие беседы, расспрашивает его о доме и еще о чем-то, но все это равнодушные вопросы, какие задают важные господа, и под конец он всегда повторяет, что пока не может впустить путника. Тот, хоть и запасся основательно в дорогу, совсем издержался, а все сколько-нибудь ценное, что у него есть, предлагает стражнику, надеясь подкупить его. Стражник все берет, но при этом говорит: «Принимаю для того лишь, чтобы ты не думал, будто сделал что-то не так». Многие годы путник наблюдает за стражником почти неотрывно. О других он забывает и считает именно его своим единственным препятствием на пути к Закону. В первые годы он громко клянет свое невезение, потом, старея и слабея, лишь ворчит себе под нос. Он впадает в детство. За долгие годы наблюдения за стражником он познакомился с блохами в его меховом воротнике и уже упрашивает и блох, чтобы они помогли ему уговорить стражника. Наконец ему начинает отказывать зрение и он уже не знает, правда ли стемнело или глаза обманывают его. Однако он видит яркий свет, льющийся из Врат Закона. Жить ему остается недолго. Перед смертью все, что он испытал за все это время, сводится у него в голове к одному-единственному вопросу, который он еще не задавал стражнику. Он манит стражника пальцем, потому что тело его немеет и он больше не может подняться. Стражнику приходится низко над ним склониться – теперь он по сравнению с путником просто огромен. «Что еще ты хочешь знать? – спрашивает он. – Все-то тебе мало». «Все ведь стремятся к Закону, – говорит путник. – Почему же тогда за все эти годы никто, кроме меня, не требовал, чтобы его впустили?» Стражник понимает, что жизнь путника подходит к концу, и кричит ему, полуглухому: «Здесь никого, кроме тебя, впустить не могут, ведь эти Врата были предназначены для тебя одного. Пойду их закрою».
– Выходит, стражник обманул путника, – тут же сказал К.
Он был благодарен за рассказ, и его приязнь к священнику укрепилась: тот не кичился, как другие, своим знанием суда, хотя явно им обладал. К тому же притча его сильно тронула.
– Не спеши, – сказал священник. – Не принимай чужие слова на веру, не убедившись сам. Я рассказал тебе историю слово в слово, как она написана. Об обмане там ничего не сказано.
– Но все ведь ясно, – сказал К., – Ты же сразу все правильно объяснил. Стражник только тогда открыл путнику главное, когда ему уже нельзя было помочь.
– Раньше его не спрашивали, – сказал священник. – Не забывай и о том, что он был лишь стражником и свой долг как стражник он выполнил.
– Почему ты думаешь, что он выполнил свой долг? – спросил К. – Вовсе он его не выполнил. Он должен был, вероятно, отгонять чужих, но того, кому были предназначены Врата, он должен был впустить.
– Ты недостаточно внимателен к тексту и меняешь историю, – сказал священник. – В притче есть два важных объяснения стражника насчет доступа к Закону, одно в начале, другое в конце. Первое – что он сейчас не может дать путнику разрешение на вход, а второе – «эти Врата были предназначены для тебя одного». Если бы эти объяснения противоречили друг другу, ты был бы прав: охранник обманул путника. Но противоречия нет. Напротив, первое объяснение даже указывает на второе. Можно даже сказать, что стражник выходит за рамки своих должностных обязанностей, давая путнику надежду на то, что в будущем он сможет войти. В этот момент, как представляется, обязанность его состоит лишь в том, чтобы отогнать путника. Вообще-то многие толкователи текста удивляются этим словам стражника – ведь он кажется человеком, который любит точность и подходит к своему делу со всей строгостью. Многие годы он не покидает свой пост и только в самом конце закрывает дверь; он отлично понимает важность своей работы, ибо говорит: «За мной власть»; он почитает вышестоящих, ибо говорит: «Я стражник низшего ранга»; он не болтлив, потому что за все годы задает лишь, как сказано в тексте, «равнодушные вопросы»; он неподкупен, ибо говорит о подарке: «Принимаю для того лишь, чтобы ты не думал, будто сделал что-то не так». На службе его не разжалобить и не разозлить, хотя о путнике сказано, что он «утомляет стражника своими просьбами». Наконец, о его педантичном характере говорит его внешний вид: острый нос, длинная, редкая, черная татарская борода. Бывают же добросовестные стражники. Но образ этого стражника включает в себя и черты, весьма выгодные для того, кто ищет способ войти, и дающие намек, что в будущем он может немного превысить свои полномочия. Невозможно отрицать, что он несколько простоват и оттого чуть-чуть задается. Взять все эти высказывания про его собственную власть, про власть других стражников и про невыносимый даже для него взгляд одного из них – тон, которым он все это произносит, показывает, что его взгляд простодушен и затуманен сознанием собственной важности. Об этом толкователи говорят: верное представление о предмете и недопонимание этого самого предмета не вполне исключают друг друга. В любом случае, однако, надо понимать, что простодушие и зазнайство, как бы незначительны ни были их проявления, все же мешают охранять вход: это слабые стороны в характере стражника. К тому же стражник по натуре дружелюбен, он вовсе не бездушная функция. Уже в самом начале он подшучивает над путником, предлагая ему войти, несмотря на прямой и ясный запрет, а потом не отсылает его прочь, а дает ему, как сказано в тексте, скамеечку и позволяет присесть сбоку от ворот. Терпение, с которым он долгие годы сносит просьбы путника, короткие беседы, готовность принимать подарки, благородство, с которым он позволяет путнику проклинать при нем судьбу, поставившую на его пути стражника, – все это позволяет увидеть в нем проблески сострадания. Не каждый стражник повел бы себя так же. Наконец, он откликается на жест путника и низко наклоняется к нему, чтобы дать возможность задать последний вопрос. Лишь легкое нетерпение – стражник знает, что дело идет к концу, – проявляется в его словах: «Все-то тебе мало». Некоторые заходят в своих толкованиях еще дальше, находя в словах «Все-то тебе мало» долю этого дружеского восхищения, пусть и не лишенного снисходительности. В любом случае образ стражника выглядит иначе, нежели тебе показалось.
