– Ты знаешь эту притчу лучше и дольше меня, – сказал К. Они немного помолчали. К спросил:

– Так, значит, ты думаешь, что путник не был обманут?

– Не пойми меня превратно, – сказал священник, – я лишь рассказываю тебе о чужих мнениях на этот счет. Тебе не обязательно с ними полностью соглашаться. Текст неизменен, а мнения часто лишь отражают заблуждения по поводу его смысла. Например, есть даже такое мнение, согласно которому сам стражник – обманутая сторона.

– Ничего себе мнение, – сказал К. – Чем же оно обосновано?

– Обоснование, – ответил священник, – связано с простодушием и зазнайством стражника. Предполагают – ему неизвестно, что внутри Закона он знает лишь дорожку, по которой каждый день ходит перед Вратами. Его представления о том, что внутри, считают по-детски наивными, и предполагают, что он сам боится того, чем хочет напугать путника. И боится сильнее, чем путник: тот ведь только и хочет, что войти, даже узнав об ужасных стражниках внутри; стражник же внутрь не заходит, или, по меньшей мере, нам об этом ничего не сообщается. Другие, впрочем, говорят, что наверняка он уже был внутри, – ведь его же когда-то приняли служить Закону, а это нигде, кроме как внутри, случиться не могло. На это можно ответить, что он мог получить приказ охранять ворота и в виде окрика изнутри или что, во всяком случае, в дальние залы ему нельзя, поскольку он не может вынести даже взгляд третьего стражника. Кроме того, в тексте не упоминаются его рассказы о внутренних покоях, за исключением истории о стражниках. Возможно, ему это было запрещено, но он и о запрете ничего не рассказывал. Из всего этого делают вывод, что он не знает ни как выглядит, ни что означает находящееся внутри и сам обманывается на этот счет. И насчет путника он обманывается тоже: ведь он, стражник, по своему положению ниже путника и не понимает этого. То, что он обращается с путником как с нижестоящим, следует из решительности, с которой он его отгоняет, из того, как он с ним шутит в начале, и из многого другого, что ты наверняка запомнил. Но, согласно этому мнению, должно читаться столь же ясно и то, что на деле стражник стоит ниже путника. Прежде всего – свободный выше подневольного. А ведь путник на самом деле свободен, он может идти куда угодно, только доступ к Закону ему запрещен, да и то одним лишь стражником. Проводить жизнь на скамеечке возле входа его никто, согласно притче, не заставляет, он делает это добровольно. Стражник, напротив, прикован служебным долгом к своему посту, он не смог бы ни уйти прочь, ни, судя по всему, войти внутрь, даже если бы захотел. Кроме того, хотя он находится на службе Закона, его пост – лишь у этого входа, а значит, он служит Закону только ради этого путника, для которого вход и предназначен. И по этой причине тоже стражник стоит ниже путника. Выглядит так, что он много лет нес службу впустую: ведь путник пришел к воротам уже зрелым мужчиной, а это значит, что стражник ждал, прежде чем смог исполнить свое предназначение, – ждал столько, сколько угодно было путнику, который пришел к нему добровольно. И закончилась служба вместе с жизнью путника, так что стражник стоит ниже его до самого конца. И, говорят сторонники этой точки зрения, стражник опять-таки, похоже, об этом не подозревает. Поэтому нет ничего удивительного в том, что с этой точки зрения стражник пребывает в еще большем заблуждении – он заблуждается относительно своей службы. А именно – в конце он говорит о Вратах: «Пойду их закрою», но ведь в начале говорится, что Врата Закона открыты вечно, то есть никогда не закрываются вне зависимости от того, жив ли тот, для кого они предназначены, – а значит, и стражник не может их затворить. Здесь мнения расходятся: говоря, что закроет Врата, стражник просто ссылается на свою служебную инструкцию или хочет вызвать у путника в его последние минуты сожаление и грусть? Многие, однако, сходятся на том, что он не сможет затворить Врата. Говорят даже, что, по крайней мере в конце, путник превосходит стражника знанием – ведь он видит свет, проливающийся из Врат Закона, тогда как стражник стоит к ним спиной и никак не выказывает, что заметил нечто необычное.

– Хорошее обоснование, – сказал К. Некоторые места из рассказа священника он даже повторял про себя, шевеля губами. – Хорошее обоснование, и теперь я тоже считаю, что стражник обманывается. Но я не отказываюсь и от прежнего своего мнения – обе эти точки зрения кое в чем совпадают. Дело не в том, заблуждается ли стражник или все видит ясно. Я сказал, что обманут путник. В том, что стражник заблуждается, можно сомневаться, но если это так, то его заблуждение непременно должно передаться путнику. Если стражник в этом случае и не обманщик, то он такой простак, что его давно должны были бы выгнать со службы. Подумай и о том, что заблуждение, в котором пребывает стражник, ему почти не вредит, а путнику – вредит тысячекратно.

– Здесь ты вступаешь в конфликт с противоположным мнением, – сказал священник. – Некоторые говорят, что притча никому не дает права судить о стражнике. Каким бы он ни представал перед нами, он все-таки служитель Закона и, следовательно, принадлежит Закону, а людской суд над ним не властен. В таком случае нельзя и заключить, что стражник стоит в иерархии ниже путника. Ведь даже служба у Врат Закона – это несравнимо больше, чем свободная жизнь во внешнем мире. Путник лишь приходит к Закону, а стражник уже там. Он призван на службу Законом, и сомневаться в его значимости – все равно что сомневаться в Законе.

– С этим мнением я совершенно не согласен, – сказал К., качая головой, – поскольку, соглашаясь с ним, надо все, что говорит стражник, считать правдивым. Но это невозможно – ты сам это подробно обосновал.

– Нет, – сказал священник, – не надо считать все, что говорит стражник, правдивым, надо лишь считать это необходимым и тем довольствоваться.

– Какая безрадостная точка зрения, – сказал К. – Ложь объявляется основой миропорядка.

Хоть он и сказал это в заключение разговора, но окончательного мнения у него не сложилось. Он слишком устал, чтобы вдаваться во все, что следует из притчи. Она направила его мысли непривычными путями к далеким от реальности вещам, которые больше приличествовали для обсуждения судебным чиновникам, чем ему. Простая притча утратила форму, он хотел стряхнуть с себя ее чары, и священник, проявив недюжинную тактичность, не стал этому противиться и принял замечание К. молча, хотя оно явно противоречило его собственному мнению.

Некоторое время они молча шли рядом, причем К. держался как можно ближе к священнику, не понимая в темноте, где они находятся. Лампа у него в руке давно погасла. Однажды прямо перед ним блеснула серебром статуя какого-то святого – и снова погрузилась во тьму. Чтобы не следовать совсем уж бездумно за священником, К. спросил:

– Главный вход ведь совсем близко, верно?

– Нет, – сказал священник. – Мы от него далеко. Ты уже собираешься уходить?

Хотя К. в ту минуту ничего такого не думал, он тут же ответил:

– Вот именно, мне пора. Я старший управляющий в банке, меня ждут, я просто зашел, чтобы показать собор иностранному партнеру.

– Что ж, – сказал священник и протянул К. руку, – тогда иди.

– Только я в темноте не найду дорогу, – сказал К.

– Иди налево до стены, – сказал священник, – а потом все время вдоль нее, и найдешь выход.

Священник отошел на пару шагов, но К. громко крикнул ему вслед:

– Пожалуйста, постой!

– Стою, – сказал священник.

– Ты больше ничего от меня не хочешь? – спросил К.

– Нет, – сказал священник.

– Ты был так добр ко мне и все мне объяснял, а теперь отпускаешь, будто тебе до меня и дела нет.

– Тебе же нужно идти, – сказал священник.

– Ну да, – сказал К., – войди в мое положение.

– Сперва ты войди в мое, – сказал священник. – По-твоему, я кто?

– Ты тюремный капеллан, – сказал К. и подошел к священнику поближе; ему уже не казалось, что необходимо срочно вернуться в банк, можно было и задержаться.