– Здесь не всегда так тихо, как сейчас, – сказал адвокат. – А медсестру твою я приму, только если непременно должен.
– Должен-должен.
Слова адвоката явно не убедили дядюшку, уже настроившегося против его сиделки. Хоть он и не спорил, но все же с некоторым укором следил за девушкой, когда та подошла к кровати, поставила свечу на ночной столик, наклонилась над больным и о чем-то перемолвилась с ним шепотом, поправляя подушку. Забыв, что надо проявлять внимательность к больному, дядя встал и принялся расхаживать по комнате за спиной у сиделки, между нею и К. Было бы неудивительно, если бы дядя схватил ее сзади за юбки и оттащил от кровати.
К., со своей стороны, наблюдал за происходящим спокойно – болезнь адвоката была ему в чем-то даже на руку: рвению, с которым дядя принялся за его дело, непросто было противостоять, а тут оно само, без его участия, но к его удовольствию, переключилось на другой предмет.
Тут дядя сказал – возможно, желая обидеть сиделку:
– Девушка, оставьте нас на некоторое время одних, мне нужно обсудить с моим другом кое-какие личные вопросы.
Сиделка, которая все еще, склонившись над больным, пыталась подоткнуть простыню у стены, повернула голову и сказала совершенно спокойным голосом, резко контрастировавшим со сбивчивой от гнева и словно льющейся через край речью дяди:
– Вы же видите, он так болен, что не может обсуждать никакие вопросы.
Она повторила слова дяди, видимо, для простоты, но даже беспристрастный наблюдатель мог бы почувствовать в этом насмешку. А дядя и вовсе взвился как ужаленный:
– Ах ты дрянь, – невнятно выпалил он, захлебываясь от возмущения.
К. перепугался, хоть и ожидал чего-то подобного, и кинулся к дяде, твердо намереваясь обеими руками заткнуть ему рот. К счастью, за спиной у девушки больной поднялся на постели; лицо дяди потемнело, словно он только что проглотил какую-то гадость, и он сказал уже спокойнее:
– Мы ведь тоже из ума пока не выжили. Если бы то, о чем я прошу, было невозможно выполнить, я бы об этом не просил. Пожалуйста, выйдите сейчас же.
Сиделка выпрямилась и встала у кровати лицом к дяде. При этом, как показалось К., она гладила руку адвоката.
– Можешь говорить о чем угодно при Лени, – с мольбой в голосе сказал больной.
– Это касается не меня, – сказал дядя, – и тайна не моя.
Он отвернулся, словно показывая, что не намерен больше вступать ни в какие переговоры, но должен еще немного подумать.
– Кого же это касается? – спросил адвокат угасающим голосом и снова откинулся на подушки.
– Моего племянника, – сказал дядя. – Вот, я его привел с собой.
И представил его, указывая на него рукой:
– Старший управляющий Йозеф К.
– А, – сказал больной намного живее, – простите, я вас и не заметил. Иди, Лени, – обратился он к переставшей противиться сиделке и протянул ей руку, словно прощался с ней надолго.
– А ты, – сказал он дяде, – выходит, не просто так решил навестить больного, а по делу.
Похоже, роль больного, к которому пришел посетитель, ранее сковывала его: теперь он сделался значительно бодрее, приподнялся на локте, что, вероятно, требовало немалого напряжения, и принялся дергать себя за клок волос в бороде.
– Теперь, когда вышла эта ведьма, ты выглядишь куда здоровее, – сказал дядя, но тут же оборвал себя и продолжил шепотом: – Уверен, что она подслушивает, – и прыгнул к двери.
За дверью никого не оказалось, но дядя, казалось, был не разочарован, а скорее огорчен: то, что она не подслушивает, казалось ему еще худшим признаком злокозненности.
– Ты в ней ошибаешься, – сказал адвокат, не пытаясь, впрочем, больше защищать сиделку и, возможно, тем самым желая показать, что она и не нуждается в защите. Уже намного более заинтересованным тоном адвокат продолжал:
– Что же касается дела твоего уважаемого племянника, буду рад, если моих сил хватит на такую непростую задачу. Боюсь, что может не хватить, однако я приложу все возможные старания, а если меня одного окажется недостаточно, можно будет привлечь еще кого-нибудь. Откровенно говоря, я слишком заинтересовался этим делом, так что не в состоянии полностью отказаться от участия. А если мое сердце не выдержит – ну, будет хотя бы достойная причина для отказа.
К. ни слова не понял из этой речи и оглянулся на дядю в поисках объяснения, но тот, держа в руке свечу, уселся за ночной столик, с которого тут же скатилась на пол склянка с лекарством. В ответ на каждое слово адвоката дядя кивал, со всем соглашаясь, и поглядывал время от времени на К., как бы призывая и его согласиться. Неужто дядя успел заранее рассказать адвокату о процессе? Невозможно – все, что происходило до сих пор, не вязалось с этим предположением. Так что он сказал:
– Я не понимаю.
– Может быть, это я вас неправильно понял? – спросил адвокат, столь же удивленный и смущенный, как и К. – Возможно, я забежал вперед. О чем же вы хотели со мной поговорить? Я думал, речь о вашем процессе.
– Естественно, – сказал дядя и, обращаясь к К., продолжил: – А ты чего хотел?
– Да, но откуда вы вообще знаете обо мне и моем процессе? – спросил К.
– Ах, вот оно что, – сказал адвокат, улыбаясь. – Я ведь все-таки адвокат, вращаюсь в судебных кругах, где обсуждают разные процессы, и самые заметные – особенно если дело касается племянника друга – застревают в памяти. Ничего удивительного.
– Так чего ты хочешь? – снова спросил дядя у К. – Ты так встревожился.
– Вы, значит, вращаетесь в судебных кругах? – спросил К.
– Да, – сказал адвокат.
– Ты задаешь детские вопросы, – сказал дядя.
– С кем же мне общаться, если не с людьми из моей профессиональной сферы? – добавил адвокат.
Это казалось совершенно бесспорным, и К. даже не нашелся, что ответить. «Вы же работаете в суде во Дворце правосудия, а не с этими, на чердаке», – хотел он сказать, но не смог заставить себя произнести это вслух.
– Вам, впрочем, стоит иметь в виду, – сказал адвокат таким тоном, будто вскользь проговаривал нечто само собой разумеющееся, даже избыточное, – что я извлекаю из подобного общения большие выгоды для моих клиентов, и столь разнообразные, что об этом иногда лучше не распространяться. Конечно, сейчас я из-за болезни немного выпал из обоймы, но меня навещают хорошие друзья из суда, и я все-таки кое о чем осведомлен. Возможно, даже более осведомлен, чем иные здоровые, что весь день просиживают в суде. Вот и сейчас, например, у меня один из таких дорогих гостей. – И он указал в темный угол комнаты.
– Где же? – спросил К., от удивления довольно невежливо, и осторожно обернулся.
Свет от огарка свечи достигал противоположной стены, но не более. А в углу и в самом деле что-то шевельнулось. Дядя поднял огарок и осветил сидевшего за маленьким столиком пожилого господина. Тот, похоже, вовсе не дышал, раз сумел так долго оставаться незамеченным. Теперь он с трудом встал, явно недовольный тем, что на его присутствие обратили внимание, и движениями рук, похожими на взмахи коротких крыльев, словно отверг любые потуги его поприветствовать, показывая, что ни в коем случае не хочет никого стеснять своим присутствием, а хочет снова погрузиться в темноту, чтобы о нем тотчас же забыли. Однако оказать ему такую любезность было уже невозможно.
– Вы, собственно, застали нас врасплох, – объяснил адвокат и ободряющим жестом пригласил гостя подойти поближе, что он и сделал – медленно, неуверенно оглядываясь по сторонам и все же не без некоторого достоинства. – Г-н директор канцелярии… ах, простите, я же вас не представил. Знакомьтесь: мой друг Альберт К., его племянник, старший управляющий Йозеф К., – г-н директор канцелярии, который был так любезен, что навестил меня. Чего стоит такой визит, дано оценить лишь посвященным – ведь им известно, сколько у работы у г-на директора канцелярии. Но, несмотря на это, он зашел, мы вели дружескую беседу, насколько позволяло мое ослабленное состояние, и, не запретив Лени впускать гостей, потому что никого не ждали, все же хотели остаться наедине. Тут ты, Альберт, стал колотить в дверь кулаком, и господин директор канцелярии отодвинул кресло и стол в уголок, а теперь показался, чтобы, если возникнет такое желание, обсудить с нами, возможно, общие дела, – так что теперь можно снова приблизиться. Г-н директор канцелярии, – сказал он почтительно, с поклоном, указывая на кресло рядом с кроватью.
