– Я, к сожалению, могу задержаться только на пару минут, – вежливо сказал директор канцелярии, уселся в кресло, широко расставив ноги, и посмотрел на часы. – Служба зовет. Однако не могу же я упустить возможность познакомиться с другом моего друга.

Он слегка поклонился дяде; тот явно был доволен новым знакомством, но в силу своей натуры не смог изобразить почтительности и сопроводил слова директора канцелярии хоть и смущенным, но громким смехом. Мерзкое зрелище!

К. мог спокойно наблюдать за происходящим – ведь им никто не интересовался. Директор канцелярии, раз уж его вытащили на свет, взял на себя – как это, видимо, было ему свойственно – ведущую роль в разговоре. Адвокат, чья недавняя слабость, похоже, служила одной цели – отделаться от новых гостей, слушал внимательно, приложив ладонь к уху. Дядя, хранитель свечи – он пытался удержать подсвечник в равновесии на коленке, чем вызывал частые тревожные взгляды адвоката, – быстро избавился от смущения и был, казалось, очарован как манерой директора канцелярии говорить, так и мягкими волнообразными движениями, которыми сопровождалась его речь. К., облокотившегося на спинку кровати, директор канцелярии совершенно игнорировал, возможно даже намеренно: для старика он был лишь слушателем. К тому же он толком не понимал, о чем речь, и поэтому отвлекся: то думал о сиделке и дурном обращении, которое она претерпела от дяди, то пытался вспомнить, не видел ли он уже где-то директора канцелярии. В зале во время первого слушания? Может, и нет, но директор, как ему казалось, отлично вписался бы в первый ряд стариков с жидкими бороденками.

Вдруг из передней послышался звук разбившегося фарфора.

– Пойду посмотрю, что случилось, – сказал К. и медленно направился к выходу, словно давая остальным возможность его удержать.

Только он вышел в прихожую и начал привыкать к темноте, как на его руку, еще сжимавшую дверную ручку, осторожно легла чья-то ладонь – куда меньше, чем у него, – и дверь тихо затворилась. В передней его поджидала сиделка.

– Все в порядке, – прошептала она, – я просто разбила тарелку об стену, чтобы вас выманить.

– Я тоже думал о вас, – сказал К. в замешательстве.

– Тем лучше, – сказала сиделка. – Идемте со мной.

Сделав пару шагов, они оказались у высокой двери матового стекла, которую сиделка открыла, пропуская К. вперед.

– Заходите же, – сказала она.

Судя по всему, они вошли в рабочий кабинет адвоката; насколько позволял разглядеть лунный свет, падавший лишь на маленький четырехугольник пола под каждым из двух больших окон, комната была обставлена тяжелой старинной мебелью.

– Сюда, – сказала сиделка и указала на темную скамью-сундук с резной спинкой. Усевшись, К. огляделся. Комната была просторная, с высоким потолком, и клиенты-бедняки наверняка чувствовали себя в ней не в своей тарелке. Письменный стол, почти во всю ширину комнаты, был расположен у окна так, что адвокат сидел за ним спиной к двери и посетителю, как незваному гостю, пришлось бы прошагать через весь кабинет, прежде чем увидеть лицо адвоката, если, конечно, только тот не соизволит к нему повернуться. К. живо представил себе, как посетитель семенит к огромному столу, но тут же забыл об этом: его внимание было приковано к сиделке, которая придвинулась к нему совсем близко, чуть ли не прижав его к подлокотнику.

– Я думала, – сказала она, – что вызывать вас не придется, сами выйдете ко мне. Даже странно: сначала глаз с меня не сводите, едва войдя, а потом заставляете ждать. Кстати, зовите меня Лени, – вдруг добавила она торопливо, словно ни одно мгновение этого разговора нельзя было потратить впустую.

– С удовольствием, – сказал К. – Что же до странности, о которой вы говорите, Лени, она легко объяснима. Во-первых, я не мог просто так сбежать, не послушав болтовню стариков, во-вторых, я не наглец какой-нибудь, а скорее человек робкий, да и вы, Лени, откровенно говоря, не производили такого впечатления, будто вас можно завоевать наскоком.

– Дело не в этом, – сказала Лени, положив руку на спинку скамьи и глядя в глаза К. Ее грудь вздымалась. – Просто я вам не понравилась и, вероятно, до сих пор не нравлюсь.

– «Понравились» – это недостаточно сильно сказано, – сказал он уклончиво.

– Вот как, – сказала она, улыбаясь.

Его предыдущая реплика и это тихое восклицание повернули разговор в ее пользу, поэтому К. немного помолчал. Поскольку его глаза уже привыкли к темноте, он теперь различал детали обстановки. Особенно притягивала внимание большая картина, висевшая справа от двери. Он наклонился, чтобы получше ее разглядеть. Картина изображала мужчину в судейском облачении, восседавшего на богато позолоченном высоком троне. Необычной была поза судьи, далекая от спокойного достоинства. Левой рукой он опирался о спинку и подлокотник, правая же была свободна и лишь слегка касалась другого подлокотника, словно судья собирался в следующее мгновение вскочить с места – возможно, в гневе, – чтобы произнести нечто решительное или вынести приговор невидимому обвиняемому на нижней ступеньке лестницы. На картине видны были лишь верхние ступеньки, покрытые желтым ковром.

– Может, это мой судья, – сказал К., показывая пальцем на картину.

– Я его знаю, – сказала Лени. – Он сюда часто заходит. Этот портрет – времен его молодости, хотя, может, особого сходства никогда и не было, потому что он совсем коротышка. А тут его вытянули, потому что он очень тщеславный, как и все здесь. Я тоже тщеславная и ужасно недовольна тем, что совсем вам не нравлюсь.

В ответ на эту последнюю реплику К. обнял Лени и притянул к себе; она мирно положила голову ему на плечо. Продолжая разговор, он спросил:

– И какой же у него чин?

– Следственный судья, – сказала она, взяла К. за руку, которой он обнимал ее, и принялась играть с его пальцами.

– Опять всего лишь следственный судья, – сказал К. разочарованно. – Те, что выше рангом, прячутся. А еще на трон уселся.

– Это все вымысел, – сказала Лени, нагнувшись над ладонью К. – На самом деле он сидит на кухонном стуле, накрытом старой конской попоной. – Чуть погодя, она добавила: – И что же, вы совсем не можете перестать думать о вашем процессе?

– Что вы, – сказал К. – Я, пожалуй, даже слишком мало о нем думаю.

– Ваша ошибка не в этом, – сказала Лени. – Вы слишком неуступчивы, как я слышала.

– Кто это сказал? – спросил К.

Он чувствовал, как она прижимается к его груди, видел совсем близко ее густые темные волосы, собранные в тугой пучок.

– Расскажу – выдам слишком многое, – ответила Лени. – Пожалуйста, не просите у меня имен и не делайте больше этой ошибки, не будьте таким неуступчивым, с этим судом нельзя бороться, можно только ускользнуть. Надо сознаваться. Сознайтесь при первой же возможности. Только тогда у вас появится возможность ускользнуть, только тогда! Но и это невозможно без чужой помощи, этой помощи не надо бояться, я сама вам ее устрою.

– Вы хорошо разбираетесь в делах этого суда и в том, какие тут нужны уловки, – сказал К. и, раз уж она так крепко прижалась к нему, усадил ее на колени.

– Вот так хорошо, – сказала она, устраиваясь у него на коленях, разглаживая юбку и поправляя блузку.

Затем она обняла его за шею обеими руками, откинулась назад и посмотрела на него долгим взглядом.

– А если я не сознаюсь, вы не сможете мне помочь? – спросил К., испытующе глядя на нее.

«Я прямо-таки притягиваю помощниц, – подумал он. – Сперва г-жа Бюрстнер, потом жена судебного пристава, наконец, эта малышка-сиделка, которой я зачем-то так понадобился. Вон как угнездилась у меня на коленях, будто это ее законное место!»

– Нет, – ответила Лени и медленно покачала головой. – Тогда я вам помочь не смогу. Но вы же и не хотите моей помощи, вы человек упрямый, вас не убедишь.

– У вас есть любимая женщина? – спросила она чуть погодя.

– Нет, – сказал К.

– Так уж и нет!