— Да что ты, Салли? Не может быть! — всплеснула руками Эстелл, просто чтобы выразить сочувствие. На самом-то деле обвинение звучало вполне правдоподобно. Она все это представила себе ясно, как на картинке, и не сумела сдержать улыбку.

— Именно, что так, — подтвердила Салли. — И еще хуже того. Угрожал мне ружьем. Он ведь пьет, ты знаешь.

— Нет! — возразила Эстелл. Вот это уж едва ли, уже много лет как не слышно было, чтобы он пил. Но неважно! Важно, что сама Салли в это верит. Эстелл оглянулась на Льюиса: что он по этому поводу думает? Он покачал головой, отрицая все начисто, но промолчал, продолжая работать скребком. Он ободрал уже весь косяк и половину двери.

Салли не унималась:

— Нельзя мириться с тиранией. Если враг не идет на уступки, ничего не поделаешь, надо стоять на своем, и будь что будет.

— О господи, — вздохнула Эстелл. Ей не нравилось направление, которое принимал разговор. Не то чтобы она не верила в принципы. Нет, без принципов жизнь вообще не имеет смысла — опрятность, пунктуальность, готовность выслушать другую сторону... Но эта дорога была ею слишком уж исхожена. Что она заводит в тупик, давно не осталось и тени сомнения. — Все это, конечно, верно, — сказала она. — Но надо, знаешь ли, и создавать условия, чтобы наш противник мог пойти на уступки. У каждого из нас есть своя гордость. Надо сообразовываться со здравым смыслом и поступать с другими, знаешь ли, так, как хочется, чтобы с тобой поступали.

Старая голова ее дрожала, шишковатые руки недвижно лежали на коленях, и, едва только выговорив это, Эстелл уже поняла, что ее доводы бессильны, хотя и справедливы. Голос Салли зазвучал еще убежденнее, чем прежде:

— Вот пусть Джеймс и сообразуется со здравым смыслом! У кого сила, тот и должен проявлять разум. Как Соединенные Штаты после второй мировой войны. Когда Германия и Япония безоговорочно капитулировали, мы протянули им руку помощи, помогли подняться на ноги, раз мы великая нация и образец для всего мира, и теперь Германия и Япония — вполне пристойные и благополучные государства. Так и надо чтобы было. Так по-христиански. Но Джеймс, конечно, иначе считает — куда там! Он — как Соединенные Штаты после войны во Вьетнаме, скуп и чуть не лопается от обид и угрызнений. Жалкого гроша не отдаст. Вот увидишь, что из этого выйдет! Попомни мои слова! Вьетнам обратится в другую сторону, и Африка тоже, и бог знает кто еще, и вместо рынков и полезных конкурентов мы получим свиней в гостиной.

— Салли, ради всего святого, о чем ты толкуешь? Как можно сравнивать бедного Джеймса и правительство Соединенных Штатов?

— Вот увидишь! — повторила Салли.

Как давно они ни дружили, но Эстелл до сих пор не сознавала, что Салли — с чудинкой, не меньше, чем ее брат Джеймс. Может быть, это только теперь на нее нашло, с тех пор как она переехала к брату, на родительскую ферму, а может, всегда в ней было и теперь только вышло наружу. Когда они в давние времена играли вместе в бридж, Салли и Горас и Эстелл с Феррисом, у них бывали интереснейшие разговоры о политике, образовании, религии — обо всем на свете, вернее, обо всем, что принято было обсуждать в приличном обществе; но о политике говорили главным образом мужчины. Салли если уж принимала чью-то сторону, то, надо признать, стояла твердо; однажды она, помнится, изумила их: вошла в раж, даже карты швырнула — но обычно в присутствии Ферриса и Гораса до этого не доходило. Феррис, красивый, элегантный, сразу начинал шутить, лишь только разговор принимал чересчур серьезный оборот, Горас же обладал очаровательным, почти комичным даром понимать и разделять оба противоборствующих мнения в споре.

А Салли продолжала все горячее:

— Люди думают, что можно эксплуатировать, эксплуатировать без конца, а развивающиеся страны должны терпеть, потому что что же им еще остается делать, но поверь мне, это ошибка! По телевизору показывали одну передачу, так волосы дыбом вставали. Я не точно помню, как они там рассуждают — хотя все было ясно, как дважды два — четыре, но кое-что могу повторить. — Тон у нее изменился, стал догматичным и чуть-чуть обиженным. Эстелл открыла было рот, чтобы возразить, но передумала и промолчала, продолжая с недоумением слушать свою подругу. — Горстка плутократов из стран третьего и четвертого мира, — рассуждала Салли, — единственных там людей, у которых есть деньги, не нуждается ни в чем, кроме предметов роскоши и бомб, и они закупают все в странах первого мира по чудовищным ценам, от этого бедные в развивающихся странах становятся все беднее и беднее и работают все тяжелее, а так как их страны закупают бомбы, то их жизнь делается все опаснее. — Эстелл взглянула на Льюиса: он стоял наклонив голову и слушал невозмутимо, как кот. Скрипучий старческий голос из-за двери звучал все выше: — Положение в развивающихся странах становится взрывоопасным, поэтому плутократы все больше забирают власть в свои руки, отменяют конституционное правление и так далее, потому что им нужно поддерживать порядок и обеспечивать свою безопасность, и они все сильнее угнетают бедняков и все больше закупают за границей, так что создается положение, когда уже, кажется, ничем не разорвать порочный... — она запнулась, подыскивая слово, — порочную спираль. Но плутократы упускают из виду два решающих фактора.

— Ай да Салли! Я и не подозревала, что ты так во всем этом разбираешься, — заметила Эстелл.

— Два решающих фактора, — повторила Салли.

— Салли Эббот, тебе бы быть учительницей, — сказала Эстелл. — Льюис, ты только послушай! Ты не знал, что Салли у нас знаток всех этих дел?

— Тете Салли палец в рот не клади, я всегда говорил, — отозвался Льюис.

— Два фактора, — воинственно повторила в третий раз Салли.

Эстелл вздохнула и покорилась. Поучающий голос за дверью звучал словно бы из разных точек — должно быть, Салли расхаживала по комнате, загнув два пальца в счет двух решающих факторов. Льюис слушал, опустив руку со скребком, весь — внимание.

— Во-первых, как правильно говорит Уолтер Кронкайт, они забывают, какой потрясающей силой обладает «идея свободы». Раз услышав про свободу, люди опять, как в тысяча семьсот семьдесят шестом году, ни на что другое уже не согласны, они пойдут на смерть. Идею свободы не одолеют ни сила, ни богатство — это я сама могу вам подтвердить!

— По-вашему, значит... — вмешался было Льюис.

Но ее уже было не остановить.

— А второе, что упускают из виду плутократы, — это природа армий. Плутократы создают могущественные армии для защиты своих интересов, но армия — их худший враг. Люди в армии обучаются дисциплине, и еще готовности умереть за правое дело. Они там получают кое-какое образование — во всяком случае, получше, чем могли бы рассчитывать у себя в деревне. Это уж точно. Большое скопление молодых людей в одном месте служит естественным... ну, этим... бродильным чаном для идей, таких, как идея свободы или народоправия, и оглянуться не успеешь, а уже, как это было в России, или в Танзании, или в Португалии, — пуф-ф-ф! Революция! — заря реальности и правды! — и все началось с армии. Можете сказать Джеймсу Пейджу и ему подобным, чтобы они об этом немного задумались! — Заскрипела кровать — должно быть, Салли села.

— Тетя Салли, — позвал было Льюис, но тут же передумал и только покачал головой, теребя ус.

Эстелл, вздернув брови, молча смотрела на дверь спальни, лицо ее выражало огорчение, голова тряслась. Интересно, видел ли Горас бедняжку Салли в таком состоянии, думалось ей. Навряд ли. Такие мысли не занимают женщину в счастливые времена. «Надо же», — пробормотала Эстелл себе под нос. В чем бы ни состояла правда касательно Джеймса и Соединенных Штатов или же касательно Салли и революционных армий (и всего прочего), в этом доме правда была та, что Салли необходимо выманить из комнаты, покуда дело не приняло уж совсем скверный оборот. Необходимо восстановить атмосферу мира и сотрудничества, иначе все усилия бесполезны. Вот если бы сейчас здесь была Рут Томас! Рут всегда умела найти к человеку подход. Она читала смешные стишки, рассказывала анекдоты, принося с собой всюду, где ни появлялась, столько тепла и доброжелательства, что поневоле забывались все обиды. Эстелл взглянула на часы. Господи, всего только без четверти восемь! При этом Эстелл вдруг вспомнила, что ее внучатый племянник Теренс все еще сидит на улице в машине.