Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Салли! Слышишь ты меня?

Она решила молчать, как ночью с Джинни. В жизни так уж устроено: когда люди знают твои чувства, они на тебя всегда могут повлиять.

Вдруг она вспомнила про яблоки на чердаке и обрадовалась. Какое-то время можно будет питаться яблоками. Так что идти готовить завтрак ее ничто не вынуждает. От радости она даже забыла свое решение помалкивать. И крикнула в ответ:

— Мне есть не хочется, Джеймс! — Она подождет, пока он выйдет из дому в коровник или куда там ему нужно утром по хозяйству, а тогда спустится, сварит себе яйцо в мешочек и поджарит тосты. — Сегодня что-то не хочется!

Ясно? Вот то-то. Она представила себе, как он стоит там за дверью, трет длинный, заросший подбородок, седые мохнатые брови вздернуты, глаза смотрят в пол.

— Все-таки тебе придется выйти раньше или позже. Хотя бы по нужде, — сказал он наконец.

Об этом она тоже думала. Придется, это верно. И желательно раньше, а не позже. Можно будет сходить в уборную, пока он занят по хозяйству, но все остальное время... Тут ее взгляд — а она шарила глазами по комнате, подыскивая, что бы такое ответить, — остановился на старом умывальнике у двери, ведущей на чердак, и она поняла, что победа за ней. Там внутри, внизу под стопкой тряпок и полотенец, лежит старое судно Арии, а сверху на умывальнике, возле деревянной лирообразной вешалки для полотенец, выглядывает из-за керосиновой лампы почти что непочатая коробка бумажных салфеток. Он хотел войны? Войну он и получит. Теперь она может выдержать любую осаду!

— Все равно, Джеймс, мне что-то не хочется есть! — торжествующе отозвалась она.

Опять минуту длилось молчание. Она прислушивалась, не дыша, улыбаясь.

— Ну, будь я проклят, — сказал он больше дверной ручке, чем ей. И на этот раз она услышала его удаляющиеся шаги, сено-солома, сено-солома, ать-два, неторопливо, по коридору, мимо ванной и вниз по лестнице на кухню.

— Ну, разрази меня гром! — произнес Джеймс Пейдж, когда спустился на кухню. Кот испуганно шмыгнул прочь. Ишь, старая, затеяла тут в игрушки играть, а все равно, как есть, так есть, рассуждал он. Он готов согласиться, что по справедливости дом столько же ее, сколько его, Джинни верно сказала, — хотя не у всякого на его месте достало бы великодушия это признать. Документы-то выправлены на его имя. Так что по закону у нее за душой, кроме одежки, ничегошеньки нету. Ну, да ладно уж. Закон законом, а справедливость справедливостью. И он признает за нею некоторое, так сказать, моральное право. Но ведь и у него тоже есть права. Что же она воображает, будто может отнять у него дом и, как эти дармоеды чертовы на пособиях, валяться целый день в постели, точно свинья в луже? Ну, это мы еще посмотрим!

Он упрямо выставил лоб, хмуря брови и потирая подбородок — левая его рука теребила в кармане змеиную головку, — потом, приняв решение, пошел в гостиную за ключом. Убедился с улыбкой, что этого ключа в пепельнице нет (там хранились еще другие ключи, наперсток, несколько монет и пуговиц). Мог бы с самого начала догадаться, что Джинни его унесет. И она могла бы догадаться, что все равно у него есть второй ключ. Ко всему всегда есть по два ключа — таков непреложный закон вселенной. В данном случае второй ключ хранился в коробке из-под обуви в правом верхнем ящике стола.

Салли, надев зубы, лежала у себя в постели и все еще улыбалась с самодовольным злорадством, точно старый хитрый лис-генерал — или вредный капитан Кулак из романа, который она читала, — как вдруг послышались шаги брата: он опять поднялся по лестнице, идет по коридору к ее двери. Ее это слегка озадачило. На него непохоже, чтобы он стал ее упрашивать. Еще того меньше — убеждать. Что же тогда? — недоумевала она. Шаги остановились у нее за дверью. Она вытянула шею, вслушиваясь. Прошла минута, и вдруг сердце ее встрепенулось: раздался щелчок замка. Губы ее продолжали улыбаться, но в глазах появилась задумчивость, даже озабоченность. Она слушала, как брат вернулся обратно к лестнице, спустился. Вскоре из кухни донесся запах яичницы с беконом.

Она встала, воспользовалась судном (какое счастье, что оно здесь оказалось!), потом, кряхтя, отодвинула тугую щеколду за фарфоровую ручку, с трудом — заело! — открыла дверь на чердак и сходила наверх, принесла два яблока. Яблоки обтерла о подол ночной рубахи и, снова задвинув щеколду, улеглась, с яблоками и с книгой, обратно в постель. Слышно было, как Джеймс фальшиво насвистывает, уходя доить коров, ну просто пташка божия, ни забот ни хлопот в жизни, — нарочно, чтобы ее помучить. Ладно, это мы еще посмотрим!

Тем временем розовые облака почти все растаяли и склон горы окончательно расцветился разными оттенками красного, желтого, лилового, темно-зеленого и коричневого — цветами вермонтской осени. Салли очень любит осень. Всегда любила.

Да она на одних яблоках — вот какой крупный, сочный сорт — дольше продержится, чем он; не хватает ума у человека или силы характера одолеть привычку, чтобы сварить себе овощи или поесть фруктов. Она вспомнила, как жалела его, когда приехала, а он ходил скрючившись, у него были рези от запоров. Салли улыбнулась.

Она нашла в книге то место, где остановилась, взбила подушки и, устроившись поудобнее, стала с удовольствием читать дальше.

3
В РЕСТОРАНЕ УОНГ ЧОПА

Капитан Иоганн Кулак был страшный старик. Бывало, он ночью по ошибке всунет голову в занятое такси, так с людьми удар случался. Джейн он тоже был неприятен, еще бы, но она не опускалась до такого ребячества, чтобы винить его за то, что от него не зависело. Он родился под знаком Сатурна в созвездии Овна. «Он несчастный человек, — писала Джейн матери, почитая за благо не вдаваться в излишние подробности. — У него нет ни семьи, ни друзей, и даже никакого домашнего животного; был, он мне рассказывал, когда-то попугай, да клюнул его. Я молюсь за его душу, но не особенно-то верю, что это поможет».

Джейн удивительно писала письма, и мать ей за это была благодарна. Всякий раз, как выдавалась в плавании свободная минута, она садилась и писала хорошее длинное письмо матери, либо же иногда Дяде Фреду, как они его называли. Своих мыслей она не выкладывала, а так, разные новости и сердечную болтовню. Письма запечатывала в конверты, надписывала, приклеивала марку, а когда «Необузданный» заходил в какой-нибудь порт, тут же их все отправляла, сколько могла отыскать. Иногда накапливалась за рейс чуть ли не сотня. Мать была права, что так их ценила. Поскольку настоящие новости сообщать было неудобно, Джейн все сочиняла сама. А иногда, если сильно уставала, списывала из книг.

В ту ночь, идя вместе с капитаном Кулаком по направлению к Китайскому кварталу (он не шел, а, прячась, перебегал от подъезда к подъезду и, сворачивая в проулок, сначала осторожно выглядывал из-за угла), Джейн чувствовала себя не совсем спокойно. Она начинала подозревать, что где-то допустила ошибку. От природы она была, что называется, девушка решительная, быстро соображала и быстро действовала, хотя людей иногда и вводили в заблуждение ее рассеянная улыбка и большие голубые глаза. Она приехала в Калифорнию и сразу же правильно оценила положение: аэронавтика, вот в чем сейчас будущее. Достаточно взглянуть в черные гудящие небеса. Она отправилась туда, где давали уроки летания, незаметно вынула две двадцатидолларовые бумажки из той сотни, что дал ей дядя Фред — в Небраске накопить такую сумму для работника на ферме дело нелегкое, — положила сорок долларов на стол и сказала: «Научите меня летать за такие деньги? Это все, что у меня есть». Мужчина ухмыльнулся: «И думать не могите, леди». Он был рыжий, веснушчатый, на подбородке ямка. Она устремила на него молящий взгляд ребенка и предоставила голубым глазам сделать свое дело — к тому же мужчина был вполне симпатичный, — а сама медленно собрала деньги со стола и, как героиня фильма, который она когда-то видела, упрятала к себе за пазуху, на минуту приоткрыв кое-что его взгляду. При этом по щеке у нее скатилась послушная слеза. «Ладно, черт с ним!» — сказал мужчина. Она позволяла ему, толкуя про тумблеры и педали, обнимать ее одной рукой за талию и раза два промолчала, когда его ладонь, как бы случайно, легла ей на бедро. Она выказала редкие успехи. Объезжая коней в Небраске, она приобрела одно чрезвычайно важное свойство: никогда не впадала в панику. Оглянуться не успели, а она уже крутила мертвые петли, и он соглашался на все, самые немыслимые ее требования: пилотирование по приборам, вождение многомоторных машин... Заплатила она щедро. Как только он позволил ей полеты на двухмоторном, она позволила ему преподать ей, так сказать, основы сексуальной практики. За это одно она должна быть ему признательна. Он был Стрелец. Это произошло, когда ей уже исполнилось восемнадцать, четыре года назад. А через два дня после того, как она сдала на транспортного летчика, произошла ее встреча с капитаном Кулаком.

Она шла с аэродрома на автобусную остановку и вдруг заметила на тротуаре бумажник. Из бумажника торчала углом пачка денег. Машинально она наклонилась за бумажником, уже почти схватила его, как вдруг он сдвинулся с места и пополз. Прополз в сторону фута четыре и в траве опять остановился. Свекольный румянец залил ей лицо: кто-то тянул бумажник за ниточку, дети, должно быть. Вздумали над ней подшутить. Сейчас раздастся дружный детский смех. Она подождала, с улыбкой поглядывая на придорожные кусты, где они, очевидно, затаились, но смех все не раздавался. Тогда осторожно, украдкой, по-прежнему улыбаясь, хоть и недоумевая, она снова приблизилась к бумажнику и снова нагнулась за ним. Бумажник опять уполз. «Эй, вы там!» — окликнула она кусты. Никакого ответа. Тут ей пришла в голову блестящая мысль. Она решительно и словно бы равнодушно подошла к тому месту, где теперь лежал бумажник, посмотрела в небо, будто проверяла, не собирается ли дождь, и молниеносно, как гремучая змея, наступила туда, где должна была тянуться ниточка. Действительно, бумажник рванулся и, зацепившись за ее ногу, остановился. Она хотела уже было его поднять...

— Тебя зовут Джейн, если не ошибаюсь? — раздался голос. Он был такой жуткий, что ей стало дурно. Таким голосом могла бы говорить кобра, если бы обладала даром речи. Каждый листок на кусте вдруг выступил с необыкновенной ясностью, каждая веточка вырисовывалась четко-четко. Джейн замерла, распахнув глаза от ужаса, чувствуя по легкому покалыванию под кожей, что настал ее смертный миг. Перестали щебетать птицы. Ни звука окрест. Она вообразила себя на завтрашних газетных фотографиях: голая в кустах, а может, без головы, в луже крови. За несколько кратких мгновений она из мира, где с людьми ничего не случается, перенеслась в мир маньяков, извращенцев, убийц. И она, она — их жертва!

Сердце ее встрепенулось и замерло. Прямо на нее смотрели два блеклых глаза — бесспорно, змеиных, — немигающих, пыльных,

— Не пугайся, — произнес жуткий голос, — Ты миленькая девушка. Никто тебя не обидит.

Она хотела рвануться, убежать, но ни один мускул в ее теле не шевельнулся.

— Чего вы хотите? — шепотом спросила она.

— Хочу предложить тебе одно дело, — ответил голос. — Меня зовут Иоганн Кулак. Я бы мог сделать тебя богатой.

Она не отозвалась, только шумно дышала. У нее кружилась голова.

— Я хочу, чтобы ты пилотировала мой самолет. Ты даже не поверишь, как я хорошо заплачу.

— За что? — спросила она. — Куда?

— В Мексику и обратно. Регулярные рейсы. Там земной рай, в Мексике. Буду платить тысячу долларов за рейс. Станешь богаче господа бога.

И он засмеялся густым, булькающим смехом, напоминающим переполненные канализационные трубы.

Она задумалась. Деньги это большие. Она молода, красива, мечтает о богатой жизни; к тому же надо подумать и о родных. Они всю жизнь жались и отказывали себе во всем ради нее. Если господь бог имел в виду, чтобы она не воспользовалась этой возможностью, зачем бы он ей тогда ее предоставил? И к тому же тысяча долларов — большие деньги. Она посмотрела прямо в пыльные, немигающие глаза:

— Контрабанда?

— Ну-ну, милейшая.

Этого с нее было довольно. Она так считала: если ей неизвестно, что работа незаконная, это меняет дело.

— Я согласна, — сказала она. И рассмеялась.

И она стала работать у него пилотом. Водила пузатый коричневый транспортный самолет времен второй мировой войны, такой поместительный, что хоть грузовик в него загоняй. Он скрипел и трясся при каждом порыве ветра, моторы выли невыносимо, приходилось уши затыкать; но летать было можно. Можно, во всяком случае, до одной кошмарной ночи над Мохавскими горами. Это был их четвертый рейс. В радиорепродукторе раздался какой-то треск — радио не работало, — и в следующее мгновение их обстреляли военно-воздушные силы Соединенных Штатов Америки. «Лети дальше!» — распорядился капитан Кулак, приставив ей дуло револьвера к виску. Все четыре мотора горели. «Не могу, — ответила она. — Взгляните в окошко». Он выглянул, увидел моторы в огне, вздохнул и опустил револьвер. Они выбросились с парашютами: капитан Кулак, мистер Ангел, мистер Нуль и Джейн. Самолет пролетел еще с полмили против ветра и рухнул. Туда, где они стояли, потом сидели, потом лежали, доносило запах горящей марихуаны, и они все четверо очень сблизились и стали рассказывать друг другу истории своей жизни, а потом заниматься любовью. Она поведала им про дядю Фреда, доброго жирного итальянца, как его паровоз потерпел крушение по пути к виноградникам Калифорнии и после этого он не хотел никуда уезжать из Склеп-Сити, штат Небраска. «Америка, Америка, она прекрасна, она как нерушимая скала», — любил распевать дядя Фред. У него был полный чемодан пластинок Карузо. Мамочка заставляла его заводить их в курятнике. Под утро, когда, взявшись за руки, они брели к перевалу, спотыкаясь, вспугивая летучих мышей, черепах и сов, капитан Кулак сказал: «Что нам действительно нужно, так это мотобот». И они купили мотобот, отдав две тысячи долларов Калифорнийской корпорации по водолазным и подъемным работам.

А Джейн перестала притворяться перед самой собой, будто предприятие капитана Кулака законное, а ее личные взаимоотношения с тремя мужчинами вполне нравственные. Бедная мамочка и дядя Фред, безусловно, были бы скандализованы. Но что верно для Небраски, не обязательно справедливо для Калифорнии или для открытого океана. К тому же, как она часто себе напоминала, очень даже можно сначала быть дурной, а потом испытать просветление и исправиться. А пока что жалованье у нее было хорошее, отношения с мистером Нулем и мистером Ангелом по крайней мере добрые — в пуританской заторможенности ее никто не упрекнет, — и при этом она еще накапливала, быть может, очень ценный жизненный опыт. Едва ли не больше всего на свете ей хотелось стать кем-то такое, что-то эдакое сделать. Хотелось оказаться такой богатой, чтобы чего ни пожелает, о чем ни подумает — все было ей доступно. И не из одного только грубого материализма. Еще ей хотелось прославиться, совершить что-нибудь эдакое, для всемирного переустройства. Как-то в одной грязной пивнушке она разговаривала с рыжей чумазой девушкой, которая собиралась убить доктора Киссинджера. У Джейн сердце так и затрепетало. Самой ей никогда ничего такого не учинить, не в ее характере, но понять это она может: весь мир, падла, только на тебя и глядит, ты — как героиня передач Уолтера Кронкайта, глаза пылают огнем, сжатый кулак вскинут... «Неужели вы правда думаете застрелить доктора Киссинджера?» — спросила она ту девчонку. «Потише нельзя? — прошипела рыжая. — Тут половина публики — стукачи». Джейн огляделась еще того уважительнее. Да, определенно она совершит что-нибудь в таком же роде, может, только немного более разумное, такое, чтобы маменька и все знакомые в Небраске ею гордились, трудно сейчас придумать, что именно.

Так она рассуждала до сегодняшнего вечера. А теперь на них словно с неба свалился незнакомец, и все переменилось.

Что они с ним сделают? Нельзя же его вот так просто взять и отпустить, когда на нем вся одежда пропахла марихуаной. По такому следу полиция запросто выйдет на их шаланду. С другой стороны, чем дольше пробудет он на борту, тем вернее разузнает их секрет. Придется им держать его пленником вечно. От этой мысли перед глазами у нее все пошло колесом. Вот он сидит в цепях, все тощая год от году. У него вырастет длиннющая борода, она видала в кино у одного типа. Она будет украдкой приносить ему подарки: птичку в клетке, томик грустных стихов, розу без единого изъяна и капсулу ЛСД, если он любитель. Они будут беседовать шепотом — или нет, она будет терзать его соблазном, как Женщина-Дракон, а он будет тянуться к ней в муках робости... Или нет, в конце концов он заставит ее понять, как низко она пала, и она заплачет, осознав страшную истину и в отчаянии обнимая его колени. Это она на самом-то деле в цепях, а он, бряцая железными оковами, в действительности свободен. Как в том спектакле в Сан-Франциско. Вот он, мечталось ей, тихонько, ласково гладит ее по спине, как, бывало, дядя Фред, когда она, еще маленькой, просыпалась ночью от кошмара. Он улыбнется ей, и она тогда поймет, что прощена и в этой жизни, и в будущей.

Они вошли в Китайский квартал. В затемненных витринах висят битые куры. Китайские надписи на коробках и банках. Из китайских театров доносится их странная дребезжащая музыка: ки-йонг! ка-вайонг! ки-йо! кыо! кьонннг! Тротуары и мостовые забиты туристами, мимо снуют маленькие китайцы в строгих костюмах. Капитан Кулак все перебегал от подъезда к подъезду, опустив поля шляпы, так что только и виднелись что нос бурой картошкой да глаза. Добравшись до ресторана Уонг Чопа, он нырнул в дверь и взбежал вверх по лестнице. Джейн за ним. На верхней площадке был укреплен большой американский флаг.

Она настигла его в верхнем зале; он сидел в самой дальней кабине, спиной к двери, нахлобучив шляпу до самых плеч, — словно черепаха, вобравшая голову. Она придвинула стул и села сбоку у стола, и он тотчас же отвернулся, будто это она была во всем виновата. Она вздохнула, сняла очки. Интересно, очнулся ли незнакомец там, на мотоботе? Очень возможно, что старик убил его насмерть своей тростью.

Через стену доносилась музыка. Гонги и еще что-то наподобие консервных банок на веревочке.

— Капитан Кулак, — начала она. Очки она опять надела.

Он сразу отпрянул, при первых же звуках ее голоса, и тогда она передумала, сняла очки и решила сидеть молча. И вообще, что она, хорошая, в сущности, девушка, делает здесь, в этом логове человеческих отбросов?

Тут, без единого звука, на пороге возник Уонг Чоп, огромный как гора, в золоте и пурпуре, да еще с бахромой. Он кланялся и улыбался: «Доблый вечел, длузья». Уонг Чоп протянул открытое меню к самому лицу капитана Кулака. Капитан Кулак притворился, будто читает, потом указал на что-то дрожащим, прыгающим пальцем. Это был, догадалась Джейн, условный знак. Уонг Чоп, очень довольный, опять поклонился и сунул капитану конверт. Это произошло так быстро и незаметно — она, хоть и была настороже, почти ничего не успела увидеть. Так, только искра электрическая перебежала с руки Уонг Чопа в карман Кулака. Китаец еще раз низко и медлительно поклонился и, словно фантом, пропал. Капитан Кулак сидел все так же недвижно, как замшелый пень. Прошло десять минут.

Наконец, не в силах дольше сдерживаться, Джейн перегнулась к нему через стол.

— Что будет с незнакомцем? — шепотом спросила она.

Он вздрогнул, будто со сна.

— Молчи, — проскрежетал он и приложил дрожащий палец к губам.

— Не буду, — прошептала она. — Вы должны его отпустить.

Он покачал головой.

— Невозможно.

В ближайших кабинах все замолчали и замерли, вытянув шеи и прислушиваясь что было мочи; за несколько столиков от них официант даже приложил незаметно к уху ладонь. Все — федеральные агенты, надо полагать. Почти беззвучно, чтобы они не расслышали, она прошептала:

— Не можем же мы оставить его у себя навсегда. Подумайте!

— Подумал, — был ответ.

— А вдруг нас выследят. А вдруг... — Она на миг прервала канонаду, сама впервые ясно представив себе то, о чем ей подумалось. — Вдруг против нас вышлют миноносец или что-нибудь такое и пустят нас на дно. Ведь вы же окажетесь убийцей!

Капитан Кулак ухмыльнулся. Она отвела глаза, ей захотелось домой, на ферму, к цыплятам, тракторам и доброму дяде Фреду.

— Я вам не позволю, — продолжала она. — Это безнравственно. — Она прошептала это так твердо, так храбро, что даже самой приятно стало. К тому же она тем самым, бесспорно, сделала все, что могла. Теперь убийство будет не на ее совести. — Да потом еще, — продолжала она, — есть ведь «Воинственный». Что, если...

Капитан побелел.

— Не говори мне о нем! — прошептал он, дрожа так, что даже пол трясся.

— Если «Воинственный» на нас нападет и незнакомец будет убит...

— Молчать! — шепнул он, ломая руки. На лбу у него выступили капли пота, глаза вращались в орбитах, губы ходили ходуном, но он все же сумел выговорить: — Да его уже теперь нет в живых, глупая ты девчонка. Ты что думаешь, он шутки шутил, когда прыгнул с моста?

— Мы не можем этого допустить, — возразила она.

— Мы не можем этому помешать, — прошипел он. — И если я правильно себе представляю, наш гость уже мертв в данную минуту.

Он выхватил часы из жилетного кармана, посмотрел — они стояли. Он стал трясти их на ладони. Она следила за ним, вся легкая от тревоги. Только теперь она до конца осознала, как приятен был поцелуй незнакомца, когда она делала ему искусственное дыхание.

— То есть как это — уже мертв? — шепотом спросила она. И правда, вдруг пришло ей в голову, ведь мистер Нуль-то остался на «Необузданном». А он всегда сходит на берег, когда они причаливают в Сан-Франциско. Это его любимый город. Ни за что на свете мистер Нуль не отказался бы от прогулки, если только... Они ведь шептались о чем-то, припомнила она. Она наткнулась на капитана и мистера Нуля в проходе рядом с машинным отделением, они тогда сразу перестали шептаться, и вид у них обоих был виноватый. Теперь-то ей все ясно. Убийство! — мелькнуло у нее в голове. Она почувствовала, что щеки ее пылают. Одно дело заниматься контрабандой, своровать при случае немного бензину, даже задержать катер портовой полиции с помощью мины, а другое дело — хладнокровное убийство, пусть прекрасный незнакомец этого и сам хочет... Ведь он болен, ведь он несчастен, вся жизнь его пошла наперекосяк, иначе бы он не прыгнул с моста, а они, вместо того чтобы его спасти, оказать ему поддержку...

— Не участвую, — сказала она. Она вдруг почувствовала себя дерзкой, чистой, неуязвимой. Незнакомец, как ни странно, и впрямь оказался ее спасителем, он покорил ее гордое, грешное сердечко. Она встала из-за стола, сияя красотой, она это чувствовала, — ну в точности как в той кинокартине, что показывали в среду вечером по телевизору. Она освободилась из-под власти капитана. Сбросила оковы — даже если он сейчас выхватит из-за пояса револьвер и застрелит ее...

— Садись, — прошипел он. — Не будь дурой.

— Никогда! — был ее ответ. Но, увидев его глаза, она передумала. Все-таки перебарщивать незачем. — Мне надо в дамскую комнату, — сказала она и надела очки.

Едва успев запереть за собой дверь дамского туалета, она тут же вскарабкалась на раковину и в одно мгновение вылезла через окно и очутилась высоко над улицей на плоской крыше. Внизу красиво светились огни: густо-красные, ярко-синие, зеленые. Она словно впервые в жизни видела неоновые вывески, преображенные и по-новому прекрасные по сравнению с суровым безобразием крыши, где топорщились черные трубы и антенны, точно кактусы на безводной почве иной планеты. Разулась, чтобы не поднимать грохота, когда пойдет по крыше. Она чувствовала легкость, будто заново родилась. Но не сделала и двух шагов, как от черной трубы отделилась плотная мужская фигура.

— Вечер добрый, — раздался голос. Лица ей не было видно, но поклон был восточный. На голове у мужчины был тюрбан, а может, пышная африканская стрижка и седина. Она надела очки. В его правой руке, как бы невзначай протянутой к ней, блеснул нож. Она вернулась к капитану.

— А, — сказал он, — вернулась. Как видишь, обед подан.

Она села.

— Вообще-то мне есть не хочется, — проговорила она и положила руки на стол, стараясь успокоиться.

Капитан ухмыльнулся. Зубы у него были как у карпа.

— Ну что ж, — сказал он.

Раньше чем через час они на мотобот не вернутся. Она лихорадочно перебирала в уме возможные способы бегства; нет, ничего нельзя сделать, она связана по рукам и ногам. Но ведь мистер Ангел никогда не допустит... А откуда ему знать? Он же как невинный младенец. Лишь только они возвратятся, она сразу же бросится вниз, а там... ничего. Тела-то не будет. Глаза ее наполнились слезами. Бедный, бедный человек, думала она, но на самом-то деле она оплакивала себя, девушку с фермы в Небраске, погибшую окончательно и бесповоротно.

— Тебе бы надо почитать книги по философии, — заметил капитан Кулак.

Она прислушалась к странным, полумузыкальным звукам, которые доносились сквозь стену. Барабаны. Гонги. Бубенцы. Протяжный человеческий вопль. В ее взбудораженном состоянии он прозвучал так, словно там приносили кровавую человеческую жертву.

— Лично я постоянно читаю книги по философии, — продолжал капитан Кулак. — Вот спроси меня про Гегеля.

Она встретила взгляд пыльных, бездушных глаз, поставленных близко, как дула двустволки.

— Дурной человек, — прошептала она. — Злой демон!

— Ешь свои водоросли, — сказал капитан Кулак. — Или что там у тебя в тарелке.

Он вздохнул.

14
{"b":"9559","o":1}