20. К К‹НЯЗЮ› Г‹ОРЧАКОВУ›
Здравия полный фиал Игея сокрыла в тумане, Резвый Эрот и хариты с тоскою бегут от тебя: Бледная тихо болезнь на ложе твое наклонилась, Сон сменяется стоном, моленьем друзей – тишина. Тщетно ты слабую длань к богине младой простираешь, Тщетно! – не внемлет Игея, молчит, свой целительный взор Облаком мрачным затмила, и Скорбь на тебя изливает С колкой улыбкою злобы болезни и скуки сосуд. Юноша! что не сзовешь веселий и острого Мома? С ними Эрот и хариты к тебе возвратятся толпой; Лирой, звенящею радость, отгонят болезни и скуки И опрокинут со смехом целебный фиал на тебя. Дружба даст помощи руку; Вакх оживит твои силы; Лила невольно промолвится, скажет, краснея, “люблю”, С трепетом тайным к тебе прижимаясь невинною грудью, И поцелуй увенчает блаженное время любви.
1815
21. ТИХАЯ ЖИЗНЬ
Блажен, кто за рубеж наследственных полей Ногою не шагнет, мечтой не унесется; Кто с доброй совестью и с милою своей Как весело заснет, так весело проснется; Кто молоко от стад, хлеб с нивы золотой И мягкую волну с своих овец сбирает И для кого свой дуб в огне горит зимой И сон прохладою в день летний навевает. Спокойно целый век проводит он в трудах, Полета быстрого часов не примечая, И смерть к нему придет с улыбкой на устах, Как лучших, новых дней пророчица благая. Так жизнь и Дельвигу тихонько провести. Умру – и скоро все забудут о поэте! Что нужды? я блажен, я мог себе найти В безвестности покой и счастие в Лилете! ‹1816›
22. К ЛИЛЕТЕ
(Зимой) Так, все исчезло с тобой! Брожу по колено в сугробах, Завернувшись плащом, по опустелым лугам; Грустный стою над рекой, смотрю на угрюмую сосну, Вслушиваюсь в водопад, но он во льдинах висит, Грозной зимой пригвожденный к диким, безмолвным гранитам; Вижу пустое гнездо, ветром зарытое в снег, И напрасно ищу певицы веселого мая. “Где ты, дева любви? – я восклицаю в лесах, - Где, о Лилета! иль позабыла ты друга, как эхо Здесь позабыло меня голосом милыя звать. Вечно ли слезы мне лить и мучиться в тяжкой разлуке Мыслию: все ль ты моя? Или мне встретить весну, Как встречает к земле семейством привязанный узник, После всех милых надежд, день, обреченный на казнь? Нет, не страшися зимы! Я писал, не слушаясь сердца, Много есть прелестей в ней, я ожидаю тебя! Наша любовь оживит все радости юной природы, В воспоминаньи, в мечтах, в страстном сжимании рук Мы не услышим с тобой порывистых свистов метели! В холод согреешься ты в жарких объятьях моих И поцелуем тоску от несчастного друга отгонишь, Мрачную, с бледным лицом, с думою тихой в очах, Скрытых развитыми кудрями, впалых глубоко под брови, - Спутницу жизни моей, страсти несчастливой дочь”. ‹1816›
23. ДИФИРАМБ
(1816. 15 апреля) Либер, Либер! я шатаюсь, Все вертится предо мной; Дай мне руку – и с землей Я надолго распрощаюсь! Милый бог, подай бокал, Не пустой и не с водою, - Нет, с той влагой золотою, Чем я горе запивал! Зол Амур, клянусь богами! Зол, я сам то испытал: Святотатец, разбавлял Он вино мое слезами! Говорят: проказник сам Лишь вино в бокал польется - Присмиреет, засмеется И хорош бывает к нам! Так пои его ты вечно Соком радостным твоим, Царствуй, царствуй в дружбе с ним, Возврати нам мир сердечный! Как в то время я напьюсь, В честь твою, о краснощекой! Как я весело с жестокой, Как я сладко обнимусь! 15 апреля 1816
24. НА СМЕРТЬ ДЕРЖАВИНА
Державин умер! чуть факел погасший дымится, о Пушкин! О Пушкин, нет уж великого! Музы над прахом рыдают! Их кудри упали развитые в беспорядке на груди, Их персты по лирам не движутся, голос в устах исчезает! Амура забыли печальные, с цепью цветочною скрылся Он в диком кустарнике, слезы катятся по длинным ресницам, Забросил он лук и в молчаньи стрелу об колено ломает; Мохнатой ногой растоптал свирель семиствольную бог Пан. Венчан осокою ручей убежал от повергнутой урны, Где Бахус на тигре, с толпою вакханок и древним Силеном, Иссечен на мраморе – тина льется из мраморной урны, И на руку нимфа склонясь, печально плескает струею! Державин умер! чуть факел погасший дымится, о Пушкин! О Пушкин, нет уж великого! Музы над прахом рыдают! Веселье в Олимпе, Вулкан хромоногий подносит бессмертным Амврозию, нектар подносит Зевесов прелестный любимец. И каждый бессмертный вкушает с амврозией сладостный нектар, И, отворотись, улыбается Марсу Венера. И вижу В восторге я вас, полубоги России. Шумящей толпою, На копья склонясь, ожиданье на челах, в безмолвьи стоите. И вот повернул седовласый Хрон часы, пресекли Суровые парки священную нить – и восхитил к Олимпу Святого певца Аполлон при сладостной песни бессмертных: “Державин, Державин! хвала возвышенным поэтам! восстаньте, Бессмертные, угостите бессмертного; юная Геба, Омой его очи водою кастальскою! вы, о хариты, Кружитесь, пляшите под лиру Державина! Долго не зрели Небесные утешенья земли и Олимпа, святого пиита”. И Пиндар узнал себе равного, Флакк – философа-брата, И Анакреон нацедил ему в кубок пылающий нектар. Веселье в Олимпе! Державин поет героев России. Державин умер! чуть факел погасший дымится, о Пушкин! О Пушкин, нет уж великого! Музы над прахом рыдают. Вот прах вещуна, вот лира висит на ветвях кипариса, При самом рожденьи певец получил ее в дар от Эрмия. Сам Эрмий уперся ногой натянуть на круг черепахи Гремящие струны – и только в часы небесных восторгов Державин дерзал рассыпать по ней окрыленные персты. Кто ж ныне посмеет владеть его громкою лирой? Кто, Пушкин! Кто пламенный, избранный Зевсом еще в колыбели, счастливец В порыве прекрасной души ее свежим венком увенчает? Молися каменам! и я за друга молю вас, камены! Любите младого певца, охраняйте невинное сердце, Зажгите возвышенный ум, окрыляйте юные персты ! Но и в старости грустной пускай он приятно на лире, Гремящей сперва, ударяя, – уснет с исчезающим звоном! Июль 1816
25. ПЕРЕМЕНЧИВОСТЬ
(К Платону) Все изменилось, Платон, под скипетром старого Хрона: Нет просвещенных Афин, Спарты следов не найдешь, Боги покинули греков, греки забыли свободу, И униженный раб топчет могилу твою!
1816
26. НА СМЕРТЬ КУЧЕРА АГАФОНА
Ни рыжая брада, ни радость старых лет, Ни дряхлая твоя супруга, Ни кони не спасли от тяжкого недуга… И Агафона нет! Потух, как от копыт огонь во мраке ночи, Как ржанье звучное усталого коня!.. О, небо! со слезой к тебе подъемлю очи И, бренный, не могу не вопросить тебя: Ужель не вечно нам вожжами править можно И счастие в вине напрасно находить? Иль лучшим кучерам жить в мире лучшем должно. А нам с худыми быть!.. Увы! не будешь ты потряхивать вожжею; Не будешь лошадей бить плетию своею; И, усом шевеля, по-русски их бранить; Уже не станешь ты и по воду ходить! Глас молодецкий не прольется, И путник от тебя уж не зажмет ушей, И при сияньи фонарей Уж глас форейтора тебе не отзовется, И ах! Кузьминишна сквозь слез не улыбнется! Умолкло все с тобой! Кухарки слезы льют, Супруга, конюхи венки из сена вьют, Глася отшедшему к покою: “Когда ты умер – черт с тобою!” Между 1814 и 1817
27. БЕДНЫЙ ДЕЛЬВИГ
Вот бедный Дельвиг здесь живет, Не знаем суетою, Бренчит на лире и поет С подругою-мечтою. Пускай невежество гремит Над мудрою главою, Пускай и эгоизм кричит С фортуною слепою, - Один он с леностью живет, Блажен своей судьбою, Век свой о радости поет И незнаком с тоскою. О счастии не говорит, Но счастие с тобою Живет – и будет вечно жить И с леностью святою! Между 1814 и 1817
28. ПОДРАЖАНИЕ 1-МУ ПСАЛМУ
Блажен, о юноша! кто, подражая мне, Не любит рассылать себя по всем журналам, Кто час любовников пропустит в сладком сне И круг простых друзей предпочитает балам. Когда неистовый влетит к нему Свистов, Он часто по делам из комнаты выходит; Ему ж нет времени писать дурных стихов, Когда за книгой день, с супругой ночь проводит. Зато, взгляните, он как дуб высок и прям. Что вялый перед ним угодник дам и моды? Цвет полных яблоков разлился по щекам, Благоразумен, свеж он и в преклонны годы. А ты, слепой глупец, иль новый философ! О, верь мне, и в очках повеса все ж повеса. Что будет из тебя под сединой власов, Когда устанешь ты скакать средь экосеса? Скажи, куда уйдешь от скуки и жены, Жены, которая за всякую морщину Ее румяных щек бранится на тебя? - Пример достойнейший и дочери и сыну! Что усладит, скажи, без веры старика? Что память доброго в прошедшем сохранила? Что совесть… ты молчишь! беднее червяка, Тебе постыла жизнь, тебя страшит могила! Между 1814 и 1817
