Около 997 г. священник Тангбранд по поручению норвежского конунга Олава Трюггвасона прибыл в Исландию для проповеди христианства. На первых порах он преуспел, обратив некоторых исландцев в новую веру, чем вызвал недовольство язычников. Женщина-скальд по имени Стейнунн вступила с ним в спор:

И тогда Стейнунн произнесла приведенное выше стихотворение о крушении корабля Тангбранда, подчеркнув, что несчастье было вызвано Тором, а Христос не сумел уберечь проповедника. Видимо, в устной традиции существовало и некое повествование о поединке Тора и Христа, на которое ссылается Стейнунн. Победителем в этом поединке был Тор: Христос убоялся сразиться с языческим богом.

Противостояние язычников и христиан в Исландии в самом конце Х в. было крайне острым и сопровождалось убийствами и кровопролитием. Чтобы предотвратить раскол общества, на альтинге 1000 г. законоговоритель (главное должностное лицо Исландии) Торгейр вынес решение: христианство провозглашалось единственной официальной религией. Те же, кто хотел придерживаться веры предков, мог совершать языческие обряды, но не публично, а втайне. Сложившаяся к 1000 г. ситуация в Исландии указывает на то, что к этому времени христианство уже было достаточно хорошо известно, и многие исландцы приняли крещение.

Знакомство скандинавов с христианством началось задолго до его официального введения. Во время походов на христианский Запад, в Ирландию, Англию, Франкию, Германию, викинги разоряли монастыри и увозили церковную утварь, но при этом они видели церкви, церковное убранство, образы Иисуса Христа. Викинги захватывали в плен монахов, и пленники возносили молитвы, а нередко и пытались обратить в истинную веру своих врагов. Однажды в сильный шторм корабль викингов был на грани крушения, обращения к Тору и принесенная жертва не помогли, и лишь после молитвы пленников-монахов шторм неожиданно прекратился. Уверовав в силу Христа, викинги освободили монахов и приняли крещение.

Правители западных государств, тяжело страдавших от викингских набегов, всеми силами пытались «цивилизовать» варваров, в том числе с помощью крещения. На первых порах эти попытки не были успешными.

Даже если эта история придумана самим Ноткером, она отражает многочисленные случаи крещения викингов в IX — Х вв. Но даже подобное «прагматическое» крещение оставляло след в сознании скандинавов. Еще большую роль играли христианские миссионеры, среди которых выделяется св. Ансгарий — «апостол Севера», который проповедовал в Дании и дважды, в 839–841 и 852–854 гг., ездил в крупнейший торговый центр Свеаланда Бирку, где оба раза основывал церкви и оставлял священников. Эти попытки не имели ощутимых результатов: церкви после отъезда Ансгария разрушались, священников нередко убивали, а конунги Дании или Свеаланда оставались язычниками. Но миссии способствовали распространению христианских идей и представлений в обществе, подготавливая его к внедрению христианства.

Восприятие христианских догматов и представлений на первых порах было весьма своеобразным: они воспринимались сквозь призму языческих верований: упрощались, переосмыслялись, уподоблялись в чем-то схожим мифологическим персонажам. Так, например, понятие Троицы совершенно не принималось новообращенными скандинавами. Да и сами проповедники не слишком пытались донести это понятие до своих слушателей, опасаясь, что они воспримут Бога Отца, Бога Сына и Св. Дух как многобожие, и потому Христос отождествлялся с Богом Отцом. Пантеону богов язычества миссионеры противопоставляли единого и всемогущего Бога. Первые скальды-христиане используют те же обозначения Христа, что и Одина: «всеотец», «всемогущий», «правитель небес». И даже в XII в. скальды продолжают называть Христа «единственным» Богом: «Христос, единственный Господин смертных, имеет власть над всеми живущими» (Маркус Скеггьясон, вторая половина XI в.), «единственный господин солнца» (Эйлив Кульнасвейн, конец XII — начало XIII в.).

^{Изображение Христа, рунический памятник, 960-е гг., Jelling, Ютландия, Дания.}

^{National Museum of Denmark / Photo: Roberto Fortuna (по лицензии CC-BY-SA)}

На ранних же стадиях христианизации Христос воспринимался как еще один из богов, которого можно было включить в традиционный пантеон. Так, очевидно, полагал один из исландских первопоселенцев Хельги Тощий (около 890 г.), чья «вера была очень смешанной: он верил в Христа, но призывал Тора, когда дело касалось поездок и трудных времен».

Скандинавы-христиане усвоили лишь один аспект образа Христа из всего многообразия понятий, связанных с ним в христианском мире того времени — образ могущественного и торжествующего бога, Христа-победителя. И в скальдической поэзии до 1050 г., и в изобразительном искусстве он представлен могучим, побеждающим врагов конунгом неба и земли. Древнейшее изображение Христа — на втором Еллингском камне (960–970-е гг.) — представляет его в сиянии славы. Иисус изображен как бы распятым — раскинувшим руки, но крест отсутствует, а его туловище и руки замысловатым узором оплетают ленты.

Уверовать в Христа викингов заставляет его превосходство над языческими богами. Показателен рассказ о крещении норвежского правителя Гудбранда из Долин, который, узнав, что Олав Харальдссон принуждает людей обратиться в христианство, собрал тинг и предложил противопоставить ему Тора: «если мы вынесем из храма стоящего там Тора, который нас всегда защищал, и он посмотрит на Олава и его людей, то бог Олава растает, и все его люди превратятся в ничто». Гудбранд просит Олава явить силу своего бога, прекратив дождь и заставив солнце выйти из облаков. Узнав, что статуя Тора внутри полая, Олав приказывает одному из своих людей ударить по ней дубиной, когда бонды, собравшиеся на тинге, будут слушать его речь и отвлекутся. По молитве Олава погода улучшилась, и перед восходом солнца Олав произносит речь, противопоставляя Тора и Христа: твой бог «слеп и глух и не может защитить ни себя, ни других, он даже не может сам сдвинуться с места, если его не понесут. Я думаю, что скоро ему придет конец. А теперь посмотрите на восток, там идет наш Бог во всем своем блеске». Обернувшись к солнцу, жители Долин не заметили, как воин Олава ударил дубиной по статуе, которая раскололась, и из нее выползли мыши, ящерицы, змеи и жабы. Это убедило Гудбранда и бондов принять христианство.

Борьба язычников и христиан осмысляется в мифологической плоскости, как борьба богов, Христа и Тора, которая завершается безусловной победой Христа: «Плохо пришлось нашему богу, и раз он не смог нам помочь, мы будем теперь верить в того бога, в которого веришь ты», — говорит в заключение Гудбранд (Сага об Олаве Святом, гл. CXII; КЗ. С. 257–258).

В функции Христа, как и конунга эпохи викингов, входит защита земель и людей, не только в духовной сфере, но и во вполне реальном мире. Он и сам покоряет языческие земли, завоевывает их силой, как надлежит конунгу: «Говорят, что (Христос) имеет трон на юге у источника Урд. Так могучий конунг Рима (= Христос) подчинил своей силе языческие земли». Как и конунг, Христос обладает удачей, которую он может передавать другому человеку. Торбьёрн Скальд Дис (конец Х в.) упоминает викинга, который после крещения «получил великую удачу Белого Христа». Уподобление Христа скандинавскому конунгу распространяется даже на такие специфические и далекие от христианства сферы, как кровная месть. В готландской надписи из Sjönhem (XI в.) заказчики памятника призывают Христа отомстить убийцам их сына: «Этот (камень) по Хродфосу. Его обманом убили валахи (?) в далекой поездке. Да поможет Бог душе Хродфоса. Отомсти, Боже, тем, кто его обманом убил». Христос мыслится здесь правителем, непосредственно участвующим в жизни своих поданных и вершащим суд и расправу. Наконец, как и легендарные конунги-Инглинги, Христос может обеспечить урожайный год и мир в стране, о чем его надлежит специально просить, как указывается в одном из шведских областных законов XIV в.

Скандинавское язычество, как мы видели, разработало чрезвычайно подробную систему представлений о загробной жизни с рядом миров и пространств. В «христианстве викингов» эти представления были переосмыслены. Разнообразные мифологические загробные миры — Вальхалла, Хель, обиталище Фрейи — перекликались с представлениями об аде. Их соположение наиболее ярко проявилось в использовании названия богини царства мертвых и самого этого обиталища умерших Hel для обозначения ада. Сложные понятия христианского вероучения сводились к их наиболее общему ядру, соотносимому с языческими верованиями.

^{Подвеска в виде молоточка Тора с крестами, бронза, Х в., Lugnås, Вестеръётланд, Швеция.}

^{The Swedish History Museum, Stockholm}

Важнейший символ Христа — крест сопоставлялся с символом Тора — молотом и противопоставлялся ему. Причисление Христа к языческому пантеону или, по меньшей мере, вера в Христа и Тора одновременно находит отражение в сочетании символов Христа — креста и Тора — молота на одном предмете. Молоточек Тора из Lungås (Вестеръётланд, Швеция) декорирован крестиками, а готландская литейная форма предназначена для изготовления одновременно и молоточков Тора, и нательных крестиков. Неясно сочетание символов на другой подвеске: в перекрестье, вероятно, ветвей креста, несомненно вырезан крест, но другой конец подвески представляет оскаленную морду волка — возможно, Фенрира. Наконец, непонятно, что именно держит в руках Тор, молот или крест, на исландской статуэтке. Многочисленны случаи сочетания изображений креста и молоточка Тора в граффити на восточных монетах.

Норвежский конунг Хакон Добрый (ум. 959 или 960 г.) был отдан его отцом Харальдом Прекрасноволосым на воспитание английскому королю Этельстану. Англия к Х в. уже давно была христианской страной, и Хакон, естественно, был крещен и воспитывался как христианин. Вернувшись в Норвегию и став конунгом, Хакон не отказался от своей веры, и это привело к конфликту с норвежскими бондами: он отказывался совершать жертвоприношения, есть на пиру конину, а чашу с вином осенял крестом. Под угрозой изгнания ему пришлось выполнять языческие обряды, прежде всего не брезговать кониной. Получивший смертельные раны в своей последней битве, Хакон дал обет, что вернется к праведной жизни христианина, если останется жив, если же умрет — пусть похоронят его, как хотят. Его похоронили в роскошном одеянии и полном вооружении под курганом, однако не положили других вещей и не совершили жертвоприношений, совмещая тем самым языческий и христианский обряды погребения. При этом скальд Хакона Эйвинд Погубитель Скальдов сочинил песнь о том, как Один встречает Хакона в Вальхалле.

Соединение, синкретизм языческих и христианских представлений в X–XI вв. ярко проявился в изобразительном искусстве. На распространившихся в это время особенно в Швеции рунических памятниках надпись традиционно высекалась на туловище змея (или двух змеев), окаймляющего выровненную поверхность камня. Вероятно, этот змей соотносился с мировым змеем Ёрмунгандом, окружающим землю. Большинство памятников было установлено уже в христианскую эпоху, и с начала XI в. в центре изобразительного пространства появляется крест. Не мешает изображение языческого змея и распространенной молитвенной формуле: «Да поможет Бог (и Божья Матерь) душе» человека, в честь которого воздвигнут памятник.

Едва ли не наиболее ярким примером синкретизма двух религий является знаменитый Госфордский крест. Установленный в первой половине Х в. в Камбрии (Англия) и достигающий 4,4 м в высоту, крест напоминает дерево и, вероятно, соотносится с мировым древом Иггдрасилем. В углубленных ячейках на всех четырех сторонах креста помещены рельефы по сюжетам как скандинавской мифологии, так и новозаветной истории. Четыре мифологических сюжета посвящены «рыбалке Тора», связанному Локи с его женой Сигюн, Хеймдаллю, держащему рог, и Видару, раздирающему пасть Фенрира. Рядом находится изображение распятия Христа с предстоящими Марией Магдалиной и Лонгином (воином, который пронзил распятого Христа своим копьем) на восточной стороне креста. Существует предположение, что мифологические сцены иллюстрируют христианское учение: например, связанный Локи символизирует Сатану. Однако это предположение чисто умозрительное, и значительно вероятнее, что представленные здесь сцены Рагнарёка отражают языческие представления, а сцена распятия Христа знаменует его включение в языческий пантеон в ранний период христианизации скандинавов.

С течением времени христианские представления все более укоренялись в скандинавских обществах, и в сагах о норвежских конунгах, вводивших в стране христианство, Олаве Трюггвасоне (ум. 1000 г.) и Олаве Харальдссоне (ум. 1030), начали рассказывать многочисленные истории об их встречах и состязаниях с Одином, из которых они выходили победителями. Так, Один под видом старика-сказителя, одноглазого и носившего широкий плащ и шляпу с широкими полями, явился однажды к Олаву Трюггвасону, рассказал ему множество занимательных преданий о древних временах и завоевал тем самым доверие Олава. Наутро же сказитель исчез, но перед уходом зашел на кухню, где готовили мясо для конунга, и предложил заменить варившееся мясо двумя кусками говядины, сказав, что его мясо намного лучше. Узнав об этом, Олав понял, что старик хотел заставить его отведать жертвенного мяса и тем самым совершить идолопоклонство, и приказал выбросить мясо, принесенное стариком.

^{Прорись изображений на Госфордском кресте.}

^{Wellcome Collection}

Постепенно усваивались и церковные догматы. Учение о рае и аде породило новый вид исландской литературы: видения, герой которых оказывался в аде и становился свидетелем мучений грешников, или в рае, который представлялся цветущим садом. Одно из первых видений ада связано также с именем Олава Трюггвасона. Еще ребенком Олав попал на Русь и воспитывался при дворе князя Владимира Святославича. Как рассказывается в саге, когда он подрос и начал ходить в походы с войском Владимира, ему однажды приснился сон. Он поднялся на огромный камень, и ему казалось, что «он находится выше облаков и видит красивые места и светлых людей, которые там были, и почувствовал он сладкий аромат, и увидел красивые цветы, и большее великолепие, чем он мог себе представить». И Олав услышал голос, убеждавший его познать истинного Бога и для этого поехать в Грикланд (Византию), чтобы принять крещение. Устрашившись, Олав стал спускаться с камня и увидел внизу «многие страшные места, полные мучений, огня и мороза, и воя, и жалобного плача, и казалось ему, что он узнаёт многих своих друзей язычников. И то увидел он, что это мучение ждет конунга и княгиню (Владимира и его жену)». Олав отправился в Грикланд, крестился и вернулся на Русь вместе с епископом, который крестил Владимира, его жену и множество других людей (Сага об Олаве Трюггвасоне монаха Одда, гл. 9). Писавший в конце XII в. исландский монах Одд рисует традиционную для западноевропейских видений картину рая и ада, но приписывает видение, как и крещение Руси, Олаву Трюггвасону, первому норвежскому конунгу, последовательно вводившему христианство в Норвегии и Исландии.

^{Литейная форма для отливки нательных крестиков и молоточков Тора, Х в., Готланд, Швеция.}

^{National Museum of Denmark / Photo: Lennart Larsen (по лицензии CC-BY-SA)}

Опирающийся на песни «Старшей Эдды» в их, видимо, еще дописьменной форме, но также и на многие другие источники, Снорри Стурлусон, потомственный христианин, видимо, стремился достаточно точно передать известные ему мифы. Ведь он писал учебное пособие для начинающих скальдов. В скальдической поэзии множество кеннингов основывалось на мифологической традиции: например, обозначения золота «волосы Сив» требовало знания мифа об изготовлении карликами золотых волос для нее, а «выкуп за выдру» отсылал к сказанию об убийстве Одином, Локи и Хёниром выдры, выкупом за которую стал проклятый карликом Андвари золотой клад. Соответственно скальды и в XIII в. должны были хорошо знать мифологические сказания, чтобы свободно и правильно использовать этот важнейший поэтический прием. Но вот в Прологе к «Младшей Эдде» Снорри выступает не как «учитель древностей», а как человек своего времени, который систематизирует и согласует свои источники и который противопоставляет христианского Бога языческим богам. Пролог открывается пространным рассуждением Снорри о причинах, которые заставили людей верить в истинного Бога, что «создал небо и землю и… двух человек, Адама и Еву, от которых пошли все народы» (МЭ. Пролог; С. 9). «Христианский» зачин Пролога должен обозначить отношение Снорри к пересказываемым далее мифам о языческих богах: для него они древние вожди, заслуги которых были столь велики, что их стали почитать как богов. Тем самым Снорри снимает покров сакральности с языческих богов, приравнивает их к людям и — дистанцируется от веры дальних предков.

Традиция «очеловечивания» богов — эвгемеризм — восходит еще к античности и была широко распространена в средневековой литературе. Наиболее частым проявлением эвгемеризма было возведение своего рода к одному из богов: мир богов и мир людей объединялся в предках конунга или другого знатного человека. Непосредственная связь этих миров, однако, в скандинавской мифологии отсутствует: в отличие от, например, греко-римских богов скандинавские асы и ваны почти не вступают в прямые контакты с людьми. Однако представление о языческих богах как прародителях людей существовало еще в общегерманской мифологии: Тацит писал о вере германцев в то, что они произошли от Манна, сына порожденного землей бога Туисто (Тацит, 2. С. 354). В англосаксонских королевских родословных уже в VIII–X вв. Водан считался предком королей практически всех английских королевств. В Скандинавии впервые возведение рода правителя к языческим богам, прежде всего Одину, мы встречаем в поэме конца Х в. скальда Эйвинда Погубителя Скальдов «Перечень Халейгов», т. е. норвежских ярлов Хладира (на территории современного Тронхейма). Эйвинд возводит род ярла Хакона к сыну Одина Сэмингу и называет Хакона «родичем Фрейра», т. е. родственником богов. Так же и династии конунгов Свеаланда — Инглинги и датских конунгов в Лайре — Скьёльдунги восходят к Одину через его сыновей, Ингви-Фрейра и Скьёльда.

В сочинении начала XII в. исландского писателя Ари Торгильссона Мудрого боги-родоначальники превращаются в людей. Рассказывая о заселении острова, Ари указывает происхождение того или иного первопоселенца: «Хроллауг, сын Рёгнвальда, ярла из Мёра, поселился на востоке на Побережье. Оттуда пошли люди с Побережья» (Книга об исландцах, гл. 2). Их предки — норвежская знать, но никак не боги. И только свой род он возводит к сыну Одина Ингви — но называет его «конунгом тюрок». Ингви, а, вероятно, и сам Один, — уже не боги в его глазах, а прославленные конунги из дальней и почти неизвестной земли тюрок — так называли в Скандинавии кочевые народы юга Восточной Европы.

Спустя столетие Снорри Стурлусон рассказывает историю могущественного вождя Одина, приведшего свой народ в Скандинавию. В Прологе к «Младшей Эдде» Снорри, следуя популярной европейской легенде о происхождении франков от троянцев, перечисляет предков Одина, начиная с Приама. Троянская легенда в «Саге об Инглингах» отсутствует, и история Одина начинается с географического описания его первоначального места пребывания.

Знакомый с европейской географической литературой, восходящей к античности, Снорри делит землю на три части, из которых называет Азию и Европу, разделенные рекой Танаквисль (античный Танаис = р. Дон). К северу от Черного моря он помещает Великую или Холодную Свитьод (Свеаланд), в которой размещает «Страну асов» с Асгардом и «Страну ванов». Азия отождествляется им по созвучию со «Страной Асов», где находится Асгард. В устье «Танаквисля, или Ванаквисля», которая впадает в Черное море, располагается Страна Ванов (Vanaland), или Жилище Ванов (Vanaheimr). Замена Танаквисль на Ванаквисль позволяет Снорри поместить ванов в качестве соседей асов — этого требует последующий рассказ об их войне. Географическая привязка переносит Асахейм / Асгард и Ванахейм, как и их обитателей, из мифологического пространства в реальное. В нем Один оказывается не богом, а выдающимся вождем и жрецом, в совершенстве владевшим магией и колдовством. Снорри приписывает Одину обучение людей поэзии и знанию рун, введение законов и установление порядка. Он также отмечает способность Одина менять обличья. Сохранив, таким образом, за Одином практически весь набор функций и деяний, свойственных ему в мифологии, Снорри превращает его в могущественного вождя. После войны с ванами Один передал правление в Асгарде своим братьям Вили и Ве, а сам отправился в путь из Великой Свитьод на Север. По дороге Один оставляет своего сына править в Саксланде (Германии). В «Младшей Эдде» добавлено, что Бальдр стал править в Вестфалии, Сиги и его сын Рерир — во Франкии. Один останавливается в Оденсей («Острове Одина») на острове Фюн, откуда посылает Гевьон за новыми землями. Здесь Снорри пересказывает миф о пахоте Гевьон, который завершается женитьбой сына Одина Скьёльда на Гевьон и их правлением на острове Зеландия в Лайре. Один же уходит дальше на север, в Свитьод (Свеаланд), где «поселился у озера Лёг там, где теперь называется Старые Сигтуны, построил там большое капище и совершал в нем жертвоприношения по обычаю асов» (Сага об Инглингах, гл. I–V. С. 11–13). В этом перечислении мест расселения асов и ванов Снорри сочетает мифологические и реальные места. Названия мифологических обиталищ богов перемежаются в этом списке с действительно существовавшими поселениями: Оденсе (современный город на острове Фюн), Старые Сигтуны (крупный торговый и культовый центр), Лайре (усадьба правителей острова Зеландия в VI–X вв.), Упсала (современная Старая Упсала), что как бы уравнивает те и другие, перенося мифологические локусы в реальность.

Менее очевидны и потому подчас спорны влияния христианства на другие аспекты древнескандинавской мифологии. В наибольшей степени воздействию новых представлений, как считается, подверглись картина возрожденной земли после Рагнарёка и образ Бальдра.

Христианская эсхатология, воплощенная в библейских книгах и «Откровении Иоанна», была доступна в своем полном виде лишь очень немногим скандинавам в первые века после принятия ими христианства: верхушке клира, владевшей латинским языком. Простые священнослужители знакомились с ней в упрощенном виде в переводах и пересказах церковной литературы на народные языки, а простые прихожане черпали свои знания по преимуществу в проповедях. Поэтому представления о конце света были поверхностными и крайне упрощенными, что делало тем более возможным их соположение с представлениями о Рагнарёке.

Картины Рагнарёка и апокалипсиса имеют определенное сходство: им предшествуют разнообразные знамения, происходят социальные и природные катаклизмы, наступает конец света, устанавливается царство добра (тысячелетнее царство Христа — «век Бальдра»). Эти параллели позволили некоторым исследователям полагать, что сама идея гибели мира не была свойственна германской мифологии, а привнесена в Скандинавию вместе с христианством.

Вместе с тем эсхатология христианства, как она воплощена в библейских книгах и, прежде всего в «Откровении Иоанна», связана с понятиями души и ее посмертной участи, раем и адом, Вторым Пришествием Христа, воскресением мертвых и Страшным Судом. В основе этого комплекса лежит концепция греха, его искупления или наказания. Однако само понятие греха было абсолютно чуждо как древним германцам, так и скандинавам эпохи викингов. Оно пришло на Север только вместе с христианством. Соответственно не могли возникнуть и представления о суде над душами умерших, разделении их на праведников и грешников, противопоставлении рая и ада и пр. Распределение умерших по загробным мирам, как минимум трем — принадлежавшим Одину, Фрейе и Хель, — зависело прежде всего от статуса умершего и причины его смерти, а отнюдь не от его добродетелей, которые в скандинавском обществе радикально отличались от христианских. Знатных и наиболее отважных воинов, павших на поле битвы, валькирии забирали в Вальхаллу, остальные воины попадали к Фрейе, все же прочие умершие отправлялись в Хель. Как Вальхалла ничуть не напоминает христианский рай, так и царство Хель принципиально отлично от ада: оказавшиеся там люди не подвергаются мучениям, а, скорее, продолжают привычный образ жизни: например, к появлению Бальдра обитатели Хель готовят пышный пир.

Более того, миф о Рагнерёке возник задолго до христианизации Скандинавии. Мы не знаем, существовал ли он у древних германцев времен Тацита (I в. н. э.) или Иордана (VI в. н. э.), но уже на брактеате из Trollhätten V в. изображен Тюр с рукой в пасти волка. Этим волком, согласно записанному в XIII в. мифу, был Фенрир. Образ Фенрира теснейше связан с мифом о Рагнарёке: именно он принесет смерть верховному асу — Одину, а руку Тюр потерял тогда, когда боги надевали на волка оковы. Можно полагать, что в это время некие эсхатологические мотивы (если не цельная эсхатология, как она представлена в «Старшей Эдде») уже существовали. В VIII в. появляются первые надежные свидетельства его достаточно широкого распространения в Скандинавии. Прежде всего, это многочисленные изображения Вальхаллы на готландских рисованных камнях VIII–IX вв. В них отражен полностью разработанный комплекс представлений об обиталище Одина с его троном, с прибывающими воинами, которых встречают валькирии с питьевыми рогами, со сражающимися ежедневно воинами. Миф о Вальхалле имеет смысл только в эсхатологическом контексте — она приют для воинов, готовящихся к схватке с чудовищами в конце света. Даже внешний вид говорит о ее воинской предназначенности: «стропила там — копья, а кровля — щиты, и доспехи на скамьях» (Речи Гримнира, 9).

^{Фенрир и корабль мертвых Нагльфар (?), рунический памятник, XI в., Tullstorp, Сконе, Швеция}

^{National Museum of Denmark / Photo: Erik Moltke (по лицензии CC-BY-SA).}

Вальхалла — фактически единственный сюжет, связанный с Рагнарёком, который нашел широкое отображение в искусстве. Лишь два-три памятника, причем из дважды завоеванной викингами в IX–X и начале XI в. Англии, несут изображения борьбы с волком Фенриром: на первом из них Фенрир пожирает Одина, нога которого находится в пасти волка. Аналогичный сюжет известен на руническом памятнике из Ledberg (Эстеръётланд, Швеция) XI в. На третьем памятнике Видар разрывает пасть Фенрира, поставив ногу в волшебном башмаке на его нижнюю челюсть. Возможно, Фенрир и корабль мертвецов Нагльфар представлены на памятнике из Туллсторпа (Сконе, Швеция).

Свидетельством широкого распространения мифа о Рагнарёке, служат приводимые Снорри поверья, берущие начало в этом мифе. Так, считалось, что «всякий, кто умрет с неостриженными ногтями, прибавит материала для Нагльфара» (Видение Гюльви, 50; МЭ. С. 52), а башмак Видара, которым он наступит на челюсть Фенрира, «сделан из тех обрезков, что остаются от носка и от пятки, когда кроят себе башмаки. И потому тот, кто хочет помочь асам, должен бросать эти обрезки» (Видение Гюльви, 50; МЭ. С. 53). Простые люди, хотя и были официально приобщены к христианству, продолжали сохранять верования, связанные с мифом о Рагнарёке.

Иное дело — миф о возрождении мира после Рагнарёка. Никаких следов его существования до XIII в. как будто не обнаружено ни в литературе, ни в изобразительном и декоративном искусстве, ни в скальдической поэзии. Поэтому происхождение этой части скандинавской эсхатологии, как она предстает в памятниках XIII в., — предмет дискуссий. Если часть ученых полагает представления о возрождении мира неотъемлемой частью скандинавской мифологии, то другие не исключают, что как сама эта идея, так и характеристики «века Бальдра» возникли под влиянием христианского учения о рае не ранее ХI–XII вв. и отразились в «Прорицания вёльвы» в конце ее бытования в устной традиции. Подобному переосмыслению христианского концепта могло способствовать долгое время сосуществования древнескандинавских представлений о конце света с христианской эсхатологией. Их взаимодействие, как признается всеми исследователями, сказалось на эволюции мифологической традиции.

В первую очередь воздействию христианства подверглись представления о загробной жизни: они касались каждого человека. Хель легко ассоциировалась с адом, и вёльва перед концом мира

Нарисованная вёльвой картина радикально отличается от представлений о Хель. Ее царство в мифах — это некое пространство, отделенное рекой от миров богов и людей. Вёльва рисует картину замкнутого «дома» с максимально негативными характеристиками: он лишен солнца, обращен к северу, стены сплетены из тел ядовитых змей. В Хель попадают и простые люди, и герои, как, например, Бальдр или Сигурд Убийца Фафнира. В песни же в Хель — уже христианский ад — отправляются грешники, причем их греховность соответствует смертным грехам: клятвопреступлениям, убийствам, прелюбодеяниям (надо отметить, что и в XIII в. наличие наложниц хотя и осуждалось церковью, но было вполне обычным явлением). В видении вёльвы дракон Нидхёгг, который ранее глодал корни Иггдрасиля, превращается в мучителя грешников, глодающего их трупы.

В мифологической картине мира Хель противостоят Асгард и Мидгард. Жизнь в Мидгарде, видимо, представлялась обычной, повседневной жизнью людей — так она изображается в «Песни о Риге». Мирная жизнь Асгарда временами нарушается вторжениями ётунов или проделками Локи, но в целом так же обыденна, как и жизнь в Мидгарде: боги собираются на советы и суды, пируют, осматривают миры и добывают различные ценности. В христианской картине мира аду противостоит рай, где блаженствуют праведники. Первым отголоском представлений о рае, вероятно, можно считать упоминание о Чертоге Радости — жилище, построенном асами в начале времен, а также о прекрасной роще перед входом в Вальхаллу с листьями красного золота. Связано с мотивом рая, видимо, и описание жилища Бальдра:

Обиталище Бальдра, где не бывает злодейств и царит добро, — своего рода предвосхищение рая, который наступит в возрождающемся после Рагнарёка мире.

Опираясь на эти строфы «Прорицания вёльвы», Снорри прямо противопоставляет блаженные чертоги на Гимле и «змеиный дом» на Берегу Мертвых. Возрожденный после Рагнарёка мир в трактовке Снорри приобретает еще одну важную характеристику, «моральную», еще отсутствующую в «Прорицании вёльвы»: в Чертогах Радости будут жить «праведные» люди.

«Христианизация» возрожденного после Рагнарёка мира завершается в более поздней, чем Codex regius, рукописи «Прорицания вёльвы» — «Книге Хаука», написанной в начале XIV в. В двух последних строфах вёльва видит, как

Если в первой из этих строф безусловно имеется в виду Иисус Христос, то во второй можно усмотреть отождествление дракона Нидхёгга с дьяволом, уносящим в ад трупы грешников, которые он будет там грызть. Возрожденный мир радикально отличается от мира асов прежде всего тем, что в нем различаются добро и зло, и злу в нем нет места. Совершившие же злодеяние подвергаются наказанию в загробной жизни. Сохраняя внешние приметы мифологического мира — возрождение жизни на поле Идавёлль, где прежде был Асгард, золотые тавлеи, жреческий прут, — новый мир основан на принципах христианской морали и соотносим с понятием рая.

Под влиянием христианства, вероятно, претерпел некоторые изменения и образ Бальдра. Мы практически ничего не знаем о нем в общегерманскую эпоху, кроме того, что в пантеоне германцев был бог, сын Одина, с таким именем. Из эддических песней и «Младшей Эдды» известен лишь один, но чрезвычайно важный миф о его смерти. В остальном же фигура Бальдра остается неясной, непонятно даже, какова его функция в мифологическом мире: Снорри Стурлусон пишет, что «написано ему на роду, что не исполнится ни один из его приговоров» (Видение Гюльви, 22; МЭ. С. 28), т. е. он лишен возможности активно действовать в мифологическом мире. Его функция — в том контексте, который существовал в XIII в., — быть безвинной жертвой зла, воплощенного в Локи. И эта его функция до определенной степени созвучна примитивно понимаемому образу Христа: безвинный Бальдр, как и Христос, погибает от рук носителей зла. Но в смерти Бальдра отсутствует главный мотив смерти Христа — искупительный. Тем не менее Бальдра, видимо, в какой-то степени уподобляли Христу: он светел, и от него исходит сияние (Видение Гюльви, 22; МЭ. С. 27–28), в его чертоге не бывает злодеяний, и он сам чужд всяческого зла. Как и Христос, Бальдр воплощает надежду на новый мир, лишенный морального разложения.

Победившее христианство должно было, казалось бы, полностью вытеснить мифологический мир из сознания скандинавов — как это произошло в Германии, Франкии и — позднее — в Англии. Однако и в XIII, и в XIV вв. он продолжает живо интересовать исландцев, о чем свидетельствуют рукописи того времени, а его отголоски в виде заклинаний продолжают сохраняться в повседневной жизни скандинавов.