В VI — середине VII в. был установлен памятник, в надписи на котором увековечивалось совершенное местными вождями жертвоприношение. Это действо устанавливало связь с богами: им приносились дары, а как говорил Высокий / Один: «на дар ждут ответа» (Речи Высокого, 145). Ответом богов и целью ритуала, совершенного в Стентофтене, было обеспечение «урожайного года», причем понятие «урожайный, изобильный год» передано в тексте не словом «год» (ár), а идеограммой — старшерунической руной jára

, которая и обозначала «год, урожайный год». Выделение этого понятия было естественно: хороший урожай сулил благополучие и процветание племени. Поэтому гарантирование урожайных лет рассматривалось скандинавами как главная обязанность конунга, связанная с сакральностью его личности и власти. В «Саге об Инглингах» Снорри Стурлусон рассказывает об упсальском конунге Домальди, в дни которого были неурожай и голод. Два года свеи приносили жертвы богам: в первое лето — быков, во второе — людей, но голод продолжался. На третье лето свеи собрались на тинг в Упсале, и их вожди решили, что в неурожае виноват Домальди, и его надо принести в жертву, а алтарь окропить его кровью. Что и было сделано, по словам скальда IX в. Тьодольва из Хвинира:

Правда, ни Тьодольв, ни Снорри не говорят, стало ли в том году лучше, но при сыне Домальди хорошие урожаи и мир возобновились (Сага об Инглингах, XV. КЗ. С. 18). Напротив, после смерти норвежского конунга Хальвдана Черного (предположительно 852 г.), при котором были особенно удачные годы и царил мир, свеи решили не сжигать его тело, как требовал обычай, а расчленить на четыре части и захоронить в разных областях Норвегии, чтобы обеспечить благополучие всей страны (Сага о Хальвдане Черном, IX. КЗ. С. 42).

Самым надежным способом заручиться помощью богов, чтобы они позволили Хадувульву «дать урожайный год», было публичное жертвоприношение. Оно совершалось в соответствии с установленными ритуалами: Высокий / Один вопрошает своего собеседника: «Умеешь молиться и жертвы готовить? Умеешь раздать? Умеешь заклать?» Очевидно, Хадувульв (или его жрецы) умел просить богов, готовить, раздавать и приносить жертвы — иначе вряд ли Стентофтенский камень был установлен. Прежде всего, правильным должно было быть число жертв: Один предостерегал: «Хоть совсем не молись, но не жертвуй без меры» (Речи Высокого, 144–145).

^{Рунический камень, VI — середина VII в., Stentoften, Блектинге, Швеция.}

^{The Swedish National Heritage Board / Wikimedia Commons}

Девять козлов и девять коней обеспечивали «меру» и сакральность числа жертв — уже не раз мы встречались с этим числом: в мифологическом пространстве существует девять миров, Один выучил девять заклинаний у своего дяди, сам провисел на мировом древе Иггдрасиле девять ночей, а у бога Хеймдалля было девять матерей. По словам немецкого клирика и писателя Адама Бременского, написавшего в 1070-е гг. «Историю архиепископов Гамбургской церкви», вплоть до его времени в Упсале раз в девять лет совершались большие жертвоприношения с закланием коней и людей.

Как и во многих других мифологических традициях, в германской мифологии сакральным, прежде всего, было число три. Его мы находим в количестве первых богов-асов (Один, Вили и Ве), в изначальном пространстве, состоящем из трех стихий, Нифльхейма, Гиннунгагап и Муспельсхейма, в трехчастном членении мирового древа Иггдрасиля, в количестве его корней. Специфически германской и скандинавской традицией было придание символических и магических функций числу девять. Предполагается, что в основе его выделения лежит утроение сакрального числа три, т. е. троекратное усиление магического действия числа три. Символическим воплощением утроения триады служит распространенный в изображениях на камнях, оружии и украшениях валькнут («узел мертвых») — сплетение трех треугольников, образующих девять углов.

Не менее важным был выбор жертвенных животных: козлов и коней. В скандинавской мифологической картине мира конь считался хтоническим существом, атрибутом Одина (восьминогий конь Слейпнир). Конь связывал мир живых и мертвых (на Слейпнире Один едет в царство мертвых, чтобы узнать судьбу сына, а Хермод позднее отправляется в Хель, чтобы вызволить Бальдра), но также и миры людей и богов. Принесение его в жертву асам устанавливало непосредственную связь с миром богов. Конина была обязательной пищей на ритуальных пирах в языческие праздники. Отказ есть конину на пиру чуть не стоил норвежскому конунгу-христианину середины Х в. Хакону Доброму власти: присутствовавшие дружинники и бонды, опасаясь гнева богов, пригрозили Хакону изгнанием, если он не будет соблюдать языческие обряды. Хакон был вынужден подчиниться (Сага о Хаконе Добром, XVIII; КЗ. С. 75–77).

^{Жертвоприношение, изображение на рисованном камне I, фрагмент, VIII–IX вв., Stora Hammars, Готланд, Швеция.}

^{Bunge Museum / Wikimedia Commons}

Коней приносили в жертву и при погребении знатных воинов и вождей. В десятках, если не в сотнях курганов в ногах погребенного или рядом с ним находят скелет коня. Исключительным было захоронение в Ладбю (остров Фюн, Дания) начала Х в.: под курганом в носовой части ладьи длиной около 20 м вместе с умершим и большим количеством различных вещей находились скелеты четырех собак и 11 (!) коней. Некоторые из ценных вещей были привезены из континентальной Европы, как застежка ремня, или Англии, как серебряная пластинка. Это были престижные предметы, и в кургане, видимо, погребен местный конунг.

Миру богов принадлежали и козлы, атрибуты Тора. Они везли его повозку и могли служить ему пищей, возрождаясь поутру (см. выше главу 3. Тор). Останки козлов находят в элитных, принадлежавших высшей знати погребениях Х в. в Скандинавии и на Руси. Например, в большом кургане Черная могила в Чернигове находился котел с костями и шкурой козла — неиссякаемая пища для погребенных в кургане двух воинов и средство перемещения в загробный мир.

В жертву приносились также петухи, собаки, а иногда и люди — пленники или рабы. В торфяном болоте, образовавшемся на месте озера в Толлунде (Ютландия, Дания), был обнаружен труп мужчины, столь хорошо сохранившийся, что первоначально возникло предположение, что он — жертва недавнего преступления. Исследования показали, что он погиб в IV в. до н. э. А веревка на шее указывала на насильственную смерть. Как считается, он был принесен в жертву богам. Такое предположение подтверждается второй аналогичной находкой менее чем в сотне метров от Толлундского человека. Это были также хорошо сохранившиеся останки 25-летней женщины, убитой около 280 г. до н. э. Очевидно, озеро служило культовым местом для сообщества, жившего здесь на протяжении длительного времени. Подобные находки нередки и в других торфяных болотах Дании.

Саги не рассказывают о человеческих (как, впрочем, и о других) жертвоприношениях, кроме легендарной истории конунга Домальди. Авторы саг и их слушатели были христианами и, вероятно, не могли не осуждать подобные жертвы, как и вообще языческие ритуалы. Иное дело памятники, возникшие в языческую эпоху. На одной из панелей готландского рисованного камня VIII–IX вв. изображены два дерева, под одним из которых, согнутом, стоит держащий щит человек с петлей на шее: если дерево, к которому он привязан, распрямится, он повиснет в воздухе. Над ним парит «птица битвы», ожидая поживы. Под ней — валькнут, «узел мертвых» — символический знак, возможно, связанный с культом мертвых, но, несомненно, обозначающий сакральность изображаемого. Еще ниже расположен помост, на котором лицом вниз лежит человек, а над ним возвышается человек, держащий в руке копье. Обе эти сцены интерпретируются как жертвоприношения Одину: повешение на дереве и пронзение копьем. К месту жертвоприношения идут четыре воина со щитами и поднятыми мечами.

^{«Человек из Толлунда», IV в. до н. э., Толлунд, Ютландия, Дания.}

^{P. V. Glob. The bog people Iron Age man preserved. Ithaca, N.Y., Cornell University Press, 1969 / Internet Archive}

Не исключено, что человеческие жертвоприношения сохранялись и в XI в. Немецкий хронист начала XI в. Титмар Мерзебургский упоминает, что в Лайре (остров Зеландия, Дания), где с середины VI в. по 1000 г. находилась усадьба конунга, даны собирались каждый девятый год и приносили в жертву 99 человек, лошадей и других животных и птиц (Титмар, I,17. С. 12). Несколькими десятилетиями позже Адам Бременский, писавший в 1070-е гг., рассказывает со слов очевидца о жертвоприношениях в Упсале, совершавшихся в его время:

Трудно сказать, насколько надежным свидетелем был этот христианин и насколько сам Адам был готов усугубить «преступления» язычников. Но даже если он и добавил людей к числу приносимых жертв, то должен был слышать о такой возможности хотя бы в не слишком далеком прошлом.

Приносить в дар богам могли не только живых существ. В болотных кладах Дании и Южной Швеции (всего около 25), датируемых 200–500 гг. н. э., обнаружены тысячи предметов вооружения. Особенно знамениты клады в Illerup Ådal (Ютландия, Дания). В заболоченном озере в 1950 г. при дренажных работах был открыт клад, в котором оказалось до 300 наконечников копий, более сотни щитов, поясных наборов, наконечников ножен, 129 трутниц и 124 расчески (всего около 1 200 предметов). Но это далеко не все. Примерно в том же месте впоследствии было найдено еще два клада с 15 000 предметов вооружения. А в 2009 г. в этом болоте, но в 2 км от кладов обнаружилось массовое захоронение немного более раннего времени: более 200 мужчин были одновременно брошены в озеро. Археологи единодушны в признании того, что и клады оружия, и это захоронение — дары богам. Победители приносили в жертву захваченное оружие, а также трупы убитых врагов, подобранные на поле боя, и, возможно, пленных. Исследование Иллеруп Одаль позволило даже частично восстановить ритуал жертвоприношений. От берега озера отходили длинные деревянные помосты, на которых совершались некие ритуалы и с которых в воду сбрасывались жертвенные предметы. Это озеро использовалось для жертвоприношений по меньшей мере четыре раза на протяжении полутысячелетия: видимо, оно считалось сакральным местом.

Сокрытие ценностей — даров богам — в недосягаемых местах: море, озере, болоте — продолжало практиковаться в эпоху викингов. Как рассказывается в «Саге об Эгиле Скаллагримссоне», отец знаменитого скальда в вечер перед смертью «велел оседлать коня, и, когда все легли спать, он уехал из дому. Выезжая, он держал перед собой довольно большой сундук, а под мышкою — медный котел. Люди рассказывали потом, что сундук или котел, а возможно, и то и другое, он утопил в болоте Крумскельде («Топи Сутулого»), а сверху навалил большой плоский камень» (гл. 58). Сундук был полон серебра, и, предчувствуя смерть, Скаллагрим принес свое сокровище в жертву богам. Так же позднее поступил и сам Эгиль на старости лет: однажды он уехал с двумя сундуками серебра и двумя рабами, а наутро вернулся один. Ни рабов, ни сундуков больше никто не видел. После его смерти люди стали гадать, где он спрятал серебро: возможных мест было несколько: поблизости от его хутора имелось большое и глубокое болото, у горячих источников образовались глубокие ямы, а в одном овраге, где при оттепели низвергался водопад, люди стали находить английские монеты (гл. 85). Но клад так и не был найден ни в Х, ни в ХХI в., когда на усадьбе Эгиля проводились крупномасштабные археологические исследования. Клад Эгиля также предназначался богам, а рабы, помогавшие его закопать или утопить в болоте, были убиты Эгилем в качестве посвятительной жертвы и/или чтобы они не выдали место, где был захоронен клад.

Цели и организация жертвоприношений могли быть различны. Наиболее распространенными были дарственные жертвоприношения: богам приносились дары, чтобы обеспечить благополучие сообщества или индивида. Особенно важными считались ритуалы, совершаемые ради урожая и благоденствия общества. Они были публичным действом, совершаемым верховным правителем, и в нем участвовали все члены сообщества. Эти ритуалы проводились раз в девять лет в специальных культовых местах. Более локальные общинные жертвоприношения были связаны с календарными обрядами, но они совершались во время пиров, приуроченных к языческим праздникам, прежде всего йолю (праздник середины зимы). На церемониальных трапезах люди разделяли с богом или богами сакральные пищу (конину) и напиток (эль). Пиры во время тингов в Упсале упоминает Адам Бременский, и о них неоднократно рассказывается в королевских и родовых сагах.

Совершались и индивидуальные жертвоприношения. Фактически любой человек мог принести жертву кому-либо из богов. Часты были приношения предкам — на курган возлагалась ритуальная пища. В начале Х в. арабский путешественник Ибн Фадлан, познакомившийся с русами (скандинавами) в Булгаре на Волге (поблизости от современной Казани), наблюдал, как прибывшие купцы устанавливали идолов и подносили им хлеб, молоко, мясо и лук.

Жертвоприношения делались в благодарность за победу (как клады из Иллеруп Одаля). Искупительные жертвоприношения совершались тогда, когда связи с богами были нарушены по тем или иным причинам. Для их восстановления требовались особо значимые жертвы, как, например, конунга Упсалы Домальди. Такая жертва помогала вернуть доброе отношение богов и обеспечить их помощь.

Важнейшим свидетельством местонахождения святилищ долгое время была топонимия (названия географических объектов). Дело в том, что топонимия в Скандинавии чрезвычайно устойчива: названия не только рек, гор и т. п., но и хуторов, деревень и городов, как правило, не менялись, и большая часть названий эпохи викингов сохранилась до нашего времени.

Древнескандинавское обозначение святилища — vé встречается повсеместно в Скандинавии, как, например, Véborg в Дании и Выборг в Ленинградской области. Часто в топонимах оно сочетается с именем одного из богов: Dísevé, Frösvi, Odensvi, Þórsvi в Швеции и Дании, в Норвегии остров Véøyа и др. Широко распространенным было название Ullevi — святилище в честь мало известного нам бога Улля. Именами богов назывались рощи, где, вероятно, были капища (например, Odenslund, Þórslund), и места тингов (Tysting), озер (Tissø) и заливов (Njarðvík). Наиболее распространенными были топонимы с именем Тора (в Дании их насчитывается 37), несколько менее часты топонимы с именем Тюра (около 30) и Одина (18).

Другими наименованиями, связанными с культовыми местами, были hǫrgr — жертвенник, сооружение типа алтаря из сложенных камней, видимо, под открытым небом, и hof — культовая постройка, храм. Именно hǫrgr и hof начали устанавливать боги после создания мира, согласно «Прорицанию вёльвы» (7). Жертвенники, вероятно, могли строиться в разных местах, прежде всего на местах тингов, где проходили собрания бондов округи. Рядом с жертвенниками могли устанавливаться вырезанные из дерева изображения богов. Такой жертвенник купцов-русов описывал Ибн Фадлан (начало IX в.) в Булгаре на Волге (см. выше). Саги крайне редко рассказывают о языческих святилищах: их авторы-христиане, видимо, считали неуместным подобные сюжеты. Нет уверенности и в том, что сохранившиеся описания соответствуют реальности. Так, явно литературный характер носит знаменитое описание языческого храма в Упсале в сочинении Адама Бременского (1070-е гг.).

Адам хорошо знает главных богов скандинавского пантеона: Один, Тор и Фрейр воплощали магию и власть, защиту и изобилие. Вполне вероятно, что в современной Старой Упсале, властном и культовом центре Упланда, существовал языческий храм (несмотря на многие десятилетия археологических исследований, его местонахождение не обнаружено). Но само описание Адама основывается на литературных образцах, и никаких золотых украшений и цепей быть на упсальском храме не могло.

Описания саг, отстоящих на двести-триста лет от времени событий, представляют скорее воспоминания о давно прошедших временах, правда, воспоминания, бережно хранимые в исландском обществе.

Среди рассказов о насаждении христианства норвежским конунгом Олавом Харальдссоном, впоследствии Святым (ум. 1031), выделяется повествование об обращении в новую веру конунга области Долины Гудбранда. К этому эпизоду мы вернемся в главе 9, здесь же отметим, что у главного тинга области был храм (hof), в котором стояла деревянная статуя Тора. «В руке у него молот. Он громадный, а внутри полый. Он стоит на подставке, и когда его выносят, то снова ставят на эту подставку. Он богато украшен золотом и серебром. Каждый день ему приносят четыре каравая хлеба и мясо» (Сага об Олаве Святом, гл. СXII. КЗ. С. 257).

Переезжавшие в Исландию норвежцы привозили с собой не только имущество и скот, но и священные предметы: резные столбы главного сиденья в доме и изображения богов. Прежде чем отправиться в опасный путь знатный норвежец Торольв Бородач совершил жертвоприношение Тору, чтобы узнать, стоит ли ему уезжать из страны. «Жребий указал Торольву плыть в Исландию… Он разобрал храм (hof) и взял большую часть бревен с собой вместе с землей из-под жертвенника, на котором сидел Тор». Подплывая к берегу, Торольв бросил в воду столбы, на одном из которых был вырезан Тор: он решил поселиться там, куда вынесет столбы. Затем занял большой участок земли и основал хутор, который назвал Храмовый Двор.

Автор саги, христианин, живший в XIII в., описывает святилище Торольва, имея перед глазами христианскую церковь, — он все время сравнивает его устройство с церковным: жертвенник с алтарем, прут с кропилом и т. д. Но, вероятно, общее представление об устройстве языческого святилища это описание дает. Упоминание же в нем «места мира», т. е. священного пространства, которое давало убежище преступнику, перекликается с рунической надписью IX в. из Эстеръётланда (Швеция): «Гуннар вырезал эти руны. И он избежал наказания, скрывшись в этом святилище (vé)». Гуннар, очевидно, совершил убийство и бежал в святилище, где осуществить кровную месть и убить его было невозможно.

Наши представления о культовых местах и постройках существенно пополнились после нескольких десятилетий интенсивных раскопок, прежде всего «усадеб магнатов» — резиденций местных вождей / конунгов, которые служили центрами власти. Неизмеримо возросший археологический материал позволил определить круг находок, связанных с языческими ритуалами и, более того, выявить культовые постройки, определить особые площадки для жертвоприношений и установить их соотношение с комплексом жилых помещений, прежде всего с «залом» — «большим домом» вождя, где проходили пиры и другие общественные действа.

«Большие дома» могли достигать длины 100 м и делились обычно на два или три помещения: жилое с одной из сторон, в центре — парадный «зал» с очагом посередине и лавками вдоль стен. Третий отсек мог служить помещением для скота. В таких палатах устраивались пиры, совершались обряды. Зал богато украшался тканями (в том числе с изображениями животных, ритуальных сцен, богов, оружием, ценными предметами. Но главные культовые действа происходили в особо отведенных местах. На такой усадьбе, вблизи от зала располагалась постройка (тот самый hof, ранее известный только по сагам), которая отличалась небольшими размерами и иной, нежели «большой дом», конструкцией. Остатки такого храма были хорошо изучены на усадьбе местного вождя в Уппокре (Сконе, Швеция). Это поселение существовало на протяжении почти тысячелетия, прекратив существование в 990-е гг. В VII–VIII вв. оно было крупнейшим и богатейшим центром власти, торговли и ремесла западной части Сконе, а также важнейшим культовым центром. Языческий храм на протяжении III–X вв. перестраивался шесть раз без особых изменений. Он был длиной 13 м и шириной 6,5 м, высота могла достигать 3–4 м, и имел три двери: две на юг и одну на север. У северо-западного входа имелась пристройка типа крыльца: видимо, это был главный вход. В центральной части помещения находился «помост» (как в храме Торвальда), который возвышался на четырех колонках. Под угловыми столбами и в траншеях под вертикально поставленными досками стен было найдено около 200 «золотых человечков» — маленьких, 1–2 см — фигурок, вырезанных из золотой фольги. Они служили жертвоприношениями богам при постройке здания. К северу от храма обнаружили большое количество оружия, причем многие предметы были погнуты или разломаны — как и жертвенное оружие в болотных кладах Дании. Как и в Дании, предметы вооружения были перемешаны с костями, в том числе человеческими. Все это лежало на каменной выкладке, которая, видимо, служила жертвенником. Внутри храма имелся очаг, около которого были разбросаны серебряный с золотом стакан, стеклянная чаша и фрагменты 10 других стеклянных сосудов, фибулы, бусы, кусочки золотой фольги и др. Они относились к разному времени — приношения богам совершались здесь на протяжении всего существования святилища.

Сходная картина наблюдается в другом столь же богатом и длительно существовавшем поселении — в Тиссё на острове Зеландия (Дания). Неподалеку от «большого дома» располагался храм, где было найдено большое количество ценных предметов, а еще южнее — место жертвоприношений. Иногда культовая зона усадьбы, храм и место жертвоприношений, огораживались. Аналогичные комплексы изучены и в других местах Швеции, Норвегии и Дании.

Впервые название жреца — годи (goði), производное от слова goð «бог», встречается в норвежской рунической надписи из Nordhuglo (около 400 г.). Она высечена на камне самим годи: «Я, годи, не подвластен колдовству» или «Я, годи, не [занимаюсь] колдовством». Годи упоминаются еще в трех датских надписях. Все они происходят с острова Фюн, и их тексты указывают на существование округов, в которых действовали свои годи. В двух из них речь идет о годи одного и того же округа или культового центра. Один из них установлен годи по имени Хродульв в память о его утонувшем сыне, второй — сыновьями в память об их отце, Роульве, который «был хорошим годи». Оба камня установлены на западе и юго-западе острова Фюн, где, очевидно, располагался округ, годи которого упомянуты в этих двух надписях.

Третий памятник, датируемый началом Х в., также с острова Фюн, более подробно говорит о деятельности годи, в честь которого он воздвигнут в Glavendrup, остров Фюн, Дания. Памятник был установлен как бы на носу корабля, выложенного из крупных валунов. Время сооружения «каменного корабля» неизвестно: подобные монументы создавались на протяжении всего I тысячелетия н. э. В отличие от большинства других подобных «кораблей», в центре главендрупского было обнаружено девять захоронений, но неясно, имеют ли они отношение к рунической стеле или нет. Надпись же гласит:

Надпись замечательна во многих отношениях. Прежде всего, она свидетельствует о том, что Али Бледный обладал одновременно религиозной и мирской властью. Его функции годи были связаны со святилищем, но он также был главой войска, прославившимся своими ратными подвигами. В чем состояли его обязанности годи святилища, частично раскрывает исландская «Сага о Людях с Песчаного Берега» (гл. IV. C. 25): «Годи должен был содержать храм, чтобы он не пришел в упадок, и устраивать в нем жертвенные пиры». Проведение «жертвенных пиров» предусматривало совершение жертвоприношений, что также входило в обязанности годи. Двойственная деятельность жрецов, культовая и общественная, отмечавшаяся еще Тацитом, как видим, сохраняется на протяжении всего языческого периода.

Во-вторых, в этой надписи использованы одновременно обращение к Тору и заклятие нанесшего вред памятнику. И первое, и второе встречаются, хотя и нечасто, на рунических стелах дохристианского времени. Тексты обоих формульны, закреплены традиций и повторяются в других надписях почти дословно.

Двойственность обязанностей годи в эпоху викингов получила развитие после заселения Исландии. Уже в ходе освоения острова наиболее знатные и богатые переселенцы строили капища и небольшие храмы на своем участке земли — как Торольв Бородач (см. выше). Как правило, владельцы этих храмов становились годи округи: они устраивали общественные пиры, содержали в порядке культовые постройки, совершали жертвоприношения. Усадьбы со святилищами становились своего рода центрами округи: здесь совершались культовые действа, в которых участвовали все близлежащие жители. Такая округа, равно как и власть годи в ней, получили название годорд (goðorð). По решению альтинга (собрания все свободных мужчин острова) 964 г. число многочисленных больших и малых годордов было сокращено до 39. Во главе их стояли годи — наиболее знатные и зажиточные главы могущественных кланов. Вплоть до принятия христианства в 1000 г. они продолжали выполнять жреческие и властные функции в своем годорде. После принятия христианства положение годи не слишком изменилось. Они сохраняли мирскую власть. Естественно, что их жреческие обязанности прекратились, но многие годи начали ставить на своих участках теперь уже христианские церкви, а недолгое время спустя некоторые из них становились священниками, снова совмещая церковную и светскую власть. К XIII в. связь годи с культом полностью оборвалась, и они превратились в административных глав годордов, которые можно было продать или купить, которые переходили по наследству или делились между наследниками.

В наибольшей степени нам известны культы Одина и Тора, сведений о культах других богов, в том числе Фрейра, почти не сохранилось. Очевидно, с почитанием Фрейра как бога плодородия были связаны сезонные обряды и праздники, и значение его в религиозном мире скандинавов было велико. Не случайно статуи именно этих трех богов, по описанию Адама Бременского, стояли в упсальском храме. Проводимые раз в девять лет особо торжественные жертвоприношения, видимо, посвящались Одину: об этом говорит повешение на деревьях трупов принесенных в жертву людей и животных. Ритуал повторял собственное жертвоприношение Одина: его самоповешение на Иггдрасиле. Связь с богом устанавливалась таким образом на нескольких уровнях: мифологическом и культовом. Можно полагать, что одновременно приносились жертвы Тору и Фрейру.

Распространение культов этих трех богов различалось. В эпоху викингов, когда воинские походы были одним из основных способов приобретения богатства и славы, в культе Одина стал доминировать его образ бога боевой ярости, бога войны. Он — «отец падших», но в первую очередь падших знатных, вождей, конунгов, прославившихся героев, которых он с особым почетом встречает в Вальхалле. Богом войны называет Одина и Адам Бременский, отмечая, что его статуя в храме облачена в полное воинское снаряжение, и ему приносят жертвы в случае войны. Поскольку война была важнейшим занятием знати, то Один стал богом конунгов и военной элиты. Именно к нему они обращаются за помощью в битве. Так, в рассказе о битве в долине реки Фюри поблизости от Упсалы, состоявшейся в 980-е гг., конунг Свеаланда Эйрик Победоносный, часто совершавший жертвоприношения Одину, просил его о победе. Он дал обет принести в жертву себя самого через 10 лет, если победит. Его противник Стюрбьёрн обратился за помощью к Тору. Через некоторое время к Эйрику подошел высокий человек, скрывавший свое лицо под капюшоном. Он дал конунгу палочку и велел выстрелить ею из лука над войском Стюрбьёрна, говоря: «Всеми вами владеет Один». Когда началась битва, Эйрик выпустил палочку, которая понеслась как копье над вражеским войском. Тут же люди Стюрбьёрна потеряли зрение, как и сам их предводитель. А затем произошло чудо: с горы сорвалась лавина и накрыла войско Стюрбьёрна.

«Правильное» обращение к Одину вознаграждается, но горе тому, кто пытается получить его помощь обманом. В легендарной «Саге о Гаутреке» (гл. 7) рассказывается, как конунг Викар во время викингского похода обратился к Одину, прося послать ему попутный ветер и обещая человеческую жертву за это. Когда же был кинут жребий, кого следует принести в жертву, выбор пал на самого конунга. Не желая лишиться своего предводителя, люди Викара предложили, чтобы он встал на пень, вокруг шеи ему накинут петлю из кишок теленка и прикрепят их к ветви стоящего рядом дерева. Известный герой и почитатель Одина Старкад должен встать рядом с Викаром, держа в руках прут. Когда все было приготовлено, Старкад бросил в Викара прут со словами: «Вот я посвящаю тебя Одину!» В тот же момент прут превратился в копье, которое пронзило Викара насквозь, пень выскользнул из-под его ног, кишки теленка стали крепкой веревкой, а ветка дерева взмыла вверх и подняла в воздух Викара. Так он оказался дважды принесенным в жертву Одину: пронзенным копьем и повешенным на дереве.

В мифологической традиции Один сам устанавливает некоторые ритуалы. Как рассказывает Снорри Стурлусон, Один умирал от болезни, что по общим верованиям лишило бы его возможности попасть в Вальхаллу. Потому перед смертью он «велел пометить себя острием копья и присвоил себе всех умерших от оружия». С тех пор умирающий от болезни человек мог обеспечить себе пребывание в Вальхалле, пронзив себя копьем или мечом и тем самым посвятив себя Одину (Сага об Инглингах, IX; КЗ. С. 15).

Еще одним установлением Одина был обряд погребения:

После смерти Один был сожжен, и кремация умершего стала на долгое время одним из основных погребальных обрядов в Скандинавии. Описания пышных погребений этого типа представлены в «Младшей Эдде» — мифологические похороны Бальдра, и в «Записке» Ибн Фадлана — реальные похороны знатного руса в Булгаре на Волге в начале X в. И в том и в другом случае умершего после ряда приготовлений кладут в ладью. Роскошные одежды, ценные украшения, богато орнаментированное оружие, прежде всего меч, а также другие необходимые в загробном мире вещи окружают покойного. Его сопровождают принесенные в жертву конь, собака, петух. Согласно Ибн Фадлану, старуха, которую он называет «ангелом смерти», умерщвляет девушку — наложницу покойного. Дым от погребального костра возносится высоко в небо: считалось, что чем выше поднимается дым, тем выше в небо поднимается умерший. Затем над кострищем насыпался высокий курган — тем больший, чем знатнее был умерший.

Этому погребальному ритуалу следовали скандинавские конунги и русские князья Х в., и некоторые из этих курганов хорошо исследованы. В них находят железные ладейные заклепки (сами деревянные ладьи сгорали на костре), обгоревшие украшения из серебра, бронзы, иногда золота, предметы вооружения. В центре кургана нередко находился котел с костями и шкурами козлов. В самом большом древнерусском кургане — Черная могила в Чернигове — обнаружены сожженные останки двух мужчин, как предполагается, отца и сына, а также нескольких рабов или рабынь. Рядом с котлом с костями и шкурой козла лежали два больших питьевых рога с серебряными оковками, на которых были изображены люди и мифические животные, и маленькая статуэтка божка, держащего себя за бороду. Все эти подношения умершим были накрыты грудой доспехов. Специальным знаком посвящения умершего Одину было сломанное или воткнутое в землю оружие.

Таким образом, с культом Одина были связаны три основных ритуала: жертвоприношение через повешение, посвящение оружием перед смертью и сожжение умершего.

Однако сожжение в ладье было далеко не единственным погребальным обрядом. Снорри Стурлусон пишет о двух веках: веке сожжения и веке курганов:

В действительности различные погребальные обряды сосуществовали. Погребение в ладье не всегда сопровождалось сожжением умершего, например, в таких знаменитых погребениях под огромными курганами как в Осеберге и Гокстаде в Норвегии. В осебергском корабле длиной 21,5 м, в 834 г. были погребены две женщины, старшую из которых, 80-летнюю, отождествляют с упомянутой Снорри Стурлусоном правительницей юго-восточной Норвегии Асой, матерью конунга Хальвдана Черного. Вместе с Асой были захоронены 14 лошадей, бык и три собаки. Тела обеих женщин, одетых в роскошные одежды, лежали на кровати, покрытой гобеленом, в палатке на носу корабля (такую палатку в погребальной ладье видел Ибн Фадлан). Корабль заполняли сотни предметов, начиная с саней и четырехколесной телеги — транспорт для зимы и лета — и кончая столовой утварью, инструментами, фрагментами шерстяных и шелковых тканей. Бортики саней и телеги были покрыты резьбой с изображениями сцен героического эпоса, а по углам телеги высились резные головы драконов.

В середине IX — Х в. распространяется еще один вид элитных погребений — в деревянных срубах (камерах). Вероятно, эти камеры символизировали дома мертвых. Такой «дом» под курганом, согласно Снорри Стурлусону, был построен для умершего Фрейра (Сага об Инглингах, Х. С. 15–16). Упомянутый Снорри конунг Дан Гордый «велел насыпать курган и похоронить себя в нем в облачении конунга и бранных доспехах вместе со своим конем и всей сбруей и разным другим добром» (КЗ. Пролог. С. 9). Вера в то, что мертвые могут продолжать жить в курганах и что при определенных условиях живые могут общаться с ними, сохранялась долго. В сагах неоднократно рассказывается о таких встречах. В легендарной «Саге о Хервёр и конунге Хейдрике» дева-воительница приходит к кургану отца и заклинанием пробуждает его, чтобы получить от него волшебный меч Тюрфинг. Попытки проникнуть в курган, чтобы завладеть скрытыми в нем сокровищами, были нередки — и они засвидетельствованы разграбленными еще в древности захоронениями. Но в фольклорной традиции такие попытки пресекались самими «жителями курганов»: по рассказам саг, герою приходилось выдерживать тяжелый поединок с ожившим мертвецом, и не всегда он выходил победителем в этой борьбе.

^{Голова дракона, дерево, около 834 г., Oseberg, Норвегия}

^{Photo: Wilse, Anders Beer / Norsk Folkemuseum}

Культ Одина был элитным и противостоял культу Тора как распространенному в низших слоях общества. Это различие осознавалось исландцами: в предположительно поздней эддической песни Один, скрывающийся под именем Харбарда и вступивший в перебранку с Тором, недвусмысленно говорит о низком статусе людей, поклоняющихся Тору: «У Одина — ярлы, у Тора — рабы» (Песнь о Харбарде, 24). Почитателями Тора, однако, были не столько рабы, сколько свободные бонды — основное население Скандинавских стран. Из среды бондов происходило большинство участников викингских походов. Поэтому культ Тора приобрел особую популярность во всех Скандинавских странах в эпоху викингов, а в Исландии он стал основным: на острове не было военной элиты, конунгов и ярлов, и потому не существовало сколько-нибудь значительного почитания Одина. Предполагается, что к концу эпохи викингов культ Тора существенно потеснил культ Одина. Отражением противостояния этих культов является сама «Песнь о Харбарде», в которой в форме перебранки сравниваются — в пользу Тора — деяния обоих богов.

Рассказывая о языческом храме в Упсале, Адам Бременский называет самым могущественным богом Тора, статуя которого стоит посередине между статуями Одина и Фрейра (Адам Бременский IV, XXVI. С. 436). Снорри описывает статую Тора, как она представлялась ему на основании устной традиции (см. выше). Известна и миниатюрная статуэтка из Исландии, изображающая сидящего Тора. Возможно, что и «идол» из кургана Черная могила в Чернигове является восточноевропейским осмыслением Тора.

Едва ли не самым показательным свидетельством популярности культа Тора является распространение амулетов — подвесок в виде молота Мьёлльнира. Десятки, если не несколько сотен таких подвесок, одиночных или нанизанных на шейный обруч, из серебра, бронзы или железа, находят на всех территориях, где жили скандинавы: от Ирландии до Руси. Значительны следы культа Тора и в топонимике Скандинавских стран, особенно в Норвегии и в Средней Швеции, где имя Тора часто связано с обозначением культовых мест (vé, hоf и lundr) и чрезвычайно распространено в древнескандинавском именослове, где его имя является первой частью более 30 составных личных имен: Торгейр, Торстейн, Торульв и др. И именно Тор стал главным оппонентом Христа в начавшейся после прихода христианства в Скандинавские страны борьбе старой и новой религий.

Около 997 г. священник Тангбранд по поручению норвежского конунга Олава Трюггвасона прибыл в Исландию для проповеди христианства. На первых порах он преуспел, обратив некоторых исландцев в новую веру, чем вызвал недовольство язычников. Женщина-скальд по имени Стейнунн вступила с ним в спор:

И тогда Стейнунн произнесла приведенное выше стихотворение о крушении корабля Тангбранда, подчеркнув, что несчастье было вызвано Тором, а Христос не сумел уберечь проповедника. Видимо, в устной традиции существовало и некое повествование о поединке Тора и Христа, на которое ссылается Стейнунн. Победителем в этом поединке был Тор: Христос убоялся сразиться с языческим богом.

Противостояние язычников и христиан в Исландии в самом конце Х в. было крайне острым и сопровождалось убийствами и кровопролитием. Чтобы предотвратить раскол общества, на альтинге 1000 г. законоговоритель (главное должностное лицо Исландии) Торгейр вынес решение: христианство провозглашалось единственной официальной религией. Те же, кто хотел придерживаться веры предков, мог совершать языческие обряды, но не публично, а втайне. Сложившаяся к 1000 г. ситуация в Исландии указывает на то, что к этому времени христианство уже было достаточно хорошо известно, и многие исландцы приняли крещение.

Знакомство скандинавов с христианством началось задолго до его официального введения. Во время походов на христианский Запад, в Ирландию, Англию, Франкию, Германию, викинги разоряли монастыри и увозили церковную утварь, но при этом они видели церкви, церковное убранство, образы Иисуса Христа. Викинги захватывали в плен монахов, и пленники возносили молитвы, а нередко и пытались обратить в истинную веру своих врагов. Однажды в сильный шторм корабль викингов был на грани крушения, обращения к Тору и принесенная жертва не помогли, и лишь после молитвы пленников-монахов шторм неожиданно прекратился. Уверовав в силу Христа, викинги освободили монахов и приняли крещение.

Правители западных государств, тяжело страдавших от викингских набегов, всеми силами пытались «цивилизовать» варваров, в том числе с помощью крещения. На первых порах эти попытки не были успешными.

Даже если эта история придумана самим Ноткером, она отражает многочисленные случаи крещения викингов в IX — Х вв. Но даже подобное «прагматическое» крещение оставляло след в сознании скандинавов. Еще большую роль играли христианские миссионеры, среди которых выделяется св. Ансгарий — «апостол Севера», который проповедовал в Дании и дважды, в 839–841 и 852–854 гг., ездил в крупнейший торговый центр Свеаланда Бирку, где оба раза основывал церкви и оставлял священников. Эти попытки не имели ощутимых результатов: церкви после отъезда Ансгария разрушались, священников нередко убивали, а конунги Дании или Свеаланда оставались язычниками. Но миссии способствовали распространению христианских идей и представлений в обществе, подготавливая его к внедрению христианства.

Восприятие христианских догматов и представлений на первых порах было весьма своеобразным: они воспринимались сквозь призму языческих верований: упрощались, переосмыслялись, уподоблялись в чем-то схожим мифологическим персонажам. Так, например, понятие Троицы совершенно не принималось новообращенными скандинавами. Да и сами проповедники не слишком пытались донести это понятие до своих слушателей, опасаясь, что они воспримут Бога Отца, Бога Сына и Св. Дух как многобожие, и потому Христос отождествлялся с Богом Отцом. Пантеону богов язычества миссионеры противопоставляли единого и всемогущего Бога. Первые скальды-христиане используют те же обозначения Христа, что и Одина: «всеотец», «всемогущий», «правитель небес». И даже в XII в. скальды продолжают называть Христа «единственным» Богом: «Христос, единственный Господин смертных, имеет власть над всеми живущими» (Маркус Скеггьясон, вторая половина XI в.), «единственный господин солнца» (Эйлив Кульнасвейн, конец XII — начало XIII в.).

^{Изображение Христа, рунический памятник, 960-е гг., Jelling, Ютландия, Дания.}

^{National Museum of Denmark / Photo: Roberto Fortuna (по лицензии CC-BY-SA)}

На ранних же стадиях христианизации Христос воспринимался как еще один из богов, которого можно было включить в традиционный пантеон. Так, очевидно, полагал один из исландских первопоселенцев Хельги Тощий (около 890 г.), чья «вера была очень смешанной: он верил в Христа, но призывал Тора, когда дело касалось поездок и трудных времен».

Скандинавы-христиане усвоили лишь один аспект образа Христа из всего многообразия понятий, связанных с ним в христианском мире того времени — образ могущественного и торжествующего бога, Христа-победителя. И в скальдической поэзии до 1050 г., и в изобразительном искусстве он представлен могучим, побеждающим врагов конунгом неба и земли. Древнейшее изображение Христа — на втором Еллингском камне (960–970-е гг.) — представляет его в сиянии славы. Иисус изображен как бы распятым — раскинувшим руки, но крест отсутствует, а его туловище и руки замысловатым узором оплетают ленты.

Уверовать в Христа викингов заставляет его превосходство над языческими богами. Показателен рассказ о крещении норвежского правителя Гудбранда из Долин, который, узнав, что Олав Харальдссон принуждает людей обратиться в христианство, собрал тинг и предложил противопоставить ему Тора: «если мы вынесем из храма стоящего там Тора, который нас всегда защищал, и он посмотрит на Олава и его людей, то бог Олава растает, и все его люди превратятся в ничто». Гудбранд просит Олава явить силу своего бога, прекратив дождь и заставив солнце выйти из облаков. Узнав, что статуя Тора внутри полая, Олав приказывает одному из своих людей ударить по ней дубиной, когда бонды, собравшиеся на тинге, будут слушать его речь и отвлекутся. По молитве Олава погода улучшилась, и перед восходом солнца Олав произносит речь, противопоставляя Тора и Христа: твой бог «слеп и глух и не может защитить ни себя, ни других, он даже не может сам сдвинуться с места, если его не понесут. Я думаю, что скоро ему придет конец. А теперь посмотрите на восток, там идет наш Бог во всем своем блеске». Обернувшись к солнцу, жители Долин не заметили, как воин Олава ударил дубиной по статуе, которая раскололась, и из нее выползли мыши, ящерицы, змеи и жабы. Это убедило Гудбранда и бондов принять христианство.

Борьба язычников и христиан осмысляется в мифологической плоскости, как борьба богов, Христа и Тора, которая завершается безусловной победой Христа: «Плохо пришлось нашему богу, и раз он не смог нам помочь, мы будем теперь верить в того бога, в которого веришь ты», — говорит в заключение Гудбранд (Сага об Олаве Святом, гл. CXII; КЗ. С. 257–258).

В функции Христа, как и конунга эпохи викингов, входит защита земель и людей, не только в духовной сфере, но и во вполне реальном мире. Он и сам покоряет языческие земли, завоевывает их силой, как надлежит конунгу: «Говорят, что (Христос) имеет трон на юге у источника Урд. Так могучий конунг Рима (= Христос) подчинил своей силе языческие земли». Как и конунг, Христос обладает удачей, которую он может передавать другому человеку. Торбьёрн Скальд Дис (конец Х в.) упоминает викинга, который после крещения «получил великую удачу Белого Христа». Уподобление Христа скандинавскому конунгу распространяется даже на такие специфические и далекие от христианства сферы, как кровная месть. В готландской надписи из Sjönhem (XI в.) заказчики памятника призывают Христа отомстить убийцам их сына: «Этот (камень) по Хродфосу. Его обманом убили валахи (?) в далекой поездке. Да поможет Бог душе Хродфоса. Отомсти, Боже, тем, кто его обманом убил». Христос мыслится здесь правителем, непосредственно участвующим в жизни своих поданных и вершащим суд и расправу. Наконец, как и легендарные конунги-Инглинги, Христос может обеспечить урожайный год и мир в стране, о чем его надлежит специально просить, как указывается в одном из шведских областных законов XIV в.

Скандинавское язычество, как мы видели, разработало чрезвычайно подробную систему представлений о загробной жизни с рядом миров и пространств. В «христианстве викингов» эти представления были переосмыслены. Разнообразные мифологические загробные миры — Вальхалла, Хель, обиталище Фрейи — перекликались с представлениями об аде. Их соположение наиболее ярко проявилось в использовании названия богини царства мертвых и самого этого обиталища умерших Hel для обозначения ада. Сложные понятия христианского вероучения сводились к их наиболее общему ядру, соотносимому с языческими верованиями.

^{Подвеска в виде молоточка Тора с крестами, бронза, Х в., Lugnås, Вестеръётланд, Швеция.}

^{The Swedish History Museum, Stockholm}

Важнейший символ Христа — крест сопоставлялся с символом Тора — молотом и противопоставлялся ему. Причисление Христа к языческому пантеону или, по меньшей мере, вера в Христа и Тора одновременно находит отражение в сочетании символов Христа — креста и Тора — молота на одном предмете. Молоточек Тора из Lungås (Вестеръётланд, Швеция) декорирован крестиками, а готландская литейная форма предназначена для изготовления одновременно и молоточков Тора, и нательных крестиков. Неясно сочетание символов на другой подвеске: в перекрестье, вероятно, ветвей креста, несомненно вырезан крест, но другой конец подвески представляет оскаленную морду волка — возможно, Фенрира. Наконец, непонятно, что именно держит в руках Тор, молот или крест, на исландской статуэтке. Многочисленны случаи сочетания изображений креста и молоточка Тора в граффити на восточных монетах.

Норвежский конунг Хакон Добрый (ум. 959 или 960 г.) был отдан его отцом Харальдом Прекрасноволосым на воспитание английскому королю Этельстану. Англия к Х в. уже давно была христианской страной, и Хакон, естественно, был крещен и воспитывался как христианин. Вернувшись в Норвегию и став конунгом, Хакон не отказался от своей веры, и это привело к конфликту с норвежскими бондами: он отказывался совершать жертвоприношения, есть на пиру конину, а чашу с вином осенял крестом. Под угрозой изгнания ему пришлось выполнять языческие обряды, прежде всего не брезговать кониной. Получивший смертельные раны в своей последней битве, Хакон дал обет, что вернется к праведной жизни христианина, если останется жив, если же умрет — пусть похоронят его, как хотят. Его похоронили в роскошном одеянии и полном вооружении под курганом, однако не положили других вещей и не совершили жертвоприношений, совмещая тем самым языческий и христианский обряды погребения. При этом скальд Хакона Эйвинд Погубитель Скальдов сочинил песнь о том, как Один встречает Хакона в Вальхалле.

Соединение, синкретизм языческих и христианских представлений в X–XI вв. ярко проявился в изобразительном искусстве. На распространившихся в это время особенно в Швеции рунических памятниках надпись традиционно высекалась на туловище змея (или двух змеев), окаймляющего выровненную поверхность камня. Вероятно, этот змей соотносился с мировым змеем Ёрмунгандом, окружающим землю. Большинство памятников было установлено уже в христианскую эпоху, и с начала XI в. в центре изобразительного пространства появляется крест. Не мешает изображение языческого змея и распространенной молитвенной формуле: «Да поможет Бог (и Божья Матерь) душе» человека, в честь которого воздвигнут памятник.

Едва ли не наиболее ярким примером синкретизма двух религий является знаменитый Госфордский крест. Установленный в первой половине Х в. в Камбрии (Англия) и достигающий 4,4 м в высоту, крест напоминает дерево и, вероятно, соотносится с мировым древом Иггдрасилем. В углубленных ячейках на всех четырех сторонах креста помещены рельефы по сюжетам как скандинавской мифологии, так и новозаветной истории. Четыре мифологических сюжета посвящены «рыбалке Тора», связанному Локи с его женой Сигюн, Хеймдаллю, держащему рог, и Видару, раздирающему пасть Фенрира. Рядом находится изображение распятия Христа с предстоящими Марией Магдалиной и Лонгином (воином, который пронзил распятого Христа своим копьем) на восточной стороне креста. Существует предположение, что мифологические сцены иллюстрируют христианское учение: например, связанный Локи символизирует Сатану. Однако это предположение чисто умозрительное, и значительно вероятнее, что представленные здесь сцены Рагнарёка отражают языческие представления, а сцена распятия Христа знаменует его включение в языческий пантеон в ранний период христианизации скандинавов.

С течением времени христианские представления все более укоренялись в скандинавских обществах, и в сагах о норвежских конунгах, вводивших в стране христианство, Олаве Трюггвасоне (ум. 1000 г.) и Олаве Харальдссоне (ум. 1030), начали рассказывать многочисленные истории об их встречах и состязаниях с Одином, из которых они выходили победителями. Так, Один под видом старика-сказителя, одноглазого и носившего широкий плащ и шляпу с широкими полями, явился однажды к Олаву Трюггвасону, рассказал ему множество занимательных преданий о древних временах и завоевал тем самым доверие Олава. Наутро же сказитель исчез, но перед уходом зашел на кухню, где готовили мясо для конунга, и предложил заменить варившееся мясо двумя кусками говядины, сказав, что его мясо намного лучше. Узнав об этом, Олав понял, что старик хотел заставить его отведать жертвенного мяса и тем самым совершить идолопоклонство, и приказал выбросить мясо, принесенное стариком.

^{Прорись изображений на Госфордском кресте.}

^{Wellcome Collection}

Постепенно усваивались и церковные догматы. Учение о рае и аде породило новый вид исландской литературы: видения, герой которых оказывался в аде и становился свидетелем мучений грешников, или в рае, который представлялся цветущим садом. Одно из первых видений ада связано также с именем Олава Трюггвасона. Еще ребенком Олав попал на Русь и воспитывался при дворе князя Владимира Святославича. Как рассказывается в саге, когда он подрос и начал ходить в походы с войском Владимира, ему однажды приснился сон. Он поднялся на огромный камень, и ему казалось, что «он находится выше облаков и видит красивые места и светлых людей, которые там были, и почувствовал он сладкий аромат, и увидел красивые цветы, и большее великолепие, чем он мог себе представить». И Олав услышал голос, убеждавший его познать истинного Бога и для этого поехать в Грикланд (Византию), чтобы принять крещение. Устрашившись, Олав стал спускаться с камня и увидел внизу «многие страшные места, полные мучений, огня и мороза, и воя, и жалобного плача, и казалось ему, что он узнаёт многих своих друзей язычников. И то увидел он, что это мучение ждет конунга и княгиню (Владимира и его жену)». Олав отправился в Грикланд, крестился и вернулся на Русь вместе с епископом, который крестил Владимира, его жену и множество других людей (Сага об Олаве Трюггвасоне монаха Одда, гл. 9). Писавший в конце XII в. исландский монах Одд рисует традиционную для западноевропейских видений картину рая и ада, но приписывает видение, как и крещение Руси, Олаву Трюггвасону, первому норвежскому конунгу, последовательно вводившему христианство в Норвегии и Исландии.

^{Литейная форма для отливки нательных крестиков и молоточков Тора, Х в., Готланд, Швеция.}

^{National Museum of Denmark / Photo: Lennart Larsen (по лицензии CC-BY-SA)}

Опирающийся на песни «Старшей Эдды» в их, видимо, еще дописьменной форме, но также и на многие другие источники, Снорри Стурлусон, потомственный христианин, видимо, стремился достаточно точно передать известные ему мифы. Ведь он писал учебное пособие для начинающих скальдов. В скальдической поэзии множество кеннингов основывалось на мифологической традиции: например, обозначения золота «волосы Сив» требовало знания мифа об изготовлении карликами золотых волос для нее, а «выкуп за выдру» отсылал к сказанию об убийстве Одином, Локи и Хёниром выдры, выкупом за которую стал проклятый карликом Андвари золотой клад. Соответственно скальды и в XIII в. должны были хорошо знать мифологические сказания, чтобы свободно и правильно использовать этот важнейший поэтический прием. Но вот в Прологе к «Младшей Эдде» Снорри выступает не как «учитель древностей», а как человек своего времени, который систематизирует и согласует свои источники и который противопоставляет христианского Бога языческим богам. Пролог открывается пространным рассуждением Снорри о причинах, которые заставили людей верить в истинного Бога, что «создал небо и землю и… двух человек, Адама и Еву, от которых пошли все народы» (МЭ. Пролог; С. 9). «Христианский» зачин Пролога должен обозначить отношение Снорри к пересказываемым далее мифам о языческих богах: для него они древние вожди, заслуги которых были столь велики, что их стали почитать как богов. Тем самым Снорри снимает покров сакральности с языческих богов, приравнивает их к людям и — дистанцируется от веры дальних предков.

Традиция «очеловечивания» богов — эвгемеризм — восходит еще к античности и была широко распространена в средневековой литературе. Наиболее частым проявлением эвгемеризма было возведение своего рода к одному из богов: мир богов и мир людей объединялся в предках конунга или другого знатного человека. Непосредственная связь этих миров, однако, в скандинавской мифологии отсутствует: в отличие от, например, греко-римских богов скандинавские асы и ваны почти не вступают в прямые контакты с людьми. Однако представление о языческих богах как прародителях людей существовало еще в общегерманской мифологии: Тацит писал о вере германцев в то, что они произошли от Манна, сына порожденного землей бога Туисто (Тацит, 2. С. 354). В англосаксонских королевских родословных уже в VIII–X вв. Водан считался предком королей практически всех английских королевств. В Скандинавии впервые возведение рода правителя к языческим богам, прежде всего Одину, мы встречаем в поэме конца Х в. скальда Эйвинда Погубителя Скальдов «Перечень Халейгов», т. е. норвежских ярлов Хладира (на территории современного Тронхейма). Эйвинд возводит род ярла Хакона к сыну Одина Сэмингу и называет Хакона «родичем Фрейра», т. е. родственником богов. Так же и династии конунгов Свеаланда — Инглинги и датских конунгов в Лайре — Скьёльдунги восходят к Одину через его сыновей, Ингви-Фрейра и Скьёльда.

В сочинении начала XII в. исландского писателя Ари Торгильссона Мудрого боги-родоначальники превращаются в людей. Рассказывая о заселении острова, Ари указывает происхождение того или иного первопоселенца: «Хроллауг, сын Рёгнвальда, ярла из Мёра, поселился на востоке на Побережье. Оттуда пошли люди с Побережья» (Книга об исландцах, гл. 2). Их предки — норвежская знать, но никак не боги. И только свой род он возводит к сыну Одина Ингви — но называет его «конунгом тюрок». Ингви, а, вероятно, и сам Один, — уже не боги в его глазах, а прославленные конунги из дальней и почти неизвестной земли тюрок — так называли в Скандинавии кочевые народы юга Восточной Европы.

Спустя столетие Снорри Стурлусон рассказывает историю могущественного вождя Одина, приведшего свой народ в Скандинавию. В Прологе к «Младшей Эдде» Снорри, следуя популярной европейской легенде о происхождении франков от троянцев, перечисляет предков Одина, начиная с Приама. Троянская легенда в «Саге об Инглингах» отсутствует, и история Одина начинается с географического описания его первоначального места пребывания.

Знакомый с европейской географической литературой, восходящей к античности, Снорри делит землю на три части, из которых называет Азию и Европу, разделенные рекой Танаквисль (античный Танаис = р. Дон). К северу от Черного моря он помещает Великую или Холодную Свитьод (Свеаланд), в которой размещает «Страну асов» с Асгардом и «Страну ванов». Азия отождествляется им по созвучию со «Страной Асов», где находится Асгард. В устье «Танаквисля, или Ванаквисля», которая впадает в Черное море, располагается Страна Ванов (Vanaland), или Жилище Ванов (Vanaheimr). Замена Танаквисль на Ванаквисль позволяет Снорри поместить ванов в качестве соседей асов — этого требует последующий рассказ об их войне. Географическая привязка переносит Асахейм / Асгард и Ванахейм, как и их обитателей, из мифологического пространства в реальное. В нем Один оказывается не богом, а выдающимся вождем и жрецом, в совершенстве владевшим магией и колдовством. Снорри приписывает Одину обучение людей поэзии и знанию рун, введение законов и установление порядка. Он также отмечает способность Одина менять обличья. Сохранив, таким образом, за Одином практически весь набор функций и деяний, свойственных ему в мифологии, Снорри превращает его в могущественного вождя. После войны с ванами Один передал правление в Асгарде своим братьям Вили и Ве, а сам отправился в путь из Великой Свитьод на Север. По дороге Один оставляет своего сына править в Саксланде (Германии). В «Младшей Эдде» добавлено, что Бальдр стал править в Вестфалии, Сиги и его сын Рерир — во Франкии. Один останавливается в Оденсей («Острове Одина») на острове Фюн, откуда посылает Гевьон за новыми землями. Здесь Снорри пересказывает миф о пахоте Гевьон, который завершается женитьбой сына Одина Скьёльда на Гевьон и их правлением на острове Зеландия в Лайре. Один же уходит дальше на север, в Свитьод (Свеаланд), где «поселился у озера Лёг там, где теперь называется Старые Сигтуны, построил там большое капище и совершал в нем жертвоприношения по обычаю асов» (Сага об Инглингах, гл. I–V. С. 11–13). В этом перечислении мест расселения асов и ванов Снорри сочетает мифологические и реальные места. Названия мифологических обиталищ богов перемежаются в этом списке с действительно существовавшими поселениями: Оденсе (современный город на острове Фюн), Старые Сигтуны (крупный торговый и культовый центр), Лайре (усадьба правителей острова Зеландия в VI–X вв.), Упсала (современная Старая Упсала), что как бы уравнивает те и другие, перенося мифологические локусы в реальность.

Менее очевидны и потому подчас спорны влияния христианства на другие аспекты древнескандинавской мифологии. В наибольшей степени воздействию новых представлений, как считается, подверглись картина возрожденной земли после Рагнарёка и образ Бальдра.

Христианская эсхатология, воплощенная в библейских книгах и «Откровении Иоанна», была доступна в своем полном виде лишь очень немногим скандинавам в первые века после принятия ими христианства: верхушке клира, владевшей латинским языком. Простые священнослужители знакомились с ней в упрощенном виде в переводах и пересказах церковной литературы на народные языки, а простые прихожане черпали свои знания по преимуществу в проповедях. Поэтому представления о конце света были поверхностными и крайне упрощенными, что делало тем более возможным их соположение с представлениями о Рагнарёке.

Картины Рагнарёка и апокалипсиса имеют определенное сходство: им предшествуют разнообразные знамения, происходят социальные и природные катаклизмы, наступает конец света, устанавливается царство добра (тысячелетнее царство Христа — «век Бальдра»). Эти параллели позволили некоторым исследователям полагать, что сама идея гибели мира не была свойственна германской мифологии, а привнесена в Скандинавию вместе с христианством.

Вместе с тем эсхатология христианства, как она воплощена в библейских книгах и, прежде всего в «Откровении Иоанна», связана с понятиями души и ее посмертной участи, раем и адом, Вторым Пришествием Христа, воскресением мертвых и Страшным Судом. В основе этого комплекса лежит концепция греха, его искупления или наказания. Однако само понятие греха было абсолютно чуждо как древним германцам, так и скандинавам эпохи викингов. Оно пришло на Север только вместе с христианством. Соответственно не могли возникнуть и представления о суде над душами умерших, разделении их на праведников и грешников, противопоставлении рая и ада и пр. Распределение умерших по загробным мирам, как минимум трем — принадлежавшим Одину, Фрейе и Хель, — зависело прежде всего от статуса умершего и причины его смерти, а отнюдь не от его добродетелей, которые в скандинавском обществе радикально отличались от христианских. Знатных и наиболее отважных воинов, павших на поле битвы, валькирии забирали в Вальхаллу, остальные воины попадали к Фрейе, все же прочие умершие отправлялись в Хель. Как Вальхалла ничуть не напоминает христианский рай, так и царство Хель принципиально отлично от ада: оказавшиеся там люди не подвергаются мучениям, а, скорее, продолжают привычный образ жизни: например, к появлению Бальдра обитатели Хель готовят пышный пир.

Более того, миф о Рагнерёке возник задолго до христианизации Скандинавии. Мы не знаем, существовал ли он у древних германцев времен Тацита (I в. н. э.) или Иордана (VI в. н. э.), но уже на брактеате из Trollhätten V в. изображен Тюр с рукой в пасти волка. Этим волком, согласно записанному в XIII в. мифу, был Фенрир. Образ Фенрира теснейше связан с мифом о Рагнарёке: именно он принесет смерть верховному асу — Одину, а руку Тюр потерял тогда, когда боги надевали на волка оковы. Можно полагать, что в это время некие эсхатологические мотивы (если не цельная эсхатология, как она представлена в «Старшей Эдде») уже существовали. В VIII в. появляются первые надежные свидетельства его достаточно широкого распространения в Скандинавии. Прежде всего, это многочисленные изображения Вальхаллы на готландских рисованных камнях VIII–IX вв. В них отражен полностью разработанный комплекс представлений об обиталище Одина с его троном, с прибывающими воинами, которых встречают валькирии с питьевыми рогами, со сражающимися ежедневно воинами. Миф о Вальхалле имеет смысл только в эсхатологическом контексте — она приют для воинов, готовящихся к схватке с чудовищами в конце света. Даже внешний вид говорит о ее воинской предназначенности: «стропила там — копья, а кровля — щиты, и доспехи на скамьях» (Речи Гримнира, 9).

^{Фенрир и корабль мертвых Нагльфар (?), рунический памятник, XI в., Tullstorp, Сконе, Швеция}

^{National Museum of Denmark / Photo: Erik Moltke (по лицензии CC-BY-SA).}

Вальхалла — фактически единственный сюжет, связанный с Рагнарёком, который нашел широкое отображение в искусстве. Лишь два-три памятника, причем из дважды завоеванной викингами в IX–X и начале XI в. Англии, несут изображения борьбы с волком Фенриром: на первом из них Фенрир пожирает Одина, нога которого находится в пасти волка. Аналогичный сюжет известен на руническом памятнике из Ledberg (Эстеръётланд, Швеция) XI в. На третьем памятнике Видар разрывает пасть Фенрира, поставив ногу в волшебном башмаке на его нижнюю челюсть. Возможно, Фенрир и корабль мертвецов Нагльфар представлены на памятнике из Туллсторпа (Сконе, Швеция).

Свидетельством широкого распространения мифа о Рагнарёке, служат приводимые Снорри поверья, берущие начало в этом мифе. Так, считалось, что «всякий, кто умрет с неостриженными ногтями, прибавит материала для Нагльфара» (Видение Гюльви, 50; МЭ. С. 52), а башмак Видара, которым он наступит на челюсть Фенрира, «сделан из тех обрезков, что остаются от носка и от пятки, когда кроят себе башмаки. И потому тот, кто хочет помочь асам, должен бросать эти обрезки» (Видение Гюльви, 50; МЭ. С. 53). Простые люди, хотя и были официально приобщены к христианству, продолжали сохранять верования, связанные с мифом о Рагнарёке.

Иное дело — миф о возрождении мира после Рагнарёка. Никаких следов его существования до XIII в. как будто не обнаружено ни в литературе, ни в изобразительном и декоративном искусстве, ни в скальдической поэзии. Поэтому происхождение этой части скандинавской эсхатологии, как она предстает в памятниках XIII в., — предмет дискуссий. Если часть ученых полагает представления о возрождении мира неотъемлемой частью скандинавской мифологии, то другие не исключают, что как сама эта идея, так и характеристики «века Бальдра» возникли под влиянием христианского учения о рае не ранее ХI–XII вв. и отразились в «Прорицания вёльвы» в конце ее бытования в устной традиции. Подобному переосмыслению христианского концепта могло способствовать долгое время сосуществования древнескандинавских представлений о конце света с христианской эсхатологией. Их взаимодействие, как признается всеми исследователями, сказалось на эволюции мифологической традиции.

В первую очередь воздействию христианства подверглись представления о загробной жизни: они касались каждого человека. Хель легко ассоциировалась с адом, и вёльва перед концом мира

Нарисованная вёльвой картина радикально отличается от представлений о Хель. Ее царство в мифах — это некое пространство, отделенное рекой от миров богов и людей. Вёльва рисует картину замкнутого «дома» с максимально негативными характеристиками: он лишен солнца, обращен к северу, стены сплетены из тел ядовитых змей. В Хель попадают и простые люди, и герои, как, например, Бальдр или Сигурд Убийца Фафнира. В песни же в Хель — уже христианский ад — отправляются грешники, причем их греховность соответствует смертным грехам: клятвопреступлениям, убийствам, прелюбодеяниям (надо отметить, что и в XIII в. наличие наложниц хотя и осуждалось церковью, но было вполне обычным явлением). В видении вёльвы дракон Нидхёгг, который ранее глодал корни Иггдрасиля, превращается в мучителя грешников, глодающего их трупы.

В мифологической картине мира Хель противостоят Асгард и Мидгард. Жизнь в Мидгарде, видимо, представлялась обычной, повседневной жизнью людей — так она изображается в «Песни о Риге». Мирная жизнь Асгарда временами нарушается вторжениями ётунов или проделками Локи, но в целом так же обыденна, как и жизнь в Мидгарде: боги собираются на советы и суды, пируют, осматривают миры и добывают различные ценности. В христианской картине мира аду противостоит рай, где блаженствуют праведники. Первым отголоском представлений о рае, вероятно, можно считать упоминание о Чертоге Радости — жилище, построенном асами в начале времен, а также о прекрасной роще перед входом в Вальхаллу с листьями красного золота. Связано с мотивом рая, видимо, и описание жилища Бальдра:

Обиталище Бальдра, где не бывает злодейств и царит добро, — своего рода предвосхищение рая, который наступит в возрождающемся после Рагнарёка мире.

Опираясь на эти строфы «Прорицания вёльвы», Снорри прямо противопоставляет блаженные чертоги на Гимле и «змеиный дом» на Берегу Мертвых. Возрожденный после Рагнарёка мир в трактовке Снорри приобретает еще одну важную характеристику, «моральную», еще отсутствующую в «Прорицании вёльвы»: в Чертогах Радости будут жить «праведные» люди.

«Христианизация» возрожденного после Рагнарёка мира завершается в более поздней, чем Codex regius, рукописи «Прорицания вёльвы» — «Книге Хаука», написанной в начале XIV в. В двух последних строфах вёльва видит, как

Если в первой из этих строф безусловно имеется в виду Иисус Христос, то во второй можно усмотреть отождествление дракона Нидхёгга с дьяволом, уносящим в ад трупы грешников, которые он будет там грызть. Возрожденный мир радикально отличается от мира асов прежде всего тем, что в нем различаются добро и зло, и злу в нем нет места. Совершившие же злодеяние подвергаются наказанию в загробной жизни. Сохраняя внешние приметы мифологического мира — возрождение жизни на поле Идавёлль, где прежде был Асгард, золотые тавлеи, жреческий прут, — новый мир основан на принципах христианской морали и соотносим с понятием рая.

Под влиянием христианства, вероятно, претерпел некоторые изменения и образ Бальдра. Мы практически ничего не знаем о нем в общегерманскую эпоху, кроме того, что в пантеоне германцев был бог, сын Одина, с таким именем. Из эддических песней и «Младшей Эдды» известен лишь один, но чрезвычайно важный миф о его смерти. В остальном же фигура Бальдра остается неясной, непонятно даже, какова его функция в мифологическом мире: Снорри Стурлусон пишет, что «написано ему на роду, что не исполнится ни один из его приговоров» (Видение Гюльви, 22; МЭ. С. 28), т. е. он лишен возможности активно действовать в мифологическом мире. Его функция — в том контексте, который существовал в XIII в., — быть безвинной жертвой зла, воплощенного в Локи. И эта его функция до определенной степени созвучна примитивно понимаемому образу Христа: безвинный Бальдр, как и Христос, погибает от рук носителей зла. Но в смерти Бальдра отсутствует главный мотив смерти Христа — искупительный. Тем не менее Бальдра, видимо, в какой-то степени уподобляли Христу: он светел, и от него исходит сияние (Видение Гюльви, 22; МЭ. С. 27–28), в его чертоге не бывает злодеяний, и он сам чужд всяческого зла. Как и Христос, Бальдр воплощает надежду на новый мир, лишенный морального разложения.

Победившее христианство должно было, казалось бы, полностью вытеснить мифологический мир из сознания скандинавов — как это произошло в Германии, Франкии и — позднее — в Англии. Однако и в XIII, и в XIV вв. он продолжает живо интересовать исландцев, о чем свидетельствуют рукописи того времени, а его отголоски в виде заклинаний продолжают сохраняться в повседневной жизни скандинавов.