В чертогах Одина, как пишет Снорри Стурлусон, было 12 тронов и еще престол Всеотца-Одина. Снорри далее перечисляет 12 богов, которым принадлежат эти троны: среди них хорошо известные по многим мифам Тор, Ньёрд, Фрейр, Хеймдалль, Локи и известные каким-то одним деянием Тюр, Браги, Видар и Вали, Улль, Хёнир и Форсети (Язык поэзии 1; МЭ. С. 56, см. также выше и далее). Сохранились мифологические сказания и о богинях, женах некоторых из асов: о Фригг, жене Одина; Сив, жене Тора; Идунн, жене Браги; Гевьон и других. Но ими далеко не ограничивается число обитателей Асгарда. Тут и там мелькают имена богов, о функциях которых мы ничего не знаем. Более того, многие боги, в первую очередь Один, имеют не одно имя: так, Локи носит также имя Лофт и, возможно, Лодин и Лодур; Фрейя может зваться Мардёлль, Хёрн, Гевн и Сюр. Снорри дает рационалистическое объяснение множественности имен Одина: «большинство имен произошло оттого, что сколько ни есть языков на свете, всякому народу приходится переиначивать его имя на свой лад, чтобы по-своему молиться ему и призывать его» (Видение Гюльви, 20; МЭ. С. 27). Однако в большинстве случаев это имена, которыми называют себя боги в разных ситуациях, при встрече с разными существами и которые не повторяются в других случаях. Поэтому точно определить состав древнескандинавского пантеона и количество богов невозможно.

^{Титульная страница рукописи «Младшей Эдды», ÍB299 4to, page 58r, 1666 г.}

^{National and University Library of Iceland}

Сонм богов предстает в мифах как единая патриархальная общность, во главе которой стоит Один. Однако содружество богов не существовало изначально. В «Прорицании вёльвы» иносказательно и потому крайне неясно говорится о некоей первой войне между двумя группами богов, асами и ванами:

Начало войны каким-то образом связано с неким женским существом по имени Гулльвейг. Имя образовано от слов gull «золото» и либо veig «власть, сила», либо veigja «пьянящий напиток», т. е. в любом случае символизирует власть, пьянящую силу золота. Гулльвейг более нигде не упоминается, и ее роль в возникновении «первой в мире войны» остается неясной. Очевидно лишь, что она оказывается в чертоге Одина, и асы пытаются ее уничтожить копьем и огнем, но она каждый раз возрождается (благодаря магическим искусствам ванов?) и становится могущественной и, видимо, злой колдуньей, которая получает имя Хейд («Блестящая») — возможно, это обозначение золота. Из других мифологических сказаний известно, что золото, равно как и колдовство, связывались с богиней Фрейей из рода ванов, и именно она принесла в мир асов (и в мир людей) seið — колдовство, вредоносную магию, и способность предсказывать будущее. Поэтому некоторые исследователи предполагают, что Гулльвейг — иное имя Фрейи, которую ваны послали к асам, чтобы навредить им.

Если появление Гулльвейг в чертогах Одина — враждебная акция ванов, то о причинах войны асов и ванов более подробные рассказы в «Младшей Эдде» и в «Саге об Инглингах» умалчивают. Вероятно, миф об их войне был настолько хорошо известен, что одного намека было достаточно, чтобы оживить в памяти слушателей весь сюжет. Но каковы бы ни были эти причины, начавшийся конфликт требовал разрешения, и одним из традиционных способов урегулировать его была выплата выкупа. Об этом идет речь во второй половине строфы 23. Асы, собравшись, обсуждают некий выкуп, который то ли они должны заплатить ванам (за попытки убить Гулльвейг?), то ли они должны получить выкуп (от ванов?), то ли ваны посчитали поклонение («выкуп») им людей недостаточным для себя и чрезмерным для асов… Эти четыре строки породили множество толкований, все из которых сугубо умозрительны. Ясно следует из текста только одно: асы отказались от мира, и Один метнул копье в войско ванов, что знаменовало начало военных действий. Но ваны оказались победителями: стены Асгарда пали.

Последующие события, которые привели к примирению асов и ванов, освещаются в «Младшей Эдде» и наиболее подробно — в «Саге об Инглингах». В первом случае, Снорри кратко перелагает существовавший миф, поскольку его цель — объяснить поэтический язык скальдов, а во втором, введении в «историю» норвежских конунгов, — он изображает как асов, так и ванов не богами, а древними людьми, вождями которых был Один с одной стороны, и Ньёрд — с другой (об эвгемеризме подробнее см. в главе 9). Поэтому и война асов и ванов описывается Снорри как обычное столкновение между двумя народами:

Заключение мира представляло собой торжественную процедуру, сопровождавшуюся рядом ритуалов, среди которых главными были принесение клятвы и обмен заложниками. Эти основные элементы установления мира сохранялись на протяжении всего Средневековья в отношениях Скандинавских странах с другими государствами Европы, а принесение клятвы о мире — важнейшим ритуалом, завершающим распрю, что было даже внесено в исландский свод законов XII–XIII вв. «Серый гусь». Дошел до нас и «стандартный» текст «клятвы мира», который, несмотря на включение в него некоторых христианских реалий, чрезвычайно архаичен и по набору санкций против нарушителей клятвы, и по своей форме, близкой к поэтическому тексту со множеством аллитерирующих словосочетаний:

Малейшее нарушение текста клятвы или сопровождавших ее ритуалов делало ее недействительной и могло привести к возобновлению войны или распри. Именно поэтому в «Прорицании вёльвы» следующий сюжет — о нарушении асами клятвы, когда асы обманули великана, строившего стену Асгарда.

Итак, клятвы с соблюдением всех правил были произнесены и произошел обмен заложниками. Со стороны ванов к асам были отправлены «лучшие из людей» Ньёрд Богатый и его сын Фрейр, а также мудрейший среди них, Квасир. Асы же послали Хёнира, который был велик ростом и красив, сказав, что из него выйдет хороший вождь, и «очень мудрого человека» по имени Мимир. Хёнира ваны сразу же сделали вождем, но мудрости Хёниру не хватало и, если надо было принять решение в отсутствие Мимира, который обычно давал ему советы, то он говорил: «Пусть другие решают». Через некоторое время ваны поняли, что асы их обманули, и свой гнев обратили на Мимира. Они отрубили ему голову и послали ее асам. Один забальзамировал («натер травами») голову и заклинаниями придал ей возможность говорить. С тех пор голова Мимира открывала Одину многие тайны мира.

Убийство Мимира не нарушило установившийся мир, и Один сделал Ньёрда и Фрейра жрецами, а Фрейю, дочь Ньёрда и сестру Фрейра, — жрицей. По словам Снорри, «она первая научила асов колдовать, как было принято у ванов» (Сага об Инглингах, IV; КЗ. С. 12). На этом конфликт асов и ванов закончился, ваны поселились в Асгарде, каждый в своем чертоге, женились и обзавелись потомством.

Сюжет о войне асов и ванов, как считается большинством исследователей, отражает столкновение двух религиозных систем: земледельческого культа плодородия, который воплощается в образах ванов Ньёрда, Фрейра и Фрейи, и воинского культа с элементами шаманизма, который олицетворяет прежде всего Один. И тому и другому германцы поклонялись еще во времена Тацита, который среди германских богов называет, с одной стороны, Меркурия, Марса и Геркулеса — богов войны, с другой — Нерту, вероятно богиню плодородия, судя по описанному Тацитом культу и ее имени, родственному имени Ньёрд (см. главу 1). Тацит называет «богов войны» общегерманскими, тогда как культ Нерты, по его словам, присущ лангобардам. Скорее, однако, культ плодородия и боги или богини плодородия существовали у всех германских народов, земледельческих уже задолго до времен Тацита. Примечательно, однако, что воинский культ не вытеснил земледельческий, а они слились в едином пантеоне древней Скандинавии.

Обширный древнескандинавский пантеон возглавляет, как уже не раз говорилось, Один. Имя Óðinn (др. — герм. *Wōðanaz или *Wōdunaz, др. — англ. Wōden) восходит к прилагательному *wōðaz «одержимый, разъяренный» и означает «вождь (глава) одержимых (неистовых)», что предполагает экстатическую ярость, неистовство. Одновременно имя Óðinn родственно древнеисландскому слову óðr «разум, рассудок» и «песнь, поэзия», и Один неоднократно называется именем Óðr. Эти значения его имени отражают многообразие его мифологических образов. Под именем Меркурия Один упоминается среди германских богов Корнелием Тацитом в I в. н. э., у готского историка Иордана (VI в.) и под своим собственным именем в рунических надписях IV–VII вв. и в англо-саксонских королевских генеалогиях (см. главу 1).

^{Один, миниатюра из рукописи SÁM 66 fol., XVIII в.}

^{Árni Magnússon Institute for Icelandic Studies / My Norse Digital Image Repository}

Сущность Одина и, соответственно, его функции претерпели радикальные изменения на протяжении столетий, и в скандинавских памятниках XIII в. он предстает многослойной и противоречивой фигурой. Во-первых, он — глава пантеона, повелитель богов и людей (превращение Одина в верховного бога, по-видимому, завершилось уже в Скандинавии). Во-вторых, он — олицетворение войны и боевой ярости, даритель победы и вождь павших в бою. В-третьих, он — воплощение мудрости, магических знаний, поэзии. В-четвертых, он — культурный герой, приносящий богам и людям интеллектуальные и магические ценности: мед поэзии, знание рун и заклинаний.

В основе образа Одина, вероятно, лежит фигура покровителя воинских союзов и воинских инициаций. Его атрибутами служат хтонические животные: волки Гери и Фреки («Ненасытный» и «Жадный»), персонифицирующие воинскую ярость и жестокость Одина; вороны Хугин и Мунин («Мысль» и «Память») — олицетворение его интеллектуальных и ментальных способностей; и восьминогий конь Слейпнир («Быстрый»), порожденный Локи и доставляющий всадника в мир мертвых.

Один владеет изготовленным карликами копьем Гунгнир («Качающийся»), которое всегда поражает цель, и золотым кольцом Драупнир («Капающий»), с которого каждую девятую ночь спадают восемь золотых колец. С загробным миром связана одна из его главных функций — повелителя павших в битве, эйнхериев, которые после смерти попадают в Вальхаллу. Одину подчиняются девы-воительницы валькирии, приносящие победу избранным Одином героям и сопровождающие павших в Вальхаллу. В исландских сагах отразилась сохранявшаяся в Новое время во всем германском мире вера в то, что Один возглавляет «дикую охоту» — во время зимних бурь вместе со своей свитой из валькирий и эйнхериев или призраков он несется по воздуху, унося с собой всех встречных.

^{Один с воронами и копьем Гунгниром, накладка на шлем, VI–VII вв., прорись.}

^{Getty Research Institute}

^{Дикая охота Одина, картина Петера Николая Арбо, 1872 г.}

^{Photo: National Museum of Norway/Børre Høstland}

Один имеет множество, около 150-ти имен, отражающих его разные ипостаси. Прежде всего, он — Всеотец (Alfǫðr), творец людей и отец многих асов, в том числе Тора и Бальдра. «Один знатнее и старше всех асов, он вершит всем в мире, и как ни могущественны другие боги, все они ему служат, как дети отцу» (Видение Гюльви, 20; МЭ. С. 26). В эвгемерической интерпретации Снорри Один — верховный вождь, который ведет свой народ из Великой Свитьод, расположенной где-то на юге, на север и сажает своих сыновей править в Саксланде (Германии), Дании и Норвегии. Сам же Один поселился в Свеаланде (Средней Швеции). Многочисленные генеалогии англосаксонских королей и скандинавских конунгов восходят к Одину как прародителю знатных родов. Одна из таких генеалогий, «Перечень халейгов», была написана в конце Х в. скальдом Эйвиндом Погубителем Скальдов. Род ярла Хакона, владевшего северной частью Норвегии, землями трёндов и халейгов (современные области Трёнделаг и Халогаланд), происходит от легендарного Сэминга, сына Одина и великанши Скади. Род Скьёльдунгов, правителей остров Зеландия, берет начало от сына Одина Скьёльда. Один озирает со своего трона Хлидскьяльв в Вальхалле все миры, дарит удачу и оказывает покровительство отважным воинам и могущественным конунгам. К нему обращаются за помощью и удачей, как, например, в заклинании, обращенном к ним с Тором, которое вырезано на деревянном стержне конца XII в. из Бергена (Норвегия): «Здравия тебе и доброго расположения духа! Пусть Тор примет тебя, пусть Один владеет тобой!» Вера в то, что Один распоряжается судьбами людей, сохранялась еще долгое время после принятия христианства.

В древнегерманском мире, как уже говорилось, Один, вероятно, мыслился прежде всего как одержимый яростью бог войны и покровитель воинов. Таковым он предстает и в Скандинавии, что отразилось в многочисленных скальдических кеннингах: он называется Вдохновитель битвы, Приглашающий к [битве] копий, Отец войска, Отец победы, Радость битвы, Волк битвы. В Асгарде его воинство состоит из прославленных (часто эпических) героев и конунгов, погибших в сражении, — сыновей Одина эйнхериев. Поэтому Один носил имя Вождь или Отец павших. Воинами Одина Снорри Стурлусон называет берсерков, викингов, одержимых яростью и отличавшихся особой жестокостью: они «бросались в бой без кольчуги, ярились, как бешеные собаки или волки, кусали свои щиты и были сильными как медведи или быки. Они убивали людей, и ни огонь, ни железо не причиняли им вреда» (Сага об Инглингах, VI. КЗ. С. 13).

^{Валькирия встречает воина в Вальхалле и сражающиеся эйнхерии, рисованный камень, VIII–IX вв., Hunninge, Готланд, Швеция.}

^{Photo: Myrin, Ola, Historiska museet/SHM (CC BY4.0)}

Один начинает первую в мире войну, бросив копье в ванов, а в последней битве в конце мира возглавит воинство асов. Он часто являлся перед битвами, наблюдал за сражением и мог даровать победу одним или наслать поражение другим. Одному из эпических героев, Хаддингу, Один посоветовал построить его войско клином, а затем появился перед ними в облике старика и разогнал штормовые тучи, которые противник Хаддинга наслал с помощью магии. Точно так же он, явившись в облике высокого одноглазого старика в мохнатом плаще, обещал легендарному королю Дании Харальду Боевой Зуб, что тот будет невредим в бою, за что Харальд дал обет отдать ему «все души, которые его меч вышвырнет из тел» своих врагов (Саксон Грамматик, VII, 248).

Однако в дошедших до нас мифах Один предстает не как бог-воин (таковым является Тор), а скорее как военный вождь, конунг. Он собирает войско для последней битвы, наставляет избранных, как победить в сражении, открывает битву, бросив свое копье в противника, владеет пиршественной палатой — Вальхаллой. Один обеспечивает всем необходимым — оружием, едой и питьем — свое воинство в Вальхалле и одаряет избранных: Сигмунду он дарит ценный меч, сыну Сигмунда Сигурду Убийце Фафнира — коня Грани.

Как и полагается конунгу, Один имеет жену Фригг, богиню любви, домашнего очага, деторождения, с которой он восседает на троне Хлидскьяльв. У них трое сыновей: Бальдр, Хёд и Хермод. В своих странствиях Один нередко вступает в связи с великаншами, от которых также имеет детей, которые становятся богами-асами: Тор от богини земли Ёрд (Фьёргун), Видар, который отомстит за отца и убьет волка Фенрира, от великанши Грид; Вали, который отомстит Хёду за убийство Бальдра, от великанши Ринд; Хеймдалль «от девяти матерей». Генеалогические традиции правителей отдельных областей Дании, Швеции, Норвегии возводили их роды к одному из сыновей Одина: к Ингви — Инглинги Свеаланда (Средней Швеции) и юго-восточной Норвегии, Скьёльду — Скьёльдунги острова Зеландия, Сэмингу — ярлы Трёндалёга. Один считался родоначальником англосаксонских королей.

Хотя Один и почитался как бог воинов, воинская функция не главная в его скандинавском образе — в наибольшей степени он связан с мудростью, т. е. знанием прошлого и будущего, судеб людей и богов, с магией и колдовством. Эти знания не присущи ему изначально. Один «добывает» и приносит их в мир путем поисков и тяжких испытаний, выступая в качестве культурного героя. Этим деяниям Одина посвящено несколько мифологических сказаний. Источником его мудрости является Мимир, ас, голову которого Один «натер травами» и дал ей способность говорить. В фигуре Мимира, имя которого связано с понятиями «память, воспоминание», видимо, слились несколько образов, и поэтому он предстает то асом, как в мифе о войне асов и ванов, то великаном, братом Бестлы, матери Одина, научившим его девяти заклинаниям. У корней мирового древа Иггдрасиля течет Источник Мимира, из которого он ежедневного пьет воду, черпая оттуда свои знания. Миф о приобщении Одина к мудрости Мимира не сохранился полностью, есть только небольшой намек на него в «Прорицании вёльвы»:

Видимо, чтобы получить мудрость Мимира, Один хотел отпить из источника, но Мимир потребовал выкуп, и Один отдал за приобщение к знаниям свой глаз. Поэтому Одина изображают одноглазым. Если вспомнить, что Один обращается к голове Мимира за советом, когда в мир асов врываются хтонические чудовища и начинается последняя битва, то можно предполагать, что «мудрость» Мимира — не только магические знания, но и знания практические, необходимые в мирной и военной жизни, вроде тех, которые Один-Высокий излагает в эддической песни «Речи Высокого». Это тем более вероятно, что иные знания Один получает другими способами. О прошлом и будущем ему рассказывает пробужденная им вёльва. Она открывает Одину историю мира от его зарождения до гибели и последующего возрождения, причем во многих случаях говорит и о тех событиях, участником которых был сам Один. Прежде всего, это знание космогонии — происхождения мира и названий космических и природных объектов. Видимо, космогония была центральной частью сокровенного знания, потому что именно она становится предметом ряда мифов. В знании происхождения мира состоит состязание Одина с великаном Вафтрудниром, «Сильным в запутывании» («Речи Вафтруднира»). Описанию Асгарда, центра космического пространства, посвящены откровения Одина, пытаемого огнем («Речи Гримнира»). Наименования предметов природного мира — часть сакрального знания — суть вопросов Тора, стремящегося задержать карлика Альвиса до рассвета («Речи Альвиса»). Если описание Асгарда представлено как монолог Одина, то две другие песни состоят из серии вопросов и ответов. Придя к Вафтрудниру в дом, чтобы померяться с ним мудростью, Один вступает с ётуном в состязание, по условиям которого побежденный теряет жизнь. Один и ётун обмениваются вопросами и ответами. Эта форма, весьма распространенная в мифологических текстах и фольклоре, восходит к ритуальному диалогу жреца и посвящаемого. В этой же вопросо-ответной форме составлены и многие учебники Средневековья: так было легче запомнить изучаемое. Большинство вопросов связано с творением мира и его гибелью, т. е. знаниями начал и конца. Один выигрывает состязание — ответ на его последний вопрос может знать только он сам: «Что сыну (Бальдру) Один поведал, когда сын лежал на костре?» Вафтруднир осознает, что состязался с самим Одином, «мудрейшим в мире», и погибает.

Аналогичным образом построена и песнь «Речи Альвиса», в которой Тор задает посватавшемуся к его дочери карлику Альвису вопросы о названиях различных предметов: солнца и луны, земли и неба, ветра и тучи в девяти мирах. Как уже говорилось, в мифологическом сознании название — это сущность предмета, и знание названий столь же сакрально, как знание прошлого и будущего.

Третий вид сакральных знаний, которыми обладал Один, — магия и колдовство.

Согласно «Речам Высокого» (140), Один выучил девять могущественных песней-заклинаний у великана, своего дяди по матери (вероятно, Мимира). Чтобы овладеть магией и колдовством в полной мере, Один прошел тяжелое испытание, о чем он говорит в эддической песни «Речи Высокого»:

На протяжении девяти (сакральное число) ночей, т. е. суток, Один — «Бог Повешенных» — провисел на мировом древе Иггдрасиле, название которого — «Конь Игга», т. е. «Конь Одина» (Игг «Ужасный» — одно из имен Одина). Один принес себя в жертву себе самому, пронзив себя копьем. В «Саге об Инглингах» рассказывается, что перед смертью от болезни Один нанес себе рану копьем Гугниром, и с тех пор люди, чтобы попасть в Вальхаллу, перед смертью посвящали себя ему раной от копья. Главное приобретение Одина — руны, и вместе с ними — их тайное значение и магическое применение с помощью соответствующих заклинаний. Руны надо «уметь резать», «разгадывать», «окрашивать», «вопрошать». Тот, кто научится тайному языку рун, знает, как поклоняться богам и готовить жертвы. Один перечисляет 17 случаев, в которых помогут обретенные им знания. С помощью рун и соответствующих заклинаний можно врачевать различные болезни (вспомним Второе Мерзебургское заклинание об исцелении Одином коня Бальдра), затупить оружие врага во время сражения и отклонить стрелу от цели, освободиться от оков и опознать отравленное питье, загасить пожар и успокоить волны в море. Практические советы, как правильно использовать руны, «не перепутав» и «не повредив» их, дает герою сказания о нифлунгах Сигурду Убийце Фафнира валькирия Сигрдрива:

Один неоднократно использует свои магические знания. В «Речах Гримнира» под воздействием его заклинания конунг Гейррёд, подвергший его испытанию огнем, падает на свой обнаженный меч и погибает. В легендарной «Саге о Хервёр и конунге Хейдрике» Один своим заклинанием обрекает конунга Хейдрека на позорную смерть от рук рабов.

Один также владеет высшей формой магии — колдовством (seiðr), способностью узнавать будущее и — главное — влиять на него с помощью заклинаний. Искусство колдовства, как рассказывает Снорри Стурлусон, было принесено к асам Фрейей. Колдовство, по мнению авторов исландских саг, было женским делом, им занимались колдуньи (seiðkonur) и вёльвы, чаще всего старухи. Это дало основание Локи обвинить Одина в «женоподобии», но в сагах упоминаются и колдуны-мужчины. Неоднократно рассказывается о случаях колдовства, особенно в тяжелые времена. В «Саге об Эйрике Рыжем», первом поселенце в Гренландии, содержится единственное описание колдуньи и процедуры ворожбы. Из-за продолжавшегося долгое время голода владелец самой крупной усадьбы приглашает женщину-seiðkonа, которую звали Торбьёрг.

А на следующий день «было приготовлено все, что нужно для ворожбы», и Торбьёрг попросила одну из женщин спеть песню-заклинание:

Из этого рассказа следует, что колдовство, по мнению скандинавов XIII в., требует установления связи колдуна с миром духов, что достигается специальными заклинаниями. Можно полагать, что в мифе о самоповешении Одина получение магических знаний также подразумевало общение с потусторонним миром духов.

Не менее сведущ Один в оборотничестве. По словам Снорри Стурлусона,

Один предстает перед людьми в разных обличьях, чаще всего — одноглазого старца в синем плаще и широкополой войлочной шляпе. Иногда он принимает облик орла, как в мифе о добывании еще одной культурной ценности — меда поэзии.

Чтобы скрепить мир после войны, асы и ваны не только обменялись заложниками, как было рассказано выше, но каждый из них плюнул в чашу (смешение крови или слюны в чаше было одним из обрядов заключения мира). Из ее содержимого они создали человека по имени Квасир, который был мудрее всех. Он много странствовал и однажды пришел к двум братьям карликам, которые убили его и слили его кровь в две чаши и котел. Они смешали кровь Квасира с медом, и получилось медовое питье — «всякий, кто его выпьет, станет скальдом либо ученым». Но владельцами меда поэзии карлики не стали: убив брата ётуна Суттунга, они отдали ему обе чаши и котел в качестве выкупа (Язык поэзии, V; МЭ. С. 58). Один явился к Суттунгу и попросил позволить ему отпить меда поэзии, но великан наотрез отказался дать Одину хоть каплю меда. Тогда Один приказал своему спутнику просверлить отверстие в скале, чтобы проникнуть в пещеру великана, и когда отверстие было готово, Один превратился в змею и прополз в пещеру в отсутствие Суттунга. Один провел три ночи с дочерью ётуна Гуннлёд, и она позволила ему сделать по одному глотку из каждого из трех сосудов, в которых хранился мед поэзии. Глотки Одина опустошили все сосуды, он превратился в орла и полетел в Асгард со своей добычей.

^{Один добывает мед поэзии, миниатюра из рукописи SÁM 66 fol., XVIII в.}

^{Árni Magnússon Institute for Icelandic Studies / My Norse Digital Image Repository}

Суттунг, увидев орла, понял, что мед похищен, сам превратился в орла и бросился в погоню. Асы увидели подлетавшего Одина и подставили чашу, в которую Один выплюнул мед. «Но так как Суттунг уже настигал его, Один выпустил часть меда через задний проход. Этот мед не был собран, его брал всякий, кто хотел, и мы называем его “долей рифмоплетов”», — так Снорри, скальд и автор учебного пособия для скальдов, передавая миф о происхождении искусства слагать стихи, выразил свое отношение к псевдопоэтам (Язык поэзии, VI; МЭ. С. 59–60, также: «Речи Высокого», 104–109).

Владение магией, колдовством, способность менять обличье — наиболее устойчивые и значимые характеристики Одина. Поэтому некоторые исследователи предполагают, что на его образ в скандинавской мифологии существенное влияние оказали шаманистские представления и практики, которые могли проникнуть к скандинавам в результате их контактов с финнами и саамами. Мировое древо играет центральную роль в шаманизме, и принесение Одином себя в жертву и его самоповешение на мировом древе, как и пребывание между двумя кострами в «Речах Гримнира» сходно с обрядами инициации в шаманизме народов Сибири. Экстатическое состояние, в которое Один впал, вися на Иггдрасиле (о нем, однако, прямо нигде не упоминается), сопоставляется с трансом шамана, в состоянии которого он становится посредником между миром мертвых и миром живых. Пребывая в трансе, шаман узнает будущее и обретает знания. Чтобы узнать будущее, Один, однако, пробуждает мертвых провидиц-вёльв. Поездку в мир мертвых, Хель, Один совершает на своем восьминогом коне Слейпнире — шаман путешествует на небеса или в подземный мир на птице или животном. Важный аспект шаманизма — оборотничество — способность, присущая Одину и часто им используемая. В то же время одна из главных функций шамана — целительство — чужда Одину в древнескандинавской мифологии, однако он призывается в германских целительных заговорах. Эти и некоторые другие, более частные параллели, однако, отрывочны и разнохарактерны, а некоторые из них, как, например, мировое древо или оборотничество, известны многим мифологическим традициям помимо шаманизма. Поэтому отражение шаманизма в образе Одина не может считаться доказанным.

Вторым по значению в древнескандинавском пантеоне был сын Одина Тор, защитник и охранитель богов и людей от ётунов и других хтонических чудовищ. Его имя восходит к прагерманскому *Thun(a)raz «гром», и имя его матери Фьёргун (Fjǫrgyn; по другой версии его мать звали Ёрд — «Земля», возможно, это два имени одной богини) родственно литовскому Перкунас и древнерусскому Перун.

^{Тор, миниатюра из рукописи SÁM 66 fol., f.77v. XVIII в.}

^{Árni Magnússon Institute for Icelandic Studies / My Norse Digital Image Repository}

Предполагают, что первоначально Тор представлялся богом неба, громовником. Об этом говорит его связь, пусть косвенная, с Перкунасом-Перуном. Если Тацит называет его Геркулесом, то в других римских источниках он иногда отождествляется с громовержцем Юпитером. Среди скандинавских петроглифов бронзового века есть изображения бога (?) с молотом или топором, колесом — солярным знаком, и, вероятно, козлом, который в скандинавских мифах станет одним из атрибутов Тора. Изображения свастики — солярного знака — на рунических памятниках IX–XI вв. также связываются с Тором.

Жена Тора Сив (Sif) — обладательница золотых волос, изготовленных альвами. В браке с Сив Тор имел сына Моди («Гневный» или «Яростный») и дочь Труд («Сила», валькирия или одноименна валькирии), а от великанши Ярнсаксы («Железный нож») — сына Магни («Могучий»), который после гибели богов станет владельцем молота Мьёлльнира. Были у Тора и другие дети, но сведения о них расплывчаты. Палаты Тора находились в Трудхейме («Мире силы») и именовались «Сверкание молнии» (Bilskirnir).

Главный атрибут Тора — молот, который носит название Мьёлльнир (Mjǫllnir), что, вероятно, означает «Молния» (родственно русскому слову). Предполагается, что в общегерманскую эпоху основным атрибутом Тора и была молния, которую впоследствии заменил волшебный молот, выкованный карликами; он всегда разил цель и возвращался к Тору как бумеранг. По словам Снорри Стурлусона, асы считали молот Мьёлльнир своим величайшим достоянием (Язык поэзии, XLIII; МЭ. С. 72). Когда он был однажды похищен великаном Трюмом, в Асгарде начался переполох. Чтобы выяснить, где находится молот, Тор и Локи обратились к Фрейе и попросили ее наряд из перьев. Локи полетел в Ётунхейм, где увидел великана Трюма, «конунга ётунов», и спросил, не он ли украл молот Тора. Трюм не отрицал, что это он запрятал молот Тора «на восемь поприщ в землю глубоко», и предложил отдать его, если получит в жены Фрейю. Вернувшись в Асгард, Локи вместе с Тором отправились к Фрейе с предложением Трюма, но «разгневалась Фрейя, зафыркала так, что затряслись асов палаты». Асы и асиньи собрались на совет. Выход из положения предложил Хеймдалль, «светлейший из асов», — одеть Тора в одежды Фрейи и послать к Трюму:

^{Молоточек Тора, подвеска, серебро, IХ — XI вв., Rømersdal, Борнхольм.}

^{National Museum of Denmark / Photo: Arnold Mikkelsen (по лицензии CC-BY-SA)}

Тор сначала возмутился: «меня назовут женовидным асы!», но затем внял уговорам, переоделся в убор Фрейи и вместе со служанкой-Локи отправился на своих козлах к Трюму. Обрадованный ётун готовит пир и усаживает гостей за стол. Однако вскоре его охватывает удивление: «невеста» съедает быка и восемь лососей, а также лакомства, приготовленные для женщин, и выпивает три бочки меда. Находчивый Локи объясняет, что «невеста» восемь дней не пила и не ела, «так не терпелось ей к турсам приехать», глаза же у нее сверкают — «пламя из них ярое пышет», — потому что она не спала восемь дней, «так не терпелось ей к турсам приехать». Успокоенный Трюм, чтобы выполнить свое обещание, выносит Мьёлльнир и кладет его «невесте» на колени. У Тора «дух рассмеялся в груди», когда он увидел свой молот, которым тут же убил Трюма и других великанов и великанш.

Мотивы этого мифа — добывание похищенной ценности, «лже-невеста» и другие — восходят к архаическим ритуалам и позднее закрепились в фольклоре европейских народов: мотив «фальшивой» или подмененной невесты широко распространен в волшебных сказках.

Молот Мьёлльнир — не только орудие защиты «цивилизованного» мира, Асгарда и Мидгарда, от разрушительных сил хаоса. Символ Тора был чем-то большим, нежели просто оружие. На свадьбах уже в христианское время было принято осенять им невесту, как бы отдавая ее под защиту Тора. На ряде шведских рунических камней изображен молот Тора, как защита памятника от разрушения, на других — в текст мемориальной надписи включается молитва: «Да освятит Тор эти руны». В середине Х в. во время пира норвежский конунг Хакон Добрый (ум. 961), христианин, осенил кубок крестом, что возмутило его подданных-язычников, но один из приближенных Хакона объяснил, что конунг освятил кубок молотом Тора, а совсем не крестом, чем успокоил недовольных.

^{Рунический камень с изображением молота Тора, ХI в., Stenqvista, Швеция.}

^{The Swedish National Heritage Board}

В древнескандинавской мифологии основная функция Тора — защита богов и людей и их миров, Асгарда и Мидгарда, от чудовищ, прежде всего от ётунов. Тор предстает богатырем, наделенным огромной силой. В сагах упоминается рыжая борода как его главный отличительный признак. Хотя Тор постоянно сражается с ётунами и другими чудовищами, воинское оружие, меч или копье, он никогда не использует, а поражает противника своим молотом или попадающими ему под руку предметами. Другие его атрибуты — железные рукавицы, благодаря которым Тор может удержать раскалённую докрасна рукоять Мьёлльнира, и пояс силы. Тор владеет бронзовой колесницей с запряженными в нее двумя козлами, которые могут служить при необходимости пищей, а наутро возрождаться, если не повреждены их кости. Однажды, как рассказывает Снорри Стурлусон, сотрапезник Тора порезал кость одного из козлов, и тот начал хромать (Язык поэзии, 44; МЭ. С. 41).

С именем Тора связано большое количество мифологических сюжетов, прежде всего о его борьбе с ётунами. Он регулярно совершает поездки на восток в Ётунхейм, чтобы устрашить великанов или добыть некие ценности. Так, когда асам потребовался котел для варки пива — «котлище великий с версту глубиной», Тор вместе с Тюром отправился к владельцу котла, ётуну Хюмиру. Мать Тюра спрятала гостей, а пришедшего позднее Хюмира уговорила принять асов. На ужин были заколоты три быка, и Тор съел двух из них. Наутро пришлось великану и Тору отправиться на рыбную ловлю, чтобы добыть пищу. В качестве приманки Тор оторвал голову у крупного черного быка. Хюмир быстро поймал на одну удочку двух китов, а на наживку Тора клюнул мировой змей Ёрмунганд. Тору удалось приподнять его из воды: «и можно сказать, что тот не видел страшного зрелища, кому не довелось видеть, как Тор вперил глазищи в Змея, а Змей уставился на него, извергая яд». Только Тор занес молот, чтобы расправиться со змеем, как перепуганный Хюмир перерезал лесу, и змей погрузился в море. Вернувшись домой, Хюмир пообещал Тору отдать котел, если ему удастся поднять его без чьей-либо помощи. С трудом Тор оторвал котел от земли и надел его на голову. По дороге в Асгард асы заметили погоню, но Тор, швырнув молот, перебил всех великанов и благополучно вернулся домой («Песнь о Хюмире»; Видение Гюльви, 48; МЭ. С. 47–48). Среди всех рассказов о Торе этот миф, точнее его часть — попытка выудить мирового змея, оказался особенно популярен. Сюжет «рыбалки Тора» неоднократно упоминается в скальдических стихах и изображен на готландском рисованном камне (IX–X вв.), на Госфордском кресте из Камбрии (первая половина X в.), на рунических стелах из Средней Швеции (XI в.). С Ёрмунгандом Тор потягается силой еще не раз, последний — в битве конца мира, когда Тор погибнет, отравленный ядом мирового змея, но сумеет нанести смертельный удар молотом своему извечному врагу.

Еще раз Тор встретился с Ёрмунгандом, сам не зная того, в Утгарде. Слово Útgarðr, которое встречается только в этом мифе, означает «внешнее огороженное пространство», «внешняя усадьба», внешняя — по отношению к Асгарду и Мидгарду. Это дикое, неосвоенное, полное опасностей пространство в противоположность освоенным, «цивилизованным» мирам богов и людей. Утгард — мир ётунов и хтонических чудовищ.

Миф об этой поездке Тора сложен по составу и, в отличие от большинства односюжетных мифов, состоит из трех частей. Первый сюжет связан с приобретением Тором слуг Тьяльви и его сестры. Странствующие Тор и Локи заночевали в доме людей (это единственный, если не считать «Песни о Риге», случай, когда асы входят в непосредственный контакт с людьми). На ужин Тор сварил своих козлов и пригласил к столу хозяев, попросив кидать все кости в шкуры. Во время еды сын хозяина Тьяльви разрубил одну из костей, чтобы полакомиться мозгом. Тор схватился за молот, но хозяева умолили его пощадить юношу, и Тор забрал обоих детей, чтобы они служили ему.

Во второй части мифа Тор и Локи продолжили свой путь и остановились на ночлег в какой-то постройке, но ночью их разбудил страшный шум, и земля заходила под ними ходуном. Они испугались и спрятались в пристройку. Наутро Тор обнаружил спящего великана, который громко храпел. Тор хотел было ударить его своим молотом, но не решился, так велик был этот ётун. Тут ётун проснулся и, протянув руку, поднял свою рукавицу, которую Тор в темноте принял за дом, пристройкой же был большой палец рукавицы. Великан, назвавшийся Скрюмиром («Хвастуном»? В «Старшей Эдде» он назван Скюрмиром), после завтрака собрал всю оставшуюся еду в мешок, завязал его и продолжил путь вместе с Тором и Локи. На ночлег они устроились под развесистым дубом, и великан, попросив Тора приготовить ужин, заснул. Тору не удалось развязать мешок, он разгневался и нанес Мьёлльниром три удара по голове великана. В первый раз великан предположил, что ему на голову упал листок, на второй — что это был желудь, на третий — сучок. Наутро великан указывает Тору дорогу в Утгард, предупреждая, что там живут огромные великаны, которые не любят всякую мелюзгу, и потому Тору лучше бы возвратиться назад. Но Тор и Локи продолжают путь.

^{«Рыбалка Тора», изображение на руническом камне, XI в., Altuna, Швеция.}

^{Wikimedia Commons}

Третья — и главная часть мифа происходит в Утгарде, в чертогах повелителя великанов Утгарда-Локи. По его словам, любой гость должен показать свое мастерство в каком-либо «искусстве или умении», вступив в состязание с одним из жителей Утгарда. Первым вызывается Локи, похваставшись, что «никто здесь не съест своей доли скорее меня». Однако его противник по имени Логи съедает свою долю мяса вместе с костями и даже частью корыта, пока Локи еще только заканчивает обгладывать кости. Следующее состязание, в беге, Тьяльви проигрывает бегуну Хуги, который «оказался настолько впереди, что в конце дорожки побежал назад навстречу Тьяльви». Тору Утгарда-Локи предлагает три задачи: осушить питьевой рог за три глотка, поднять кошку и побороть старуху Элли. Тор сделал три огромных глотка, но напитка в роге убавилось лишь ненамного. Оторвать кошку от земли Тору не удалось: он лишь слегка приподнял одну ее лапу. Борьба же со старухой закончилась тем, что Тор упал на одно колено. Наутро после роскошного завтрака Утгарда-Локи, провожая гостей, открывает им правду: он «обманул глаза» Тора, и в действительности Тор оказался столь сильным, что, знай это, Утгарда-Локи не пустил бы его в свой город. Он сам назвался великаном Скюрмиром, и Тор убил бы его своим молотом, если бы Утгарда-Локи не подложил вместо себя скалу. Ни один из гостей Утгарда не ел и не бежал так быстро, как Локи и Тьяльви. Но Локи проиграл состязание, потому что Логи («огонь») пожирает все с недостижимой скоростью. Тьяльви не мог опередить Хуги («мысль»), потому что мысль летит быстрее всего. Что же касается Тора, то конец рога был опущен в море, и Тор выпил столько воды, что море отступило от берега, «и теперь это называется отливом». Утгарда-Локи был удивлен, что Тору удалось хотя бы приподнять кошку, поскольку это был мировой змей. А борьба со старухой Элли («старость») не могла окончиться победой Тора: ведь никому еще не удавалось победить старость. Разъяренный Тор хотел нанести удар молотом, размахнулся… но Утгарда-Локи исчез, как исчез и сам город: перед Тором лежало «широкое да красивое поле» (Видение Гюльви, 44–47; МЭ. С. 40–46).

Этот миф был хорошо известен в скандинавском мире. Упоминания некоторых его мотивов встречаются в песнях «Старшей Эдды». Так, Локи упрекает Тора, что он «в рукавице прятался там, не опомнясь от страха» и погибал от голода, поскольку «Скюрмира были крепки ремни, до еды не достать» (Перебранка Локи, 60, 62). Ночевка Тора в рукавице ставится ему в упрек и Одином, принявшим обличье перевозчика Харбарда: «Со страху ты раз залез в рукавицу, забыв, кто ты есть; от страха чихать и греметь ты не смел» (Песнь о Харбарде, 26). В «Песни о Хюмире» (37) упоминается хромота одного из козлов. Известен этот миф был и Саксону Грамматику (конец XII в.).

Основные мотивы этого мифа широко представлены в фольклоре и отразились в сказках: встреча героя с «волшебным помощником», бегуном, стрелком, едоком (в мифе этот сюжет выполняет и этиологическую функцию, объясняя хромоту одного из козлов); состязания в беге, стрельбе, силе, где героя замещает его помощник; невыполнимые задачи для героя. Во всех состязаниях герою и его помощникам противостоят силы, непреодолимые даже для богов: огонь, мысль, вода, мировой змей, старость. Эти силы проявят себя во время конца мира, и боги также не смогут победить их: огонь пожрет все живое, вода затопит землю, Ёрмунганд убьет Тора, погибнут и другие боги.

В волшебной сказке побеждает герой — в мифе же герой терпит, на первый взгляд, поражение, но это поражение — тоже морок, «обман глаз», при котором видимое не соответствует действительному. Мотив морока в мифе об Утгарда-Локи соотносится с мороком «Видения Гюльви»: ведь и конунгу Гюльви лишь видится город и палаты, где он встречается с Высоким, Равновысоким и Третьим, и по окончании беседы Ганглери, как и Тор, «услышал кругом себя сильный шум и глянул вокруг. Когда же он хорошенько осмотрелся, видит: стоит он в чистом поле и нет нигде ни палат, ни города» (Видение Гюльви, 53; МЭ. С. 55). Это совпадение вряд ли случайно. В «Видении Гюльви» три мудреца, носящие имена Одина, принимают и морочат Гюльви / Ганглери. В мифе персонаж, напоминающий Одина (он меняет облики, владеет колдовством), принимает и морочит Тора. В обоих случаях иллюзорный мир противопоставлен видимому, а персонаж, создающий видение, противопоставлен герою. В мифе физическая сила Тора уступает силе Одина, коренящейся в знании внутренней сущности вещей и их имен. Тор понимает наименования Логи, Хуги, Элли буквально, как личные имена, и не догадывается, что эти персонажи могут быть персонификациями соответствующих явлений. Фактически, в мифе противостоят две главные фигуры древнескандинавского пантеона, Тор и Один, и Один одерживает несомненную победу.

Противопоставление Одина и Тора имеет глубокое объяснение. В конце эпохи викингов культ Тора приобрел особое значение, и Тор едва ли не начал занимать первое место в верованиях викингов. Дело в том, что он выступает защитником асов и людей, и по мере расслоения общества, обособления знати, значение Тора, охраняющего простых воинов и бондов, стало возрастать. В первой части мифа об Утгарда-Локи Тора принимает семья простых бондов, у которых с Тором общие правила: они вместе ужинают и мирно расстаются. Гнев Тора на Тьяльви и первый его порыв убить юношу ударом молота остановлен мольбами родителей и его собственным сознанием того, что он является защитником людей. Следы культа Тора значительно многочисленнее и разнообразнее, нежели культа Одина. Именно его, как уже упоминалось, призывают охранять заказчики рунических памятников от злонамеренного разрушения (аналогичные обращения к Одину неизвестны). Найдены сотни амулетов в виде молоточков Тора во всех странах, где оседали скандинавы. Один к концу языческого периода превратился в бога знати, тогда как Тор стал богом всех остальных: «У Одина — ярлы, павшие в битвах, у Тора — рабы» (Песнь о Харбарде, 21). Конечно, Тор не стал богом рабов, как уничижительно говорит Харбард / Один, но ему поклонялись бонды, из среды которых происходила основная масса викингов.

Важную роль Тор играет в мифе о битве богов с хтоническими чудовищами в конце мира (Рагнарёке). Своего противника, мирового змея Ёрмунганда Тор убивает Мьёлльниром, и погибает сам, отравленный ядом змея, но перед смертью успевает отступить от своего противника назад на девять шагов: как и в борьбе со Старостью / Элли, когда он не упал, а встал на одно колено, его поражение не позорно. Молот Мьёлльнир забирают сыновья Тора Магни и Моди. Принадлежа ко второму поколению богов, они, вместе с Бальдром и Хёдом, сыновьями Одина, будут жить в новом, возродившемся мире на том месте, где ранее был Асгард.

Второй сын Одина, рожденный его женой Фригг, Бальдр играет важную роль в эсхатологии древних скандинавов. Его смерть — первая смерть среди асов — предвещает гибель богов, и он же, олицетворяя «вечное счастье», возродится в новом мире, в котором «заколосятся хлеба без посевов», а «зло станет благом» (Прорицание вёльвы, 62).

Имя Бальдр (Baldr) означает «храбрый, отважный», но также «господин, вождь». Он впервые упоминается во Втором Мерзебургском заклинании: его конь повредил ногу, и Водан / Один произносит заклинание, чтобы вылечить жеребца (см. главу 1). Возможно, однако, что Бальдр первый раз назван значительно раньше — в вотивной надписи из Утрехта III–IV вв. В любом случае Бальдр принадлежит к числу исконных германских богов, хотя его функция, как в древности, так и в эпоху викингов неясна.

В Скандинавии миф о смерти Бальдра получил широкое распространение, и отсылки к нему встречаются в поэмах скальдов уже в Х в., а сам миф излагается в эддических песнях и в «Младшей Эдде» Снорри Стурлусона, тексты которых дополняют друг друга.

Бальдр предстает в облике светлого и прекрасного юноши:

Палаты Бальдра называются Брейдаблик и «на этой земле злодейств никаких не бывало от века», как не будет зла и в возрожденном мире. Его жена Нанна родила ему сына Форсети.

Миф о смерти Бальдра — единственный, в котором он является героем повествования. Сюжет состоит из пяти основных эпизодов, о которых, возможно, повествовалось в отдельных песнях, но которые Снорри объединил в единое повествование. Это сны Бальдра, предвещающие его смерть, собственно убийство Бальдра, его похороны, попытка вернуть его из царства Хель и месть за него.

^{Смерть Бальдра, миниатюра из рукописи SÁM 66 fol. 75v., XVIII в.}

^{Árni Magnússon Institute for Icelandic Studies / My Norse Digital Image Repository}

Первый сюжет изложен в эддической, но не вошедшей в Codex Regius песни «Сны Бальдра» и кратко пересказан в «Младшей Эдде». Как и в других критических ситуациях, все асы и асиньи «сошлись на совет», чтобы обсудить, почему Бальдру снятся «зловещие сны». Один на Слейпнире отправляется в Хель, пробуждает вёльву и заставляет ее против воли отвечать на его вопросы. Первый из них — для кого готовится пир в палатах Хель. Когда вёльва отвечает, что «мед… сварен для Бальдра», Один далее выясняет, кто будет убийцей сына и кто отомстит за его смерть.

О последующих событиях рассказывает Снорри Стурлусон (Видение Гюльви, 49; МЭ. С. 48–50) и кратко упоминает вёльва в «Прорицании вёльвы». Узнав о грядущей смерти Бальдра, Фригг по решению богов берет клятву со всего живого и неживого не причинять вреда Бальдру. Боги обрадовались, что сумели предотвратить беду, и стали забавляться на тинге, кидая в Бальдра каменья, пуская в него стрелы, рубя мечом. «Но что бы они ни делали, все было Бальдру нипочем, и все почитали это за великую удачу». Локи это «пришлось не по нраву», и он, приняв обличье женщины, пришел к Фригг и стал расспрашивать ее, не забыла ли она взять с кого-либо клятву. И тут Фригг вспомнила, что не взяла клятву с побега омелы, который показался ей слишком маленьким и слабым, чтобы причинить вред Бальдру. Локи же вырвал этот побег и пришел на тинг, где забавлялись боги. Слепой брат Бальдра, Хёд, стоял в стороне и не участвовал в игрище. Локи предложил ему метнуть в Бальдра тонкий росток омелы и показал, в какую сторону надо его кинуть. Хёд бросил прут, который пронзил Бальдра, упавшего мертвым к ногам ошеломленных и потерявших дар речи богов.

Убийство Бальдра было, во-первых, первой смертью в Асгарде и служило прецедентом и провозвестником будущей гибели асов. Поэтому «Одину было тяжелее всех сносить утрату: лучше других постигал он, сколь великий урон причиняла асам смерть Бальдра» (МЭ. С. 48). Во-вторых, оно было совершено в священном месте — на тинге, месте собрания в древнескандинавских обществах всех свободных общинников, где законодательно запрещалось использование оружия и вообще всяческое насилие. Нарушитель запрета, по законам всех скандинавских стран, изгонялся из страны. Но к Хёду этот закон был неприменим — он был асом и, более того, сыном Одина, что еще больше усложняло ситуацию. Согласно обычаю, оставлять погибшего неотомщенным было невозможно, за убийством должна была последовать месть, которую осуществлял ближайший родственник убитого. Но Один был отцом как Бальдра, так и Хёда… Подобная ситуация, видимо, ставила перед германским обществом серьезную морально-правовую проблему. В англосаксонской поэме «Беовульф» рассказывается о подобном случае и о горе отца неотомщенного сына:

Надо отметить, что имена братьев, сыновей конунга данов Хределя, в «Беовульфе» перекликаются с именами мифологических братьев: Хадкюн — Хёд и Херебальд — Бальдр. Не исключено, что в этом эпизоде в «Беовульфе» отразился миф о Бальдре. Эпический конфликт остается неразрешенным, и отец умирает от горя. Мифологический конфликт разрешается отмщением. Вопрос, о том, кто отмстит за смерть Бальдра, — третий, который задает Один пробужденной им вёльве в песни «Сны Бальдра». Он столь же значим, как и первые два вопроса — о смерти Бальдра и его убийце. Ведь Один, как и Хредель, не может сам выступить мстителем, поскольку Хёд его сын. Вёльва предрекает, что

Снорри называет Ринд асиньей, и ее отношения с Одином, видимо, были далеки от любовной связи. Исландский скальд Кормак, сочинивший около 960 г. «Хвалебную песнь о Сигурде», упоминает, что Одину пришлось прибегнуть к магии, чтобы заставить Ринд зачать Вали.

Тем временем асы отправляют по предложению Фригг сына (или слугу) Одина, Хермода, к Хель, чтобы умолить ее отпустить Бальдра обратно в Асгард. Хермод на Слейпнире скачет девять ночей, переезжает мост через реку, отделяющую царство мертвых, и оказывается в чертогах Хель, где на почетном месте восседает Бальдр. Хермод просит Хель отпустить Бальдра, рассказывая, сколь велико горе асов. Хель соглашается вернуть Бальдра асам, если его смерть будет оплакивать все живое. Асы тут же разослали гонцов по всему свету просить, чтобы все оплакивали Бальдра. И начали плакать звери и птицы, камни и деревья и все живое и неживое. Но когда гонцы возвращались назад, они увидели в пещере одну великаншу по имени Тёкк («Благодарность»). Они попросили ее оплакать Бальдра, но она ответила:

По словам Снорри, «люди полагают, что это был никто иной, как Локи, причинивший асам величайшее зло» (МЭ. С. 50). И Бальдр остался в Хель. Перед отъездом Хермода из Хель Бальдр отдал ему кольцо Драупнир для Одина и подарки для Фригг.

Пока Хермод ездил в Хель, асы приготовились к похоронам Бальдра. Они вынесли к морю его корабль, самый большой в мире, и хотели спустить его в воду и разжечь в нем погребальный костер. Но ладья была столь велика, что им не удалось сдвинуть ее с места, и пришлось приглашать великаншу Хюрроккин («Сморщенная от огня»). Когда она столкнула ладью, «с катков посыпались искры, и вся земля задрожала». Тело Бальдра положили в ладью. При виде этого у Нанны разорвалось сердце, и она умерла. Ее положили рядом с Бальдром, и Тор освятил их костер молотом Мьёлльниром. На похороны собрались все боги, пришли даже инеистые и горные великаны. На корабль ввели коней Бальдра, а Один положил на костер свое кольцо Драупнир, и ладью пустили плыть по морским волнам.

В мифе описан «элитный» обряд погребения эпохи викингов — в ладье. Подобные погребения с богатыми дарами, оружием, останками коней и других животных находят повсеместно, где жили скандинавы: в Дании (например, курган в Ладбю), в Норвегии (в Осеберге), в Англии (в Саттон-Ху), на Руси (в Старой Ладоге и Гнёздове). Этот обряд погребения был подробно описан арабским путешественником Ибн Фадланом, в начале Х в. побывавшим в Волжской Булгарии, и в англосаксонской поэме «Беовульф»:

Так асы простились с Бальдром. Гнев богов на Локи был велик, и они жаждали отомстить ему за причиненное зло. Но Локи ускользнул от них и построил себе на горе дом с четырьмя дверями, чтобы следить за приближением асов. Один со своего трона увидел, где находится Локи, и асы направились к нему. Чтобы спастись, Локи превратился в лосося и бросился в водопад. Асы сплели сеть и вынудили Локи выпрыгнуть из воды, чтобы перескочить преграду. Но Тор поймал его в воздухе и сжал около хвоста: «вот почему лосось сзади узкий». Асы привели Локи в пещеру, где поставили три плоских камня, сделав в них по отверстию, и привязали его к камням кишками его сына Нари; привязь потом превратилась в железо. Скади, жена Ньёрда, взяла ядовитую змею и повесила ее над Локи так, чтобы яд капал на его лицо. Так боги наказали Локи, который будет пребывать связанным до конца мира, когда он освободится от оков. А до тех пор его жена Сигюн держит над ним чашу, в которую капает змеиный яд. Когда же чаша наполняется, и она отходит, чтобы вылить яд, он капает на лицо Локи, и «он рвется с такой силой, что сотрясается вся земля. Вы зовете это землетрясением» (МЭ. С. 51).

Миф о смерти Бальдра сложен по составу и труден для интерпретации. Он включает описания реалий (погребение в ладье), этиологические объяснения (почему у лосося тело сужается к хвосту, почему происходят землетрясения), широко распространенный в древнескандинавской литературе и фольклоре мотив вещего сна (зловещие сны Бальдра).

Образ самого Бальдра получил множество различных объяснений. Прежде всего, он напоминает архетипический образ умирающего и воскресающего бога, известного во многих мифологиях мира. Он умирает, пораженный веткой омелы, и воскресает после гибели богов в новом мире. Однако этот образ обычно связан с культом плодородия и сезонными циклами, и умирающий осенью и воскресающий весной бог является богом плодородия. Бальдр же нигде и никак не ассоциируется с этим культом. Неясна его функция и после возникновения нового мира: занял ли он место верховного бога, заменив Одина, остается неизвестным.

Некоторые исследователи видели в Бальдре олицетворение солнца, а его смерть связывают с солнцестояниями. Бальдра убивают в момент кажущейся его неуязвимости, как солнце начинает терять силу в день его апофеоза, летнего солнцестояния, после которого дни становятся короче. Однако это объяснение ныне почти не имеет сторонников.

Еще одна интерпретация образа Бальдра связана с предположением (не подтверждаемым однозначными данными), что по крайней мере в эпоху Великого переселения народов у германцев существовали воинские союзы, покровителем которых был Один, и для вступления юноши в такой союз, т. е. для признания его взрослым мужчиной, требовалось пройти обряд инициации (посвящения). Миф о Бальдре, по мнению ученых, придерживающихся этой теории, является отражением одинических ритуалов, связанных с обрядами инициации, проходя которые юноша как бы умирает и возрождается взрослым воином.

^{Связанный Локи, рельеф на камне, первая половина Х в., Госфордский крест, Камбрия, Англия.}

^{Finnur Jónsson. Goðafræði Norðmanna og Íslendinga eftir heimildum. Híð íslenska bókmentafjelag, Reykjavík, 1913 / Wikimedia Commons}

В мифе о смерти Бальдра усматривается также отражение важнейшей социальной проблемы, свойственной скандинавским обществам в эпоху викингов (а в Исландии и намного позже), в которых кровная месть была едва ли не основным механизмом, регулирующим функционирование общества. Существовали твердые правила, кто из родственников, за какие преступления, в какой мере и с соблюдением каких правил мог осуществлять кровную месть. Убийство внутри семьи одним родственником другого выходило за рамки осмысляемого обычаями и законом. Поэтому убийство Бальдра Хёдом ставило Одина — в глазах средневекового скандинава — в исключительное по своей трагической неразрешимости положение. Прецедентный характер не только смерти Бальдра — первой смерти среди асов, но и братоубийства отзовется в описании вёльвой распада мирового порядка перед Рагнарёком.

Наконец, весьма распространена, особенно в ХХ в., интерпретация мифа в контексте христианских представлений. Бальдр как светлый бог, в чертогах которого не бывает зла, как воплощение невинности и чистоты, сопоставляется с Христом, также убитым и воскресшим для нового мира. Однако сам Бальдр безусловно является одним из богов общегерманского пантеона. Повествование о его убийстве Хёдом, вероятно, отразилось в англо-саксонской эпической традиции. Тем самым ключевой момент мифологического сюжета — убийство Бальдра — был известен во времена господства язычества за несколько веков до записи скандинавского мифа. Было показано, что и многочисленные детали повествования также возникли в дохристианскую эпоху, что находит подтверждение в археологическом материале и в структуре этого и сходных мифов других народов.

Таким образом, при всей сложности и, вероятно, разновременных влияниях на образ Бальдра, миф о его смерти принадлежит общегерманской мифологической традиции, точнее эсхатологической традиции германцев, сохранившейся на европейском Севере.

Локи — сын великана Фарбаути и богини Лаувейи и кровный побратим Одина — самый неоднозначный из персонажей древнескандинавского пантеона. Снорри пишет, что его «также причисляют к асам», как бы ставя под некоторое сомнение его органическую принадлежность к богам (Видение Гюльви, 33; МЭ. С. 31). И действительно, поскольку в Скандинавии строго соблюдался счет родства по отцу, то формально Локи не ас, а ётун. Однако Лаувейя отдала младенца Локи на воспитание асам, и он вырос в Асгарде, что не мешает ему поддерживать отношения с великанами и жениться на великанше. Эта амбивалентность проявляется и в его деяниях. С одной стороны, он «зачинщик распрей между асами, сеятель лжи и позорище богов и людей» (там же). Локи подстраивает смерть Бальдра и возглавляет хтонических чудовищ в конце мира. Его дети от великанши Ангрбоды: волк Фенрир, мировой змей Ёрмунганд и Хель — главные противники асов в конечной битве. Локи «злобен нравом и очень переменчив. Он превзошел всех людей тою мудростью, что зовется коварством, и хитер он на всякие уловки» (там же). Он может менять обличье и пол и, превратившись в кобылу, порождает восьминогого коня Одина Слейпнира (см. миф о строительстве стены вокруг Асгарда в главе 2). Асы не раз попадали из-за него в беду. С другой стороны, он «пригож и красив собой» и часто выручает асов своей изворотливостью, — как правило, из неприятностей, которые чинит сам. Нередко он сопровождает Одина или Тора. Локи по своей воле или по принуждению достает для асов предметы, которые необходимы им для защиты себя и людей от великанов, прежде всего молот Мьёлльнир и копье Одина Гунгнир. В этих мифах он выступает в качестве культурного героя.

^{Локи, миниатюра из рукописи SÁM 66 fol., XVIII в.}

^{Árni Magnússon Institute for Icelandic Studies / My Norse Digital Image Repository}

Образ Локи радикально меняется в мифологическом времени: в мифологическом прошлом (времени творения) и мифологическом будущем (времени гибели богов) Локи однозначно принадлежит к противникам асов и объединяется с великанами и чудовищами. В мифологическом настоящем Локи, хотя и много странствует, но обитает в Асгарде и участвует в жизни асов.

Некоторые из его проделок относительно безвредны и, более того, в итоге приносят асам пользу. Однажды Локи «сделал такую пакость: отрезал у Сив все волосы». Разгневанный Тор, муж Сив, поймал Локи, который, желая спастись от неминуемого наказания, пообещал добиться от карликов, чтобы те сделали для Сив золотые волосы, которые бы росли, как настоящие. Он отправился к карликам, и те сделали золотые волосы, корабль, в паруса которого всегда дул попутный ветер и который мог складываться как платок, и копье Гунгнир, которое всегда поражало цель. При этом Локи поспорил, положив в заклад свою голову, что другой карлик и его брат не смогут сделать ничего подобного. Несмотря на то что Локи, превратившись в муху, кусал брата, который раздувал горн, чтобы отвлечь его от работы и выиграть спор, карлики выковали три других драгоценных предмета: вепря с золотой щетиной, который мог скакать по воде и по воздуху быстрее, чем любой конь, кольцо Драупнир, с которого каждую девятую ночь стекало восемь золотых колец, и молот Мьёлльнир. Проигравшего Локи братья не нашли и отправились в Асгард вместе со своими изделиями. Вместе с Локи они предстали перед асами, которые воссели на свои судейские троны, а решение должны были принимать Один, Тор и Фрейр. Локи отдал Одину копье, Тору — золотые волосы, а Фрейру — корабль. Карлики же со своей стороны поднесли Одину Драупнир, Фрейру — вепря, а Тору — молот. Асы решили, что молот — лучшая защита от инеистых великанов и присудили победу карликам. Локи предложил выкуп за свою голову, но карлики отказались и, когда Тор поймал сбежавшего Локи, хотели отрубить ему голову. Но Локи нашелся и тут, сказав, что карликам принадлежит его голова, но не шея. Дело кончилось тем, что карлики зашили ему рот, но Локи потом ремешок разорвал и освободился (Язык поэзии, 43; МЭ. С. 71–72). Так асы, благодаря Локи, получили свои величайшие сокровища.

^{Боги пытаются сварить мясо, миниатюра из рукописи SÁM 66 fol., XVIII в.}

^{Árni Magnússon Institute for Icelandic Studies / My Norse Digital Image Repository}

Иногда Локи создает сложную ситуацию для самого себя, из которой выпутывается с большим трудом. Однажды во время странствий Один, Хёнир и Локи, проголодавшись, убили быка и хотели зажарить его, но мясо никак не жарилось. Оказалось, что виной тому — орел, сидевший над ними на дереве, который обещал не мешать асам, если они дадут ему потом насытиться. Мясо зажарилось, и орел стал его поедать с такой быстротой, что Локи схватил палку и ударил птицу. Орел взлетел, но палка прилипла к его спине, а к палке — рука Локи. Тот завопил, прося пощады, и орел согласился его отпустить, если Локи выманит из Асгарда асинью Идунн, владелицу молодильных яблок. Когда Локи уговорил Идунн выйти из Асгарда вместе с золотыми яблоками, прилетел великан Тьяцци в образе орла и унес ее в Ётунхейм. Потеря яблок была бедствием для асов: благодаря им боги не знали, что такое старость. Они поймали Локи и угрожали ему смертью, если он не вернет Идунн. Надев соколиное оперенье Фрейи, Локи полетел к Тьяцци и, застав Идунн одну, превратил ее в орех, схватил когтями и понес обратно в Асгард. Тьяцци снова обратился в орла и бросился в погоню. Асы увидели летящих сокола и орла и приготовились развести огонь за стенами Асгарда. Как только сокол пересек стену, асы развели огонь, и орел обжег крылья, упал на землю, и асы убили его. Дочь Тьяцци, Скади, хотела отомстить за смерть отца, но асы уговорили ее в качестве выкупа выбрать себе мужа из числа богов. Так Скади стала женой Ньёрда (Язык поэзии, 2–4; МЭ. С. 56–57).

К трагическим последствиям, но не в мифологическом, а в эпическом мире (впрочем, эти миры в Скандинавии соприкасаются) привел другой поступок Локи, совершенный также во время странствия с Одином и Хёниром. Они увидели у водопада выдру. Локи бросил в нее камень и убил ее. Асы пошли дальше, взяв с собой выдру, и добрались до дома Хрейдмара, «могущественного человека, изрядно сведущего в колдовстве», где собирались переночевать. Но Хрейдмар узнал в убитой выдре своего сына Оттара («Выдру»), позвал своих сыновей Фафнира и Регина, и они связали асов, намереваясь расправиться с ними. Асы обещали заплатить выкуп за выдру — набить шкуру красным золотом и покрыть ее золотом так, чтобы не осталось видно ни одного волоска. Хрейдмар согласился, и Один послал Локи к карликам добыть золото. Локи поймал живущего в воде в образе щуки карлика Андвари и потребовал от него все золото, которое тот хранил в скале. Андвари отдал золото, но попробовал спрятать одно золотое кольцо, однако Локи отнял и его. И тогда Андвари наложил на клад проклятие:

Локи принес золото Хрейдмару, но, когда шкуру выдры засыпали золотом, на виду остался кончик одного уса, и Локи пришлось положить на него кольцо Андвари. Выплатившие выкуп асы двинулись дальше, а проклятие карлика начало воплощаться в жизнь: Регин и Фафнир убили Хрейдмара, чтобы завладеть золотом, после чего Фафнир обратился в дракона и залег в пещере, охраняя клад. Долгая история преступлений, совершаемых ради клада, продолжается и после его уничтожения: последние его владельцы бросают золото в воды Рейна перед поездкой, окончившейся их гибелью (Язык поэзии, 46–50; МЭ. С. 73–78). Опрометчивый поступок Локи вызывает долгую и трагическую цепь убийств, клятвопреступлений и мести, о которой рассказывается в героических песнях «Старшей Эдды», «Саге о Вёльсунгах» и в немецкой «Песни о Нибелунгах».

Дружеские в целом отношения с асами, временами прерываемые каким-либо злокозненным поступком Локи, продолжаются до смерти Бальдра. Этот поступок асы простить ему не могут и жестоко наказывают его (см. выше миф о смерти Бальдра). Об этом же наказании Локи рассказывается в эддической песни «Перебранка Локи» в связи с другим его деянием. Локи является на пир богов и обвиняет их в различных преступлениях: прелюбодеяниях, трусости, «женовидности», причем обвинение в «женовидности» — поведении, свойственном женщинам, было одним из наиболее оскорбительных. «Женовидность» могла иметь даже правовые последствия. Так, в одной из родовых саг женщина, разлюбившая мужа, но не имевшая оснований для развода, сшила для него рубашку с большим вырезом, как на женских рубашках. Когда он надел ее, женщина позвала домочадцев и, указывая на его одежду, обвинила мужа в женовидности, после чего получила развод на законных основаниях. Боги сначала пытаются урезонить его, затем переходят к встречным обвинениям и, наконец, ловят Локи и привязывают его к камню.

Происхождение и смысл мифа о перебранке Локи с богами объяснялись разными, подчас прямо противоположными теориями. Предполагалось, что его текст является словесным сопровождением крайне архаичных обрядовых действ или разоблачением носителя зла Локи и прославлением Тора. И в том и в другом случае возникновение этой песни относили к языческой эпохе. Другие исследователи полагали, что песнь была создана после принятия в Исландии христианства и служила разоблачению языческих богов. Единой оценки песни нет и поныне, как нет и оценки образа самого Локи.

Дело в том, что нет никаких свидетельств существования его культа. Более или менее общепризнано видеть в Локи фигуру трикстера — архетипического персонажа мифологии и фольклора, который выступает в качестве противника / соперника культурного героя, хитреца, поступки которого, иногда злонамеренные, нарушают общепринятые нормы. В развитие этой теории было высказано предположение, что Локи является ипостасью Одина, воплощая его «негативную» сторону. Другая теория связывает Локи с демонами, носителями мирового зла индоевропейской мифологии. Наконец, было показано, что Локи выступает в роли медиатора, осуществляющего смешение противоположностей, женского и мужского начал, культуры и природы, добра и зла.

Происхождение и функции Тюра в древнескандинавской мифологии не ясны. Один из кеннингов Тюра, которые встречаются в поэзии скальдов, — «Сын Одина» (Язык поэзии, 16; МЭ. С. 63). Однако в «Старшей Эдде», которая отражает более раннюю традицию, Тюр — сын великана Хюмира (Песнь о Хюмире, 5). Таким образом, и Один (сын Бора и великанши Бестлы), и Тюр — потомки великанов, т. е. принадлежат к древнейшему поколению асов.

^{Тюр, миниатюра из рукописи SÁM 66, f. 78v, XVIII в.}

^{Árni Magnússon Institute for Icelandic Studies / My Norse Digital Image Repository}

Снорри Стурлусон так характеризует Тюра: «Он самый отважный и смелый, и от него зависит победа в бою. Его хорошо призывать храбрым мужам… Он к тому же умен» (Видение Гюльви, 25; МЭ. С. 29). В мифе, рассказанном Снорри, подчеркивается отвага Тюра, у которого достало смелости кормить чудовищного волка Фенрира. Когда же асы решили заковать Фенрира в цепи, то Тюр положил ему руку в пасть как залог безопасности. Фенрир не смог освободиться от пут и откусил Тюру руку (Видение Гюльви, 34; МЭ. С. 31–33). Этот сюжет был хорошо известен уже в IV–V вв. во всем германском мире: он запечатлен как минимум на пяти золотых брактеатах из Дании и Швеции. В последней битве с чудовищами Фенрир станет противником Одина и разорвет его, а Тюр погибнет от зубов другого, не менее кровожадного пса Гарма, охранявшего царство Хель. Некоторые исследователи предполагают, что в древнегерманской мифологии сражался с Фенриром не Один, а бог, соответствующий древнескандинавскому Тюру.

^{Брактеат I, золото, V в., Trollhättan, Вестеръётланд, Швеция.}

^{Photo: Kusmin, Sara, Historiska museet/SHM (CC BY4.0)}

Имя Týr восходит к германскому *Tīwaz, которое означает «бог» и родственно древнегреческому Zeus, Зевс. Тацит и другие писатели, в том числе Иордан, отождествляют Тюра с Марсом, богом войны. Иордан, как и Тацит, подчеркивает жестокость жертвоприношений Марсу / Тюру:

Предполагается, что некогда роль Тюра в германской мифологии была несравненно более значительной, чем следует из отрывочных упоминаний о нем в древнескандинавской литературе. На значение Тюра и его раннее почитание указывает и то, что его именем названа руна

t — единственная, носящая имя одного из богов, что свидетельствует об исключительной важности положения Тивара / Тюра в пантеоне первых веков н. э. Более того, руна неоднократно использовалась в рунических надписях довикингской и викингской эпох не как буква, а как отдельный знак, идеограмма, вероятно, призывающая покровительство Тюра. Так, на камне из Kylver (остров Готланд), около 400 г., высечен полный 24-значный рунический алфавит (предполагается, что уже само начертание алфавита имело магическое значение), за которым следует руна , у которой ветви повторены восемь раз на одном стволе. На назначение руны дарить победу в битве указывается в перечне магических свойств рун в эддической песни «Речи Сигрдривы» (6). Как защитник от враждебных существ Тюр вместе с Одином и Уллем / Ульвом призывается в рунической надписи, вырезанной около 725 г. на фрагменте человеческого черепа: «Ульв и Один и Высокий Тюр. Помощь <…> против этого карлика и карлицы Боур». Примечательно определение Тюра — «Высокий», которое в более позднее время часто использовалось в качестве имени Одина.

И этимология имени Тюра, и наречение его именем одной из рун, и его ранние изображения на брактеатах (ни один другой бог, кроме Одина, не удостоился этой чести), и его происхождение, равное происхождению Одина (по ранней версии), все это делает вероятным предположение, что изначально Тюр был верховным богом неба и войны, а позднее — в эпоху викингов — был вытеснен Одином на периферию пантеона богов.

Жена Одина и мать Бальдра, Фригг занимает высшее положение среди богинь. Она восседает на троне Хлидскьяльв вместе с Одином, дает ему советы и, как говорит Фрейя, знает все судьбы, но предпочитает хранить свои знания в тайне (Перебранка Локи, 29).

Имя Фригг соответствует древнегерманскому *Frijjō, производному от прилагательного *frijaz («свободный») и родственному словам со значением «любить», «дружба», «друг». Фригг ассоциируется с браком, материнством и ясновидением. Вместе с Одином она произносит заклинания, чтобы вылечить коня Бальдра во Втором Мерзебургском заклинании (см. главу 1). Фригг, таким образом, оказывается сведуща в лечебной магии.

В далеком прошлом, к которому Снорри Стурлусон относит пребывание асов на их прародине в Великой или Холодной Свитьод, из-за длительного отсутствия Одина его братья Вили и Ве «стали делить его наследство, и оба женились на его жене, Фригг». Возвратившийся Один вернул себе и свои владения, и свою жену (Сага об Инглингах, III. С. 12). Этот миф упоминается Локи, обвинившим Фригг в том, что она «нравом распутна: хоть муж тебе Видрир (Один), ты Вили и Ве обнимала обоих» (Перебранка Локи, 26). Как и в случае с обвинениями Ньёрда в инцесте (см. ниже), Локи (точнее, сочинители Песни) исходит из норм, существовавших в скандинавском обществе эпохи викингов, где архаичные обычаи ушли в прошлое, но воспоминания о них еще теплились. В архаических обществах брак с женой погибшего вождя легитимировал нового правителя и закреплял его право на наследство предшественника. Преемником вождя мог быть его родственник, прежде всего брат, как в данном случае.

Главное же место Фригг занимает в мифе о смерти Бальдра. Узнав от Одина, вернувшегося из Хель и расспросившего вёльву, о судьбе сына, она обходит весь мир, заклиная все живое и неживое не причинять вреда Бальдру, посчитав лишь росток омелы слишком слабым для этого. После смерти Бальдра она не только оплакивает его, но и посылает Хермода в царство мертвых просить Хель отпустить Бальдра, а затем вместе с другими асами просит всех существ на земле оплакать его — таково условие Хель (см. выше). Фригг выступает в этом мифе как заботливая мать, пытающаяся спасти сына от неминуемой смерти, но терпит неудачу — предначертанную судьбу изменить нельзя. Второе горе Фригг, как говорится в «Прорицании вёльвы» (53), — поражение и смерть Одина в битве с Фенриром в конце мира. Судьба же самой Фригг остается неизвестной: вероятно, она, как и другие асы и асиньи, погибла, во всяком случае в возрожденном мире она отсутствует.

Род ванов в древнескандинавском пантеоне возглавляет Ньёрд, отец Фрейра и Фрейи. По рассказу Снорри Стурлусона в «Саге об Инглингах», Ньёрд вместе с сыном и дочерью был отдан асам в качестве заложников после окончания войны между асами и ванами (см. выше; Сага об Инглингах, IV; КЗ. С. 12). После смерти Одина в Свеаланде (Средней Швеции) Ньёрд стал верховным правителем свеев и совершал жертвоприношения. «В его дни царил мир, и был урожай во всем, и свеи стали верить, что Ньёрд дарует людям урожайные годы и богатство». Ньёрд умер от болезни и, будучи при смерти, велел пометить себя копьём, чтобы посвятить себя Одину (Сага об Инглингах, IX. КЗ. С. 15).

В «Младшей Эдде» Ньёрд предстает богом, обладающим несметными богатствами и распоряжающимся природными стихиями:

Связь Ньёрда с морем и морским промыслом — важнейшим способом обеспечения жизни в Норвегии — была особенно устойчивой: обращение к Ньёрду с просьбой обеспечить богатый улов было обычной практикой еще в XVIII в. Распространено было и представление о его богатстве: он неоднократно называется в разных источниках «богатый Ньёрд», а знаменитый исландский скальд Эгиль Скаллагримссон в одной из своих поэм восхвалял щедрость ее героя, которого как будто одарили Фрейр и Ньёрд.

Как упоминает Снорри Стурлусон там же в «Саге об Инглингах», в Ванахейме, Стране ванов, Ньёрд был женат на своей сестре «ибо такой был там обычай». И добавляет: «…а у асов был запрещен брак между такими близкими родичами». В кровосмешении обвиняет Ньёрда Локи на пиру у Эгира: «прижил ты сына (т. е. Фрейра) с сестрою родной, — что может быть хуже!» (Перебранка Локи, 36). Обвинение Локи — взгляд на ванов из культурной традиции эпохи викингов. В культах плодородия брак божественных сестры и брата (инцест) был нормой, а не отклонением от нее: тем самым увеличивалось магическое воздействие на способность природы производить необходимые для жизни человека растительные и животные продукты. Эти аллюзии на брак Ньёрда с сестрой, возможно, отражают память о раннегерманском культе плодородия: имя богини плодородия, упоминаемой Тацитом (см. главу 1), Nerthus, соответствует имени Njǫrðr — оба теонима восходят к германскому *Nerþuz, которое могло быть как мужского, так и женского рода и, соответственно, могло обозначать божества и мужского, и женского пола (ср. имена Фрейр и Фрейя).

Но то, что было возможно (и, вероятно, обязательно) в мире ванов, было запрещено в мире асов. И Ньёрд обрел здесь другую жену, великаншу Скади. Выше рассказывался миф о ётуне Тьяцци, который хотел получить в жены Идунн и ее молодильные яблоки, но был обманут Локи и убит асами. Дочь Тьяцци по имени Скади решила отомстить за отца и, надев шлем и кольчугу, отправилась в Асгард. Асы предложили ей выкуп: выбрать себе мужа, но выбрать только по ногам, не видя больше ничего. Она выбрала аса с самыми красивыми ногами, думая, что это Бальдр, но самые красивые ноги оказались у Ньёрда. Так она стала его женой. Их семейная жизнь не сложилась: Скади хотела жить в Ётунхейме, в горах, в жилище своего отца, чертог же Ньёрда, Ноатун, находился у моря. Поэтому они договорились, что будут по очереди проводить девять ночей в Ётунхейме, а девять ночей в Ноатуне. Но вскоре Скади вернулась в горы и поселилась в доме Тьяцци. Она «часто встает на лыжи, берет лук и стреляет дичь». Поэтому ее считают богиней охоты (Видение Гюльви, 23; МЭ. С. 28).

В отличие от асов, Ньёрд в последней битве не участвует: во всяком случае, о нем не упоминается ни в одном из рассказов о Рагнарёке. Однако после гибели мира Ньёрд (возможно, вместе с Фрейей) возвратится в Ванахейм, — говорит мудрый великан Вафтруднир (Речи Вафтруднира, 39). В новом возрожденном мире места древним богам плодородия уже не находится.

Третий после Одина и Тора наиболее почитаемый бог древнескандинавского пантеона, Фрейр, происходит из рода ванов, он сын Ньёрда и его сестры и брат-близнец Фрейи. Прежде всего он бог плодородия, отчего изображался в виде фаллической фигуры, а также процветания, благополучия, мира, хорошей погоды, богатых урожаев. По словам Снорри Стурлусона, «нет аса славнее Фрейра, ему подвластны дожди и солнечный свет, а значит, и плоды земные, и его хорошо молить об урожае и о мире. От него зависит и достаток людей» (Видение Гюльви, 24; МЭ. С. 29).

Согласно эвгемеристической интерпретации древнескандинавских богов, Фрейр был отдан в заложники асам вместе с Ньёрдом, и оба они были поставлены Одином жрецами. После переселения асов на север Фрейр стал третьим — после Одина и Ньёрда — правителем свеев. При нем были богатые урожаи и царил мир, так что его очень любили. Он основал капище в Упсале (ныне Старая Упсала), куда доставляли дань. Другим его именем было Ингви, и от этого имени пошло наименование конунгов Упсалы, а затем и юго-восточной Норвегии — Инглинги. Когда Фрейр заболел, его приближенные насыпали большой курган, в котором сделали дверь и три окна, и после его смерти перенесли тело Фрейра в курган. В течение трех лет они никому не говорили, что он умер, а приносимые дани ссыпали в курган: золото — в одно окно, серебро — в другое, медные деньги — в третье. Благоденствие и мир продолжались, и, когда люди узнали, что Фрейр мертв, они не захотели сжигать его — этот обряд погребения был установлен Одином, — веря, что благодаря присутствию Фрейра в земле Свеаланда процветание сохранится. Они признали его богом и стали приносить ему жертвы (Сага об Инглингах, Х. КЗ. С. 15–16). Широкое почитание Фрейра именно в Швеции подтверждается распространением здесь названий, содержащих имя Фрейра, как поселений, так и, вероятно, мест капищ.

Атрибутами Фрейра являются вепрь Гуллинбурсти («Золотая Щетина») и корабль Скидбладнир («Сложенный из тонких досочек»). Оба предмета были созданы братьями-карликами и подарены ими и Локи Фрейру (см. выше миф о золотых волосах Сив, жены Тора). Оба имели волшебные свойства: вепрь скакал по земле и по воздуху быстрее любого коня, а корабль всегда имел попутный ветер, мог вместить всех асов вместе с их оружием и умел складываться как платок (Видение Гюльви, 43; МЭ. С. 40).

Мифов, в которых выступал бы Фрейр, немного — в военизированном мире асов поле для его деятельности было невелико. Кроме пересказанной выше истории о его смерти у Снорри, известен только один посвященный ему миф — причем миф, содержание которого существенно отличается от других. Фрейр видит с трона Хлидскьяльв дочь великана Гюмира Герд и вспыхивает страстью к красивой девушке.

Фрейр затосковал, перестал разговаривать, чем чрезвычайно обеспокоил других богов — от бога плодородия зависело всеобщее благополучие. Поэтому Ньёрд и Скади послали своего слугу Скирнира к Фрейру, узнать в чем дело. Открыв Скирниру причину своей печали, Фрейр отправляет его в Ётунхейм сватать Герд. Скирнир предлагает девушке ценные свадебные дары: сначала золотые яблоки, а затем золотое кольцо Драупнир, но она отказывается от них. Тогда Скирнир переходит к угрозам: он убьет Герд и ее отца, он с помощью магии превратит ее в посмешище, сделает женой трехголового великана, вообще наложит запрет на ее замужество. Но Герд отвечает отказом. Наконец, Скирнир произносит заклинание, призывающее гнев верховных богов:

Заклинание возымело действие, и Герд согласилась на бракосочетание через девять ночей. Счастье Фрейра было, однако, омрачено необходимостью ждать Герд:

Брак Фрейра и Герд состоялся, и Снорри Стурлусон неоднократно называет Герд женой Фрейра.

Сюжет «Поездки Скирнира» основывается на хорошо известном в фольклоре (эпосе, волшебной сказке) мотиве героического сватовства: герой сам или его представитель преодолевает преграду (в данном случае Скирнир проезжает через огненную стену, отделяющую Асгард от Ётунхейма), чтобы попасть к предполагаемой невесте, которая не только отвергает дары, но и дает герою или свату невыполнимые задания. «Укрощением» невесты может служить выполнение этих заданий, победа в поединке или магическое заклинание. В песни Скирнир прибегает к «приворотному заговору», вероятно весьма архаичному, который должен заставить строптивую невесту полюбить жениха и выйти за него замуж.

Любовная тема чужда древнескандинавской мифологии, и это единственный миф, связанный с ней. Любовное влечение описывается — очень эмоционально — еще только один раз в «Речах Высокого»:

Одину не удается соблазнить девушку, и он описывает свои страдания: «казалось, от страсти мой разум мутился» (Речи Высокого, 99).

Любовная тема чужда не только мифологии, она была фактически под запретом в исландском обществе эпохи викингов и последующего времени. Обширный корпус скальдической поэзии, дошедший до нас, почти не содержит любовных стихотворений (в Исландии они назывались мансёнг). Редчайшими исключениями являются стихи Харальда, будущего конунга Норвегии, посвященные дочери Ярослава Мудрого Елизавете, поэма знаменитейшего исландского скальда Эгиля Скаллагримссона, мечтавшего жениться на вдове брата его ближайшего друга (от этой поэмы сохранились лишь две строфы), и несколько других. Запрет на сочинение и исполнение любовных стихотворений был связан с верой в магическое действие «связанного слова» — стихотворения, и мансёнг считался формой колдовства. Предполагалось, что женщине, которой посвящен мансёнг, наносится репутационный, а возможно, и физический вред. Поэтому запрет мансёнга был даже включен в древнейший законодательный свод Исландии — «Грагас» («Серый гусь»): «Если человек сочиняет мансёнг о женщине, он подлежит полному изгнанию».

Нет описаний любовных переживаний и в исландских сагах: одной из их важнейших повествовательных особенностей является (псевдо)объективность и отсутствие упоминаний переживаемых героем саги эмоций. Чувства героя изображаются как бы извне, глазами стороннего наблюдателя, который видит, что герой нахмурился или покраснел (т. е. рассердился), длительное время ни с кем не разговаривает (т. е. пребывает в горе) и т. п. Поэтому «Поездка Скирнира», в которой тем более приводится текст приворотного заговора (26–36 или 32–36), — произведение уникальное для древнескандинавской литературы. Считается, что это оригинальный текст заклятия, которое использовалось в эпоху викингов и было связано с аграрными ритуалами календарных циклов. В новейшей литературе этот миф рассматривается в контексте отношений асов и ванов: асы постоянно вступают в связь с великаншами, но в жены берут асиньей, тогда как ваны — и Ньёрд, и Фрейр — женятся на великаншах. Эта разница в статусе жен богов, возможно, указывает на представление о том, что в их иерархии ваны стоят ниже асов. Но как бы ни интерпретировать подтекст сюжета, очевидно лишь, что сам сюжет теснейшим образом связан с мотивом героического сватовства и любовной магией.

В конце мира Фрейр сразится с великаном Суртом (Прорицание вёльвы, 53) и погибнет, потому что отдал свой меч Скирниру для поездки в Ётунхейм.

Дочь Ньёрда и сестра-близнец Фрейра, Фрейя была самой почитаемой (после Фригг) богиней древнескандинавского пантеона. Она ассоциируется с любовью, сексом, плодородием, красотой, золотом и колдовством.

Имя Фрейи (Freya), женский вариант имени Фрейр, означает «госпожа». Снорри Стурлусон называет ее славнейшей и красивейшей из богинь. По его словам, ее владения на небе зовутся Фолькванг («Народное поле / луг», или, если принимать значение folk — «войско» в поэтическом языке, то «Войсковое поле / луг»), а ее прекрасные и обширные палаты — Сессрумнир («Вмещающие много сидений»). Фрейя ездит на повозке, влекомой двумя кошками, и может скакать на своем вепре Хильдисвини («Боевой вепрь»). Она благосклоннее других богов к людским мольбам, ее помощь призывают в любви, и «ей очень по душе любовные песни» (Видение Гюльви, 24; МЭ. С. 29). Ее атрибутами являются бесценное ожерелье Брисингов (см. ниже) и соколиное оперенье, которое она не раз одалживала богам для полетов в Ётунхейм (см. выше миф о похищении Идунн).

Красота Фрейи делает ее предметом вожделения великанов, которые неоднократно пытаются похитить богиню или жениться на ней. В эддической «Песни о Трюме» великан Трюм уносит молот Тора, надеясь обменять его на Фрейю, и Тору, чтобы вернуть Мьёлльнир, приходится отправиться к Трюму, переодевшись в женскую одежду (см. подробно выше). Великан Хрунгнир, опьянев в Асгарде, хвастается, что убьет всех асов, кроме Фрейи и Сив, которых заберет с собой в Ётунхейм (Язык поэзии, 24; МЭ. С. 64–66). Мастер, который берется выстроить стену Асгарда и оказывается ётуном, требует в качестве платы Фрейю, солнце и луну (Видение Гюльви, 42; МЭ. С. 38–39).

Фрейя замужем за богом Одом (Óðr), и они имеют двух дочерей, Хносс («Сокровище») и Герсеми («Драгоценность»). Од нередко отправлялся в долгие путешествия, и Фрейя, рыдая, искала его по всему свету. Ее слезы превращаются в красное золото, а если попадают в море — то в янтарь (Видение Гюльви, 35; МЭ. С. 33–34). Од известен только в качестве мужа Фрейи, и его имя означает «исступление, бешенство», а также «поэзия». От этого слова происходит и имя Один.

В поздней «Пряде о Сёрли», записанной в конце XIV в. в составе «Саги об Олаве Трюггвасоне» в рукописи «Книга с Плоского острова», Фрейя названа наложницей Одина, и подробно рассказывается о том, как она получила ожерелье Брисингов. В эвгемеристической трактовке пряди, как и в «Саге об Инглингах», боги представлены конунгами. Однажды Фрейя увидела в открытой скале, как Брисинги, четыре брата-карлика, изготавливают изумительной красоты золотое ожерелье. Она предложила братьям серебро, золото и другие ценности за это украшение, но они от всего отказались; карлики были готовы отдать ожерелье Фрейе, если она проведет по одной ночи с каждым из них. Получив таким способом ожерелье, Фрейя вернулась домой. Локи, слуга Одина, узнав, каким образом Фрейя приобрела ожерелье, рассказал обо всем своему господину. Рассерженный Один велел Локи достать ожерелье. Попасть в запертую комнату Фрейи Локи не удается, поэтому он превращается в муху и обнаруживает спящую богиню, но застежка ожерелья оказывается недоступной. Тогда Локи превращается в блоху, кусает Фрейю, которая переворачивается, снимает с нее ожерелье и относит его Одину. Наутро Фрейя обнаруживает пропажу и, догадавшись в чем дело, идет к Одину, обвиняет его в неподобающем поведении по отношению к ней и в краже ожерелья и требует вернуть сокровище. Один отвечает, что он никогда его ей не вернет, учитывая, каким образом она ожерелье получила, если только ей не удастся заставить сражаться двух конунгов, под властью каждого из которых находится еще по двадцать конунгов, и заклинаниями сделать так, чтобы погибшие вновь возрождались и снова вступали в битву. И это битва должна быть вечной, если только не найдется христианин, который отважится вступить в сражение и нанести удары воинам. Тогда они останутся мертвыми навсегда, и битва прекратится. Фрейя выполнила требование Одина: основная часть пряди посвящена обстоятельствам, приведшим к вечной битве побратимов и ее перипетиям вплоть до появления воина-христианина из дружины норвежского конунга Олава Трюггвасона, который дал им возможность умереть.

В мифе о происхождении ожерелья отчетливо проявляются два важнейших свойства Фрейи: ее владение колдовством и ее сексуальная свобода. В «Саге об Инглингах» Снорри Стурлусон пишет, что в Асгарде Фрейя стала жрицей, как Ньёрд и Фрейр — жрецами, и «она первая научила Асов колдовать, как это было принято у Ванов» (Сага об Инглингах, IV; КЗ. С. 12). Магическими свойствами обладает ее плащ из соколиных перьев: надевший его способен летать по воздуху, как это делает Локи в мифе о похищении Идунн. Для богини из рода ванов, богов плодородия, владение магическими заклинаниями и колдовством, как и ее статус жрицы после примирения асов и ванов, было неотъемлемым свойством. Культы плодородия, которые должны были обеспечить рост и приумножение растений, животных и человека, включали многочисленные ритуалы, в том числе символизирующие оплодотворение земли. Отражением этого стала вторая характерная черта Фрейи — любвеобильность.

На пиру у морского великана Эгира Локи обвиняет всех богинь в развратности, но особо выделяет Фрейю.

Локи упрекает Фрейю в связях не только с асами, но и с низшими божествами — альвами, которые, впрочем, неясным образом тесно связаны с асами (см. о них в главе 4), а также в инцесте — связи с ее братом Фрейром. Инцест, который Локи воспринимает как самое страшное преступление, Снорри Стурлусон объясняет обычаем ванов. И, как уже говорилось в связи с Ньёрдом, браки или связь между сиблингами были типичны для мифологии земледельческих религий и культа плодородия: тем самым обеспечивалась максимальная сила воздействия на природу.

Живя в огороженном стенами Асгарде, боги постоянно вступают в контакты с другими обитателями мифологического пространства: чудовищами, людьми, но прежде всего — с великанами-ётунами, а также альвами, карликами и другими низшими божествами.

Около 997 г. священник Тангбранд по поручению норвежского конунга Олава Трюггвасона прибыл в Исландию для проповеди христианства. На первых порах он преуспел, обратив некоторых исландцев в новую веру, чем вызвал недовольство язычников. Женщина-скальд по имени Стейнунн вступила с ним в спор:

И тогда Стейнунн произнесла приведенное выше стихотворение о крушении корабля Тангбранда, подчеркнув, что несчастье было вызвано Тором, а Христос не сумел уберечь проповедника. Видимо, в устной традиции существовало и некое повествование о поединке Тора и Христа, на которое ссылается Стейнунн. Победителем в этом поединке был Тор: Христос убоялся сразиться с языческим богом.

Противостояние язычников и христиан в Исландии в самом конце Х в. было крайне острым и сопровождалось убийствами и кровопролитием. Чтобы предотвратить раскол общества, на альтинге 1000 г. законоговоритель (главное должностное лицо Исландии) Торгейр вынес решение: христианство провозглашалось единственной официальной религией. Те же, кто хотел придерживаться веры предков, мог совершать языческие обряды, но не публично, а втайне. Сложившаяся к 1000 г. ситуация в Исландии указывает на то, что к этому времени христианство уже было достаточно хорошо известно, и многие исландцы приняли крещение.

Знакомство скандинавов с христианством началось задолго до его официального введения. Во время походов на христианский Запад, в Ирландию, Англию, Франкию, Германию, викинги разоряли монастыри и увозили церковную утварь, но при этом они видели церкви, церковное убранство, образы Иисуса Христа. Викинги захватывали в плен монахов, и пленники возносили молитвы, а нередко и пытались обратить в истинную веру своих врагов. Однажды в сильный шторм корабль викингов был на грани крушения, обращения к Тору и принесенная жертва не помогли, и лишь после молитвы пленников-монахов шторм неожиданно прекратился. Уверовав в силу Христа, викинги освободили монахов и приняли крещение.

Правители западных государств, тяжело страдавших от викингских набегов, всеми силами пытались «цивилизовать» варваров, в том числе с помощью крещения. На первых порах эти попытки не были успешными.

Даже если эта история придумана самим Ноткером, она отражает многочисленные случаи крещения викингов в IX — Х вв. Но даже подобное «прагматическое» крещение оставляло след в сознании скандинавов. Еще большую роль играли христианские миссионеры, среди которых выделяется св. Ансгарий — «апостол Севера», который проповедовал в Дании и дважды, в 839–841 и 852–854 гг., ездил в крупнейший торговый центр Свеаланда Бирку, где оба раза основывал церкви и оставлял священников. Эти попытки не имели ощутимых результатов: церкви после отъезда Ансгария разрушались, священников нередко убивали, а конунги Дании или Свеаланда оставались язычниками. Но миссии способствовали распространению христианских идей и представлений в обществе, подготавливая его к внедрению христианства.

Восприятие христианских догматов и представлений на первых порах было весьма своеобразным: они воспринимались сквозь призму языческих верований: упрощались, переосмыслялись, уподоблялись в чем-то схожим мифологическим персонажам. Так, например, понятие Троицы совершенно не принималось новообращенными скандинавами. Да и сами проповедники не слишком пытались донести это понятие до своих слушателей, опасаясь, что они воспримут Бога Отца, Бога Сына и Св. Дух как многобожие, и потому Христос отождествлялся с Богом Отцом. Пантеону богов язычества миссионеры противопоставляли единого и всемогущего Бога. Первые скальды-христиане используют те же обозначения Христа, что и Одина: «всеотец», «всемогущий», «правитель небес». И даже в XII в. скальды продолжают называть Христа «единственным» Богом: «Христос, единственный Господин смертных, имеет власть над всеми живущими» (Маркус Скеггьясон, вторая половина XI в.), «единственный господин солнца» (Эйлив Кульнасвейн, конец XII — начало XIII в.).

^{Изображение Христа, рунический памятник, 960-е гг., Jelling, Ютландия, Дания.}

^{National Museum of Denmark / Photo: Roberto Fortuna (по лицензии CC-BY-SA)}

На ранних же стадиях христианизации Христос воспринимался как еще один из богов, которого можно было включить в традиционный пантеон. Так, очевидно, полагал один из исландских первопоселенцев Хельги Тощий (около 890 г.), чья «вера была очень смешанной: он верил в Христа, но призывал Тора, когда дело касалось поездок и трудных времен».

Скандинавы-христиане усвоили лишь один аспект образа Христа из всего многообразия понятий, связанных с ним в христианском мире того времени — образ могущественного и торжествующего бога, Христа-победителя. И в скальдической поэзии до 1050 г., и в изобразительном искусстве он представлен могучим, побеждающим врагов конунгом неба и земли. Древнейшее изображение Христа — на втором Еллингском камне (960–970-е гг.) — представляет его в сиянии славы. Иисус изображен как бы распятым — раскинувшим руки, но крест отсутствует, а его туловище и руки замысловатым узором оплетают ленты.

Уверовать в Христа викингов заставляет его превосходство над языческими богами. Показателен рассказ о крещении норвежского правителя Гудбранда из Долин, который, узнав, что Олав Харальдссон принуждает людей обратиться в христианство, собрал тинг и предложил противопоставить ему Тора: «если мы вынесем из храма стоящего там Тора, который нас всегда защищал, и он посмотрит на Олава и его людей, то бог Олава растает, и все его люди превратятся в ничто». Гудбранд просит Олава явить силу своего бога, прекратив дождь и заставив солнце выйти из облаков. Узнав, что статуя Тора внутри полая, Олав приказывает одному из своих людей ударить по ней дубиной, когда бонды, собравшиеся на тинге, будут слушать его речь и отвлекутся. По молитве Олава погода улучшилась, и перед восходом солнца Олав произносит речь, противопоставляя Тора и Христа: твой бог «слеп и глух и не может защитить ни себя, ни других, он даже не может сам сдвинуться с места, если его не понесут. Я думаю, что скоро ему придет конец. А теперь посмотрите на восток, там идет наш Бог во всем своем блеске». Обернувшись к солнцу, жители Долин не заметили, как воин Олава ударил дубиной по статуе, которая раскололась, и из нее выползли мыши, ящерицы, змеи и жабы. Это убедило Гудбранда и бондов принять христианство.

Борьба язычников и христиан осмысляется в мифологической плоскости, как борьба богов, Христа и Тора, которая завершается безусловной победой Христа: «Плохо пришлось нашему богу, и раз он не смог нам помочь, мы будем теперь верить в того бога, в которого веришь ты», — говорит в заключение Гудбранд (Сага об Олаве Святом, гл. CXII; КЗ. С. 257–258).

В функции Христа, как и конунга эпохи викингов, входит защита земель и людей, не только в духовной сфере, но и во вполне реальном мире. Он и сам покоряет языческие земли, завоевывает их силой, как надлежит конунгу: «Говорят, что (Христос) имеет трон на юге у источника Урд. Так могучий конунг Рима (= Христос) подчинил своей силе языческие земли». Как и конунг, Христос обладает удачей, которую он может передавать другому человеку. Торбьёрн Скальд Дис (конец Х в.) упоминает викинга, который после крещения «получил великую удачу Белого Христа». Уподобление Христа скандинавскому конунгу распространяется даже на такие специфические и далекие от христианства сферы, как кровная месть. В готландской надписи из Sjönhem (XI в.) заказчики памятника призывают Христа отомстить убийцам их сына: «Этот (камень) по Хродфосу. Его обманом убили валахи (?) в далекой поездке. Да поможет Бог душе Хродфоса. Отомсти, Боже, тем, кто его обманом убил». Христос мыслится здесь правителем, непосредственно участвующим в жизни своих поданных и вершащим суд и расправу. Наконец, как и легендарные конунги-Инглинги, Христос может обеспечить урожайный год и мир в стране, о чем его надлежит специально просить, как указывается в одном из шведских областных законов XIV в.

Скандинавское язычество, как мы видели, разработало чрезвычайно подробную систему представлений о загробной жизни с рядом миров и пространств. В «христианстве викингов» эти представления были переосмыслены. Разнообразные мифологические загробные миры — Вальхалла, Хель, обиталище Фрейи — перекликались с представлениями об аде. Их соположение наиболее ярко проявилось в использовании названия богини царства мертвых и самого этого обиталища умерших Hel для обозначения ада. Сложные понятия христианского вероучения сводились к их наиболее общему ядру, соотносимому с языческими верованиями.

^{Подвеска в виде молоточка Тора с крестами, бронза, Х в., Lugnås, Вестеръётланд, Швеция.}

^{The Swedish History Museum, Stockholm}

Важнейший символ Христа — крест сопоставлялся с символом Тора — молотом и противопоставлялся ему. Причисление Христа к языческому пантеону или, по меньшей мере, вера в Христа и Тора одновременно находит отражение в сочетании символов Христа — креста и Тора — молота на одном предмете. Молоточек Тора из Lungås (Вестеръётланд, Швеция) декорирован крестиками, а готландская литейная форма предназначена для изготовления одновременно и молоточков Тора, и нательных крестиков. Неясно сочетание символов на другой подвеске: в перекрестье, вероятно, ветвей креста, несомненно вырезан крест, но другой конец подвески представляет оскаленную морду волка — возможно, Фенрира. Наконец, непонятно, что именно держит в руках Тор, молот или крест, на исландской статуэтке. Многочисленны случаи сочетания изображений креста и молоточка Тора в граффити на восточных монетах.

Норвежский конунг Хакон Добрый (ум. 959 или 960 г.) был отдан его отцом Харальдом Прекрасноволосым на воспитание английскому королю Этельстану. Англия к Х в. уже давно была христианской страной, и Хакон, естественно, был крещен и воспитывался как христианин. Вернувшись в Норвегию и став конунгом, Хакон не отказался от своей веры, и это привело к конфликту с норвежскими бондами: он отказывался совершать жертвоприношения, есть на пиру конину, а чашу с вином осенял крестом. Под угрозой изгнания ему пришлось выполнять языческие обряды, прежде всего не брезговать кониной. Получивший смертельные раны в своей последней битве, Хакон дал обет, что вернется к праведной жизни христианина, если останется жив, если же умрет — пусть похоронят его, как хотят. Его похоронили в роскошном одеянии и полном вооружении под курганом, однако не положили других вещей и не совершили жертвоприношений, совмещая тем самым языческий и христианский обряды погребения. При этом скальд Хакона Эйвинд Погубитель Скальдов сочинил песнь о том, как Один встречает Хакона в Вальхалле.

Соединение, синкретизм языческих и христианских представлений в X–XI вв. ярко проявился в изобразительном искусстве. На распространившихся в это время особенно в Швеции рунических памятниках надпись традиционно высекалась на туловище змея (или двух змеев), окаймляющего выровненную поверхность камня. Вероятно, этот змей соотносился с мировым змеем Ёрмунгандом, окружающим землю. Большинство памятников было установлено уже в христианскую эпоху, и с начала XI в. в центре изобразительного пространства появляется крест. Не мешает изображение языческого змея и распространенной молитвенной формуле: «Да поможет Бог (и Божья Матерь) душе» человека, в честь которого воздвигнут памятник.

Едва ли не наиболее ярким примером синкретизма двух религий является знаменитый Госфордский крест. Установленный в первой половине Х в. в Камбрии (Англия) и достигающий 4,4 м в высоту, крест напоминает дерево и, вероятно, соотносится с мировым древом Иггдрасилем. В углубленных ячейках на всех четырех сторонах креста помещены рельефы по сюжетам как скандинавской мифологии, так и новозаветной истории. Четыре мифологических сюжета посвящены «рыбалке Тора», связанному Локи с его женой Сигюн, Хеймдаллю, держащему рог, и Видару, раздирающему пасть Фенрира. Рядом находится изображение распятия Христа с предстоящими Марией Магдалиной и Лонгином (воином, который пронзил распятого Христа своим копьем) на восточной стороне креста. Существует предположение, что мифологические сцены иллюстрируют христианское учение: например, связанный Локи символизирует Сатану. Однако это предположение чисто умозрительное, и значительно вероятнее, что представленные здесь сцены Рагнарёка отражают языческие представления, а сцена распятия Христа знаменует его включение в языческий пантеон в ранний период христианизации скандинавов.

С течением времени христианские представления все более укоренялись в скандинавских обществах, и в сагах о норвежских конунгах, вводивших в стране христианство, Олаве Трюггвасоне (ум. 1000 г.) и Олаве Харальдссоне (ум. 1030), начали рассказывать многочисленные истории об их встречах и состязаниях с Одином, из которых они выходили победителями. Так, Один под видом старика-сказителя, одноглазого и носившего широкий плащ и шляпу с широкими полями, явился однажды к Олаву Трюггвасону, рассказал ему множество занимательных преданий о древних временах и завоевал тем самым доверие Олава. Наутро же сказитель исчез, но перед уходом зашел на кухню, где готовили мясо для конунга, и предложил заменить варившееся мясо двумя кусками говядины, сказав, что его мясо намного лучше. Узнав об этом, Олав понял, что старик хотел заставить его отведать жертвенного мяса и тем самым совершить идолопоклонство, и приказал выбросить мясо, принесенное стариком.

^{Прорись изображений на Госфордском кресте.}

^{Wellcome Collection}

Постепенно усваивались и церковные догматы. Учение о рае и аде породило новый вид исландской литературы: видения, герой которых оказывался в аде и становился свидетелем мучений грешников, или в рае, который представлялся цветущим садом. Одно из первых видений ада связано также с именем Олава Трюггвасона. Еще ребенком Олав попал на Русь и воспитывался при дворе князя Владимира Святославича. Как рассказывается в саге, когда он подрос и начал ходить в походы с войском Владимира, ему однажды приснился сон. Он поднялся на огромный камень, и ему казалось, что «он находится выше облаков и видит красивые места и светлых людей, которые там были, и почувствовал он сладкий аромат, и увидел красивые цветы, и большее великолепие, чем он мог себе представить». И Олав услышал голос, убеждавший его познать истинного Бога и для этого поехать в Грикланд (Византию), чтобы принять крещение. Устрашившись, Олав стал спускаться с камня и увидел внизу «многие страшные места, полные мучений, огня и мороза, и воя, и жалобного плача, и казалось ему, что он узнаёт многих своих друзей язычников. И то увидел он, что это мучение ждет конунга и княгиню (Владимира и его жену)». Олав отправился в Грикланд, крестился и вернулся на Русь вместе с епископом, который крестил Владимира, его жену и множество других людей (Сага об Олаве Трюггвасоне монаха Одда, гл. 9). Писавший в конце XII в. исландский монах Одд рисует традиционную для западноевропейских видений картину рая и ада, но приписывает видение, как и крещение Руси, Олаву Трюггвасону, первому норвежскому конунгу, последовательно вводившему христианство в Норвегии и Исландии.

^{Литейная форма для отливки нательных крестиков и молоточков Тора, Х в., Готланд, Швеция.}

^{National Museum of Denmark / Photo: Lennart Larsen (по лицензии CC-BY-SA)}

Опирающийся на песни «Старшей Эдды» в их, видимо, еще дописьменной форме, но также и на многие другие источники, Снорри Стурлусон, потомственный христианин, видимо, стремился достаточно точно передать известные ему мифы. Ведь он писал учебное пособие для начинающих скальдов. В скальдической поэзии множество кеннингов основывалось на мифологической традиции: например, обозначения золота «волосы Сив» требовало знания мифа об изготовлении карликами золотых волос для нее, а «выкуп за выдру» отсылал к сказанию об убийстве Одином, Локи и Хёниром выдры, выкупом за которую стал проклятый карликом Андвари золотой клад. Соответственно скальды и в XIII в. должны были хорошо знать мифологические сказания, чтобы свободно и правильно использовать этот важнейший поэтический прием. Но вот в Прологе к «Младшей Эдде» Снорри выступает не как «учитель древностей», а как человек своего времени, который систематизирует и согласует свои источники и который противопоставляет христианского Бога языческим богам. Пролог открывается пространным рассуждением Снорри о причинах, которые заставили людей верить в истинного Бога, что «создал небо и землю и… двух человек, Адама и Еву, от которых пошли все народы» (МЭ. Пролог; С. 9). «Христианский» зачин Пролога должен обозначить отношение Снорри к пересказываемым далее мифам о языческих богах: для него они древние вожди, заслуги которых были столь велики, что их стали почитать как богов. Тем самым Снорри снимает покров сакральности с языческих богов, приравнивает их к людям и — дистанцируется от веры дальних предков.

Традиция «очеловечивания» богов — эвгемеризм — восходит еще к античности и была широко распространена в средневековой литературе. Наиболее частым проявлением эвгемеризма было возведение своего рода к одному из богов: мир богов и мир людей объединялся в предках конунга или другого знатного человека. Непосредственная связь этих миров, однако, в скандинавской мифологии отсутствует: в отличие от, например, греко-римских богов скандинавские асы и ваны почти не вступают в прямые контакты с людьми. Однако представление о языческих богах как прародителях людей существовало еще в общегерманской мифологии: Тацит писал о вере германцев в то, что они произошли от Манна, сына порожденного землей бога Туисто (Тацит, 2. С. 354). В англосаксонских королевских родословных уже в VIII–X вв. Водан считался предком королей практически всех английских королевств. В Скандинавии впервые возведение рода правителя к языческим богам, прежде всего Одину, мы встречаем в поэме конца Х в. скальда Эйвинда Погубителя Скальдов «Перечень Халейгов», т. е. норвежских ярлов Хладира (на территории современного Тронхейма). Эйвинд возводит род ярла Хакона к сыну Одина Сэмингу и называет Хакона «родичем Фрейра», т. е. родственником богов. Так же и династии конунгов Свеаланда — Инглинги и датских конунгов в Лайре — Скьёльдунги восходят к Одину через его сыновей, Ингви-Фрейра и Скьёльда.

В сочинении начала XII в. исландского писателя Ари Торгильссона Мудрого боги-родоначальники превращаются в людей. Рассказывая о заселении острова, Ари указывает происхождение того или иного первопоселенца: «Хроллауг, сын Рёгнвальда, ярла из Мёра, поселился на востоке на Побережье. Оттуда пошли люди с Побережья» (Книга об исландцах, гл. 2). Их предки — норвежская знать, но никак не боги. И только свой род он возводит к сыну Одина Ингви — но называет его «конунгом тюрок». Ингви, а, вероятно, и сам Один, — уже не боги в его глазах, а прославленные конунги из дальней и почти неизвестной земли тюрок — так называли в Скандинавии кочевые народы юга Восточной Европы.

Спустя столетие Снорри Стурлусон рассказывает историю могущественного вождя Одина, приведшего свой народ в Скандинавию. В Прологе к «Младшей Эдде» Снорри, следуя популярной европейской легенде о происхождении франков от троянцев, перечисляет предков Одина, начиная с Приама. Троянская легенда в «Саге об Инглингах» отсутствует, и история Одина начинается с географического описания его первоначального места пребывания.

Знакомый с европейской географической литературой, восходящей к античности, Снорри делит землю на три части, из которых называет Азию и Европу, разделенные рекой Танаквисль (античный Танаис = р. Дон). К северу от Черного моря он помещает Великую или Холодную Свитьод (Свеаланд), в которой размещает «Страну асов» с Асгардом и «Страну ванов». Азия отождествляется им по созвучию со «Страной Асов», где находится Асгард. В устье «Танаквисля, или Ванаквисля», которая впадает в Черное море, располагается Страна Ванов (Vanaland), или Жилище Ванов (Vanaheimr). Замена Танаквисль на Ванаквисль позволяет Снорри поместить ванов в качестве соседей асов — этого требует последующий рассказ об их войне. Географическая привязка переносит Асахейм / Асгард и Ванахейм, как и их обитателей, из мифологического пространства в реальное. В нем Один оказывается не богом, а выдающимся вождем и жрецом, в совершенстве владевшим магией и колдовством. Снорри приписывает Одину обучение людей поэзии и знанию рун, введение законов и установление порядка. Он также отмечает способность Одина менять обличья. Сохранив, таким образом, за Одином практически весь набор функций и деяний, свойственных ему в мифологии, Снорри превращает его в могущественного вождя. После войны с ванами Один передал правление в Асгарде своим братьям Вили и Ве, а сам отправился в путь из Великой Свитьод на Север. По дороге Один оставляет своего сына править в Саксланде (Германии). В «Младшей Эдде» добавлено, что Бальдр стал править в Вестфалии, Сиги и его сын Рерир — во Франкии. Один останавливается в Оденсей («Острове Одина») на острове Фюн, откуда посылает Гевьон за новыми землями. Здесь Снорри пересказывает миф о пахоте Гевьон, который завершается женитьбой сына Одина Скьёльда на Гевьон и их правлением на острове Зеландия в Лайре. Один же уходит дальше на север, в Свитьод (Свеаланд), где «поселился у озера Лёг там, где теперь называется Старые Сигтуны, построил там большое капище и совершал в нем жертвоприношения по обычаю асов» (Сага об Инглингах, гл. I–V. С. 11–13). В этом перечислении мест расселения асов и ванов Снорри сочетает мифологические и реальные места. Названия мифологических обиталищ богов перемежаются в этом списке с действительно существовавшими поселениями: Оденсе (современный город на острове Фюн), Старые Сигтуны (крупный торговый и культовый центр), Лайре (усадьба правителей острова Зеландия в VI–X вв.), Упсала (современная Старая Упсала), что как бы уравнивает те и другие, перенося мифологические локусы в реальность.

Менее очевидны и потому подчас спорны влияния христианства на другие аспекты древнескандинавской мифологии. В наибольшей степени воздействию новых представлений, как считается, подверглись картина возрожденной земли после Рагнарёка и образ Бальдра.

Христианская эсхатология, воплощенная в библейских книгах и «Откровении Иоанна», была доступна в своем полном виде лишь очень немногим скандинавам в первые века после принятия ими христианства: верхушке клира, владевшей латинским языком. Простые священнослужители знакомились с ней в упрощенном виде в переводах и пересказах церковной литературы на народные языки, а простые прихожане черпали свои знания по преимуществу в проповедях. Поэтому представления о конце света были поверхностными и крайне упрощенными, что делало тем более возможным их соположение с представлениями о Рагнарёке.

Картины Рагнарёка и апокалипсиса имеют определенное сходство: им предшествуют разнообразные знамения, происходят социальные и природные катаклизмы, наступает конец света, устанавливается царство добра (тысячелетнее царство Христа — «век Бальдра»). Эти параллели позволили некоторым исследователям полагать, что сама идея гибели мира не была свойственна германской мифологии, а привнесена в Скандинавию вместе с христианством.

Вместе с тем эсхатология христианства, как она воплощена в библейских книгах и, прежде всего в «Откровении Иоанна», связана с понятиями души и ее посмертной участи, раем и адом, Вторым Пришествием Христа, воскресением мертвых и Страшным Судом. В основе этого комплекса лежит концепция греха, его искупления или наказания. Однако само понятие греха было абсолютно чуждо как древним германцам, так и скандинавам эпохи викингов. Оно пришло на Север только вместе с христианством. Соответственно не могли возникнуть и представления о суде над душами умерших, разделении их на праведников и грешников, противопоставлении рая и ада и пр. Распределение умерших по загробным мирам, как минимум трем — принадлежавшим Одину, Фрейе и Хель, — зависело прежде всего от статуса умершего и причины его смерти, а отнюдь не от его добродетелей, которые в скандинавском обществе радикально отличались от христианских. Знатных и наиболее отважных воинов, павших на поле битвы, валькирии забирали в Вальхаллу, остальные воины попадали к Фрейе, все же прочие умершие отправлялись в Хель. Как Вальхалла ничуть не напоминает христианский рай, так и царство Хель принципиально отлично от ада: оказавшиеся там люди не подвергаются мучениям, а, скорее, продолжают привычный образ жизни: например, к появлению Бальдра обитатели Хель готовят пышный пир.

Более того, миф о Рагнерёке возник задолго до христианизации Скандинавии. Мы не знаем, существовал ли он у древних германцев времен Тацита (I в. н. э.) или Иордана (VI в. н. э.), но уже на брактеате из Trollhätten V в. изображен Тюр с рукой в пасти волка. Этим волком, согласно записанному в XIII в. мифу, был Фенрир. Образ Фенрира теснейше связан с мифом о Рагнарёке: именно он принесет смерть верховному асу — Одину, а руку Тюр потерял тогда, когда боги надевали на волка оковы. Можно полагать, что в это время некие эсхатологические мотивы (если не цельная эсхатология, как она представлена в «Старшей Эдде») уже существовали. В VIII в. появляются первые надежные свидетельства его достаточно широкого распространения в Скандинавии. Прежде всего, это многочисленные изображения Вальхаллы на готландских рисованных камнях VIII–IX вв. В них отражен полностью разработанный комплекс представлений об обиталище Одина с его троном, с прибывающими воинами, которых встречают валькирии с питьевыми рогами, со сражающимися ежедневно воинами. Миф о Вальхалле имеет смысл только в эсхатологическом контексте — она приют для воинов, готовящихся к схватке с чудовищами в конце света. Даже внешний вид говорит о ее воинской предназначенности: «стропила там — копья, а кровля — щиты, и доспехи на скамьях» (Речи Гримнира, 9).

^{Фенрир и корабль мертвых Нагльфар (?), рунический памятник, XI в., Tullstorp, Сконе, Швеция}

^{National Museum of Denmark / Photo: Erik Moltke (по лицензии CC-BY-SA).}

Вальхалла — фактически единственный сюжет, связанный с Рагнарёком, который нашел широкое отображение в искусстве. Лишь два-три памятника, причем из дважды завоеванной викингами в IX–X и начале XI в. Англии, несут изображения борьбы с волком Фенриром: на первом из них Фенрир пожирает Одина, нога которого находится в пасти волка. Аналогичный сюжет известен на руническом памятнике из Ledberg (Эстеръётланд, Швеция) XI в. На третьем памятнике Видар разрывает пасть Фенрира, поставив ногу в волшебном башмаке на его нижнюю челюсть. Возможно, Фенрир и корабль мертвецов Нагльфар представлены на памятнике из Туллсторпа (Сконе, Швеция).

Свидетельством широкого распространения мифа о Рагнарёке, служат приводимые Снорри поверья, берущие начало в этом мифе. Так, считалось, что «всякий, кто умрет с неостриженными ногтями, прибавит материала для Нагльфара» (Видение Гюльви, 50; МЭ. С. 52), а башмак Видара, которым он наступит на челюсть Фенрира, «сделан из тех обрезков, что остаются от носка и от пятки, когда кроят себе башмаки. И потому тот, кто хочет помочь асам, должен бросать эти обрезки» (Видение Гюльви, 50; МЭ. С. 53). Простые люди, хотя и были официально приобщены к христианству, продолжали сохранять верования, связанные с мифом о Рагнарёке.

Иное дело — миф о возрождении мира после Рагнарёка. Никаких следов его существования до XIII в. как будто не обнаружено ни в литературе, ни в изобразительном и декоративном искусстве, ни в скальдической поэзии. Поэтому происхождение этой части скандинавской эсхатологии, как она предстает в памятниках XIII в., — предмет дискуссий. Если часть ученых полагает представления о возрождении мира неотъемлемой частью скандинавской мифологии, то другие не исключают, что как сама эта идея, так и характеристики «века Бальдра» возникли под влиянием христианского учения о рае не ранее ХI–XII вв. и отразились в «Прорицания вёльвы» в конце ее бытования в устной традиции. Подобному переосмыслению христианского концепта могло способствовать долгое время сосуществования древнескандинавских представлений о конце света с христианской эсхатологией. Их взаимодействие, как признается всеми исследователями, сказалось на эволюции мифологической традиции.

В первую очередь воздействию христианства подверглись представления о загробной жизни: они касались каждого человека. Хель легко ассоциировалась с адом, и вёльва перед концом мира

Нарисованная вёльвой картина радикально отличается от представлений о Хель. Ее царство в мифах — это некое пространство, отделенное рекой от миров богов и людей. Вёльва рисует картину замкнутого «дома» с максимально негативными характеристиками: он лишен солнца, обращен к северу, стены сплетены из тел ядовитых змей. В Хель попадают и простые люди, и герои, как, например, Бальдр или Сигурд Убийца Фафнира. В песни же в Хель — уже христианский ад — отправляются грешники, причем их греховность соответствует смертным грехам: клятвопреступлениям, убийствам, прелюбодеяниям (надо отметить, что и в XIII в. наличие наложниц хотя и осуждалось церковью, но было вполне обычным явлением). В видении вёльвы дракон Нидхёгг, который ранее глодал корни Иггдрасиля, превращается в мучителя грешников, глодающего их трупы.

В мифологической картине мира Хель противостоят Асгард и Мидгард. Жизнь в Мидгарде, видимо, представлялась обычной, повседневной жизнью людей — так она изображается в «Песни о Риге». Мирная жизнь Асгарда временами нарушается вторжениями ётунов или проделками Локи, но в целом так же обыденна, как и жизнь в Мидгарде: боги собираются на советы и суды, пируют, осматривают миры и добывают различные ценности. В христианской картине мира аду противостоит рай, где блаженствуют праведники. Первым отголоском представлений о рае, вероятно, можно считать упоминание о Чертоге Радости — жилище, построенном асами в начале времен, а также о прекрасной роще перед входом в Вальхаллу с листьями красного золота. Связано с мотивом рая, видимо, и описание жилища Бальдра:

Обиталище Бальдра, где не бывает злодейств и царит добро, — своего рода предвосхищение рая, который наступит в возрождающемся после Рагнарёка мире.

Опираясь на эти строфы «Прорицания вёльвы», Снорри прямо противопоставляет блаженные чертоги на Гимле и «змеиный дом» на Берегу Мертвых. Возрожденный после Рагнарёка мир в трактовке Снорри приобретает еще одну важную характеристику, «моральную», еще отсутствующую в «Прорицании вёльвы»: в Чертогах Радости будут жить «праведные» люди.

«Христианизация» возрожденного после Рагнарёка мира завершается в более поздней, чем Codex regius, рукописи «Прорицания вёльвы» — «Книге Хаука», написанной в начале XIV в. В двух последних строфах вёльва видит, как

Если в первой из этих строф безусловно имеется в виду Иисус Христос, то во второй можно усмотреть отождествление дракона Нидхёгга с дьяволом, уносящим в ад трупы грешников, которые он будет там грызть. Возрожденный мир радикально отличается от мира асов прежде всего тем, что в нем различаются добро и зло, и злу в нем нет места. Совершившие же злодеяние подвергаются наказанию в загробной жизни. Сохраняя внешние приметы мифологического мира — возрождение жизни на поле Идавёлль, где прежде был Асгард, золотые тавлеи, жреческий прут, — новый мир основан на принципах христианской морали и соотносим с понятием рая.

Под влиянием христианства, вероятно, претерпел некоторые изменения и образ Бальдра. Мы практически ничего не знаем о нем в общегерманскую эпоху, кроме того, что в пантеоне германцев был бог, сын Одина, с таким именем. Из эддических песней и «Младшей Эдды» известен лишь один, но чрезвычайно важный миф о его смерти. В остальном же фигура Бальдра остается неясной, непонятно даже, какова его функция в мифологическом мире: Снорри Стурлусон пишет, что «написано ему на роду, что не исполнится ни один из его приговоров» (Видение Гюльви, 22; МЭ. С. 28), т. е. он лишен возможности активно действовать в мифологическом мире. Его функция — в том контексте, который существовал в XIII в., — быть безвинной жертвой зла, воплощенного в Локи. И эта его функция до определенной степени созвучна примитивно понимаемому образу Христа: безвинный Бальдр, как и Христос, погибает от рук носителей зла. Но в смерти Бальдра отсутствует главный мотив смерти Христа — искупительный. Тем не менее Бальдра, видимо, в какой-то степени уподобляли Христу: он светел, и от него исходит сияние (Видение Гюльви, 22; МЭ. С. 27–28), в его чертоге не бывает злодеяний, и он сам чужд всяческого зла. Как и Христос, Бальдр воплощает надежду на новый мир, лишенный морального разложения.

Победившее христианство должно было, казалось бы, полностью вытеснить мифологический мир из сознания скандинавов — как это произошло в Германии, Франкии и — позднее — в Англии. Однако и в XIII, и в XIV вв. он продолжает живо интересовать исландцев, о чем свидетельствуют рукописи того времени, а его отголоски в виде заклинаний продолжают сохраняться в повседневной жизни скандинавов.

Около 997 г. священник Тангбранд по поручению норвежского конунга Олава Трюггвасона прибыл в Исландию для проповеди христианства. На первых порах он преуспел, обратив некоторых исландцев в новую веру, чем вызвал недовольство язычников. Женщина-скальд по имени Стейнунн вступила с ним в спор:

И тогда Стейнунн произнесла приведенное выше стихотворение о крушении корабля Тангбранда, подчеркнув, что несчастье было вызвано Тором, а Христос не сумел уберечь проповедника. Видимо, в устной традиции существовало и некое повествование о поединке Тора и Христа, на которое ссылается Стейнунн. Победителем в этом поединке был Тор: Христос убоялся сразиться с языческим богом.

Противостояние язычников и христиан в Исландии в самом конце Х в. было крайне острым и сопровождалось убийствами и кровопролитием. Чтобы предотвратить раскол общества, на альтинге 1000 г. законоговоритель (главное должностное лицо Исландии) Торгейр вынес решение: христианство провозглашалось единственной официальной религией. Те же, кто хотел придерживаться веры предков, мог совершать языческие обряды, но не публично, а втайне. Сложившаяся к 1000 г. ситуация в Исландии указывает на то, что к этому времени христианство уже было достаточно хорошо известно, и многие исландцы приняли крещение.

Знакомство скандинавов с христианством началось задолго до его официального введения. Во время походов на христианский Запад, в Ирландию, Англию, Франкию, Германию, викинги разоряли монастыри и увозили церковную утварь, но при этом они видели церкви, церковное убранство, образы Иисуса Христа. Викинги захватывали в плен монахов, и пленники возносили молитвы, а нередко и пытались обратить в истинную веру своих врагов. Однажды в сильный шторм корабль викингов был на грани крушения, обращения к Тору и принесенная жертва не помогли, и лишь после молитвы пленников-монахов шторм неожиданно прекратился. Уверовав в силу Христа, викинги освободили монахов и приняли крещение.

Правители западных государств, тяжело страдавших от викингских набегов, всеми силами пытались «цивилизовать» варваров, в том числе с помощью крещения. На первых порах эти попытки не были успешными.

Даже если эта история придумана самим Ноткером, она отражает многочисленные случаи крещения викингов в IX — Х вв. Но даже подобное «прагматическое» крещение оставляло след в сознании скандинавов. Еще большую роль играли христианские миссионеры, среди которых выделяется св. Ансгарий — «апостол Севера», который проповедовал в Дании и дважды, в 839–841 и 852–854 гг., ездил в крупнейший торговый центр Свеаланда Бирку, где оба раза основывал церкви и оставлял священников. Эти попытки не имели ощутимых результатов: церкви после отъезда Ансгария разрушались, священников нередко убивали, а конунги Дании или Свеаланда оставались язычниками. Но миссии способствовали распространению христианских идей и представлений в обществе, подготавливая его к внедрению христианства.

Восприятие христианских догматов и представлений на первых порах было весьма своеобразным: они воспринимались сквозь призму языческих верований: упрощались, переосмыслялись, уподоблялись в чем-то схожим мифологическим персонажам. Так, например, понятие Троицы совершенно не принималось новообращенными скандинавами. Да и сами проповедники не слишком пытались донести это понятие до своих слушателей, опасаясь, что они воспримут Бога Отца, Бога Сына и Св. Дух как многобожие, и потому Христос отождествлялся с Богом Отцом. Пантеону богов язычества миссионеры противопоставляли единого и всемогущего Бога. Первые скальды-христиане используют те же обозначения Христа, что и Одина: «всеотец», «всемогущий», «правитель небес». И даже в XII в. скальды продолжают называть Христа «единственным» Богом: «Христос, единственный Господин смертных, имеет власть над всеми живущими» (Маркус Скеггьясон, вторая половина XI в.), «единственный господин солнца» (Эйлив Кульнасвейн, конец XII — начало XIII в.).

^{Изображение Христа, рунический памятник, 960-е гг., Jelling, Ютландия, Дания.}

^{National Museum of Denmark / Photo: Roberto Fortuna (по лицензии CC-BY-SA)}

На ранних же стадиях христианизации Христос воспринимался как еще один из богов, которого можно было включить в традиционный пантеон. Так, очевидно, полагал один из исландских первопоселенцев Хельги Тощий (около 890 г.), чья «вера была очень смешанной: он верил в Христа, но призывал Тора, когда дело касалось поездок и трудных времен».

Скандинавы-христиане усвоили лишь один аспект образа Христа из всего многообразия понятий, связанных с ним в христианском мире того времени — образ могущественного и торжествующего бога, Христа-победителя. И в скальдической поэзии до 1050 г., и в изобразительном искусстве он представлен могучим, побеждающим врагов конунгом неба и земли. Древнейшее изображение Христа — на втором Еллингском камне (960–970-е гг.) — представляет его в сиянии славы. Иисус изображен как бы распятым — раскинувшим руки, но крест отсутствует, а его туловище и руки замысловатым узором оплетают ленты.

Уверовать в Христа викингов заставляет его превосходство над языческими богами. Показателен рассказ о крещении норвежского правителя Гудбранда из Долин, который, узнав, что Олав Харальдссон принуждает людей обратиться в христианство, собрал тинг и предложил противопоставить ему Тора: «если мы вынесем из храма стоящего там Тора, который нас всегда защищал, и он посмотрит на Олава и его людей, то бог Олава растает, и все его люди превратятся в ничто». Гудбранд просит Олава явить силу своего бога, прекратив дождь и заставив солнце выйти из облаков. Узнав, что статуя Тора внутри полая, Олав приказывает одному из своих людей ударить по ней дубиной, когда бонды, собравшиеся на тинге, будут слушать его речь и отвлекутся. По молитве Олава погода улучшилась, и перед восходом солнца Олав произносит речь, противопоставляя Тора и Христа: твой бог «слеп и глух и не может защитить ни себя, ни других, он даже не может сам сдвинуться с места, если его не понесут. Я думаю, что скоро ему придет конец. А теперь посмотрите на восток, там идет наш Бог во всем своем блеске». Обернувшись к солнцу, жители Долин не заметили, как воин Олава ударил дубиной по статуе, которая раскололась, и из нее выползли мыши, ящерицы, змеи и жабы. Это убедило Гудбранда и бондов принять христианство.

Борьба язычников и христиан осмысляется в мифологической плоскости, как борьба богов, Христа и Тора, которая завершается безусловной победой Христа: «Плохо пришлось нашему богу, и раз он не смог нам помочь, мы будем теперь верить в того бога, в которого веришь ты», — говорит в заключение Гудбранд (Сага об Олаве Святом, гл. CXII; КЗ. С. 257–258).

В функции Христа, как и конунга эпохи викингов, входит защита земель и людей, не только в духовной сфере, но и во вполне реальном мире. Он и сам покоряет языческие земли, завоевывает их силой, как надлежит конунгу: «Говорят, что (Христос) имеет трон на юге у источника Урд. Так могучий конунг Рима (= Христос) подчинил своей силе языческие земли». Как и конунг, Христос обладает удачей, которую он может передавать другому человеку. Торбьёрн Скальд Дис (конец Х в.) упоминает викинга, который после крещения «получил великую удачу Белого Христа». Уподобление Христа скандинавскому конунгу распространяется даже на такие специфические и далекие от христианства сферы, как кровная месть. В готландской надписи из Sjönhem (XI в.) заказчики памятника призывают Христа отомстить убийцам их сына: «Этот (камень) по Хродфосу. Его обманом убили валахи (?) в далекой поездке. Да поможет Бог душе Хродфоса. Отомсти, Боже, тем, кто его обманом убил». Христос мыслится здесь правителем, непосредственно участвующим в жизни своих поданных и вершащим суд и расправу. Наконец, как и легендарные конунги-Инглинги, Христос может обеспечить урожайный год и мир в стране, о чем его надлежит специально просить, как указывается в одном из шведских областных законов XIV в.

Скандинавское язычество, как мы видели, разработало чрезвычайно подробную систему представлений о загробной жизни с рядом миров и пространств. В «христианстве викингов» эти представления были переосмыслены. Разнообразные мифологические загробные миры — Вальхалла, Хель, обиталище Фрейи — перекликались с представлениями об аде. Их соположение наиболее ярко проявилось в использовании названия богини царства мертвых и самого этого обиталища умерших Hel для обозначения ада. Сложные понятия христианского вероучения сводились к их наиболее общему ядру, соотносимому с языческими верованиями.

^{Подвеска в виде молоточка Тора с крестами, бронза, Х в., Lugnås, Вестеръётланд, Швеция.}

^{The Swedish History Museum, Stockholm}

Важнейший символ Христа — крест сопоставлялся с символом Тора — молотом и противопоставлялся ему. Причисление Христа к языческому пантеону или, по меньшей мере, вера в Христа и Тора одновременно находит отражение в сочетании символов Христа — креста и Тора — молота на одном предмете. Молоточек Тора из Lungås (Вестеръётланд, Швеция) декорирован крестиками, а готландская литейная форма предназначена для изготовления одновременно и молоточков Тора, и нательных крестиков. Неясно сочетание символов на другой подвеске: в перекрестье, вероятно, ветвей креста, несомненно вырезан крест, но другой конец подвески представляет оскаленную морду волка — возможно, Фенрира. Наконец, непонятно, что именно держит в руках Тор, молот или крест, на исландской статуэтке. Многочисленны случаи сочетания изображений креста и молоточка Тора в граффити на восточных монетах.

Норвежский конунг Хакон Добрый (ум. 959 или 960 г.) был отдан его отцом Харальдом Прекрасноволосым на воспитание английскому королю Этельстану. Англия к Х в. уже давно была христианской страной, и Хакон, естественно, был крещен и воспитывался как христианин. Вернувшись в Норвегию и став конунгом, Хакон не отказался от своей веры, и это привело к конфликту с норвежскими бондами: он отказывался совершать жертвоприношения, есть на пиру конину, а чашу с вином осенял крестом. Под угрозой изгнания ему пришлось выполнять языческие обряды, прежде всего не брезговать кониной. Получивший смертельные раны в своей последней битве, Хакон дал обет, что вернется к праведной жизни христианина, если останется жив, если же умрет — пусть похоронят его, как хотят. Его похоронили в роскошном одеянии и полном вооружении под курганом, однако не положили других вещей и не совершили жертвоприношений, совмещая тем самым языческий и христианский обряды погребения. При этом скальд Хакона Эйвинд Погубитель Скальдов сочинил песнь о том, как Один встречает Хакона в Вальхалле.

Соединение, синкретизм языческих и христианских представлений в X–XI вв. ярко проявился в изобразительном искусстве. На распространившихся в это время особенно в Швеции рунических памятниках надпись традиционно высекалась на туловище змея (или двух змеев), окаймляющего выровненную поверхность камня. Вероятно, этот змей соотносился с мировым змеем Ёрмунгандом, окружающим землю. Большинство памятников было установлено уже в христианскую эпоху, и с начала XI в. в центре изобразительного пространства появляется крест. Не мешает изображение языческого змея и распространенной молитвенной формуле: «Да поможет Бог (и Божья Матерь) душе» человека, в честь которого воздвигнут памятник.

Едва ли не наиболее ярким примером синкретизма двух религий является знаменитый Госфордский крест. Установленный в первой половине Х в. в Камбрии (Англия) и достигающий 4,4 м в высоту, крест напоминает дерево и, вероятно, соотносится с мировым древом Иггдрасилем. В углубленных ячейках на всех четырех сторонах креста помещены рельефы по сюжетам как скандинавской мифологии, так и новозаветной истории. Четыре мифологических сюжета посвящены «рыбалке Тора», связанному Локи с его женой Сигюн, Хеймдаллю, держащему рог, и Видару, раздирающему пасть Фенрира. Рядом находится изображение распятия Христа с предстоящими Марией Магдалиной и Лонгином (воином, который пронзил распятого Христа своим копьем) на восточной стороне креста. Существует предположение, что мифологические сцены иллюстрируют христианское учение: например, связанный Локи символизирует Сатану. Однако это предположение чисто умозрительное, и значительно вероятнее, что представленные здесь сцены Рагнарёка отражают языческие представления, а сцена распятия Христа знаменует его включение в языческий пантеон в ранний период христианизации скандинавов.

С течением времени христианские представления все более укоренялись в скандинавских обществах, и в сагах о норвежских конунгах, вводивших в стране христианство, Олаве Трюггвасоне (ум. 1000 г.) и Олаве Харальдссоне (ум. 1030), начали рассказывать многочисленные истории об их встречах и состязаниях с Одином, из которых они выходили победителями. Так, Один под видом старика-сказителя, одноглазого и носившего широкий плащ и шляпу с широкими полями, явился однажды к Олаву Трюггвасону, рассказал ему множество занимательных преданий о древних временах и завоевал тем самым доверие Олава. Наутро же сказитель исчез, но перед уходом зашел на кухню, где готовили мясо для конунга, и предложил заменить варившееся мясо двумя кусками говядины, сказав, что его мясо намного лучше. Узнав об этом, Олав понял, что старик хотел заставить его отведать жертвенного мяса и тем самым совершить идолопоклонство, и приказал выбросить мясо, принесенное стариком.

^{Прорись изображений на Госфордском кресте.}

^{Wellcome Collection}

Постепенно усваивались и церковные догматы. Учение о рае и аде породило новый вид исландской литературы: видения, герой которых оказывался в аде и становился свидетелем мучений грешников, или в рае, который представлялся цветущим садом. Одно из первых видений ада связано также с именем Олава Трюггвасона. Еще ребенком Олав попал на Русь и воспитывался при дворе князя Владимира Святославича. Как рассказывается в саге, когда он подрос и начал ходить в походы с войском Владимира, ему однажды приснился сон. Он поднялся на огромный камень, и ему казалось, что «он находится выше облаков и видит красивые места и светлых людей, которые там были, и почувствовал он сладкий аромат, и увидел красивые цветы, и большее великолепие, чем он мог себе представить». И Олав услышал голос, убеждавший его познать истинного Бога и для этого поехать в Грикланд (Византию), чтобы принять крещение. Устрашившись, Олав стал спускаться с камня и увидел внизу «многие страшные места, полные мучений, огня и мороза, и воя, и жалобного плача, и казалось ему, что он узнаёт многих своих друзей язычников. И то увидел он, что это мучение ждет конунга и княгиню (Владимира и его жену)». Олав отправился в Грикланд, крестился и вернулся на Русь вместе с епископом, который крестил Владимира, его жену и множество других людей (Сага об Олаве Трюггвасоне монаха Одда, гл. 9). Писавший в конце XII в. исландский монах Одд рисует традиционную для западноевропейских видений картину рая и ада, но приписывает видение, как и крещение Руси, Олаву Трюггвасону, первому норвежскому конунгу, последовательно вводившему христианство в Норвегии и Исландии.

^{Литейная форма для отливки нательных крестиков и молоточков Тора, Х в., Готланд, Швеция.}

^{National Museum of Denmark / Photo: Lennart Larsen (по лицензии CC-BY-SA)}

Опирающийся на песни «Старшей Эдды» в их, видимо, еще дописьменной форме, но также и на многие другие источники, Снорри Стурлусон, потомственный христианин, видимо, стремился достаточно точно передать известные ему мифы. Ведь он писал учебное пособие для начинающих скальдов. В скальдической поэзии множество кеннингов основывалось на мифологической традиции: например, обозначения золота «волосы Сив» требовало знания мифа об изготовлении карликами золотых волос для нее, а «выкуп за выдру» отсылал к сказанию об убийстве Одином, Локи и Хёниром выдры, выкупом за которую стал проклятый карликом Андвари золотой клад. Соответственно скальды и в XIII в. должны были хорошо знать мифологические сказания, чтобы свободно и правильно использовать этот важнейший поэтический прием. Но вот в Прологе к «Младшей Эдде» Снорри выступает не как «учитель древностей», а как человек своего времени, который систематизирует и согласует свои источники и который противопоставляет христианского Бога языческим богам. Пролог открывается пространным рассуждением Снорри о причинах, которые заставили людей верить в истинного Бога, что «создал небо и землю и… двух человек, Адама и Еву, от которых пошли все народы» (МЭ. Пролог; С. 9). «Христианский» зачин Пролога должен обозначить отношение Снорри к пересказываемым далее мифам о языческих богах: для него они древние вожди, заслуги которых были столь велики, что их стали почитать как богов. Тем самым Снорри снимает покров сакральности с языческих богов, приравнивает их к людям и — дистанцируется от веры дальних предков.

Традиция «очеловечивания» богов — эвгемеризм — восходит еще к античности и была широко распространена в средневековой литературе. Наиболее частым проявлением эвгемеризма было возведение своего рода к одному из богов: мир богов и мир людей объединялся в предках конунга или другого знатного человека. Непосредственная связь этих миров, однако, в скандинавской мифологии отсутствует: в отличие от, например, греко-римских богов скандинавские асы и ваны почти не вступают в прямые контакты с людьми. Однако представление о языческих богах как прародителях людей существовало еще в общегерманской мифологии: Тацит писал о вере германцев в то, что они произошли от Манна, сына порожденного землей бога Туисто (Тацит, 2. С. 354). В англосаксонских королевских родословных уже в VIII–X вв. Водан считался предком королей практически всех английских королевств. В Скандинавии впервые возведение рода правителя к языческим богам, прежде всего Одину, мы встречаем в поэме конца Х в. скальда Эйвинда Погубителя Скальдов «Перечень Халейгов», т. е. норвежских ярлов Хладира (на территории современного Тронхейма). Эйвинд возводит род ярла Хакона к сыну Одина Сэмингу и называет Хакона «родичем Фрейра», т. е. родственником богов. Так же и династии конунгов Свеаланда — Инглинги и датских конунгов в Лайре — Скьёльдунги восходят к Одину через его сыновей, Ингви-Фрейра и Скьёльда.

В сочинении начала XII в. исландского писателя Ари Торгильссона Мудрого боги-родоначальники превращаются в людей. Рассказывая о заселении острова, Ари указывает происхождение того или иного первопоселенца: «Хроллауг, сын Рёгнвальда, ярла из Мёра, поселился на востоке на Побережье. Оттуда пошли люди с Побережья» (Книга об исландцах, гл. 2). Их предки — норвежская знать, но никак не боги. И только свой род он возводит к сыну Одина Ингви — но называет его «конунгом тюрок». Ингви, а, вероятно, и сам Один, — уже не боги в его глазах, а прославленные конунги из дальней и почти неизвестной земли тюрок — так называли в Скандинавии кочевые народы юга Восточной Европы.

Спустя столетие Снорри Стурлусон рассказывает историю могущественного вождя Одина, приведшего свой народ в Скандинавию. В Прологе к «Младшей Эдде» Снорри, следуя популярной европейской легенде о происхождении франков от троянцев, перечисляет предков Одина, начиная с Приама. Троянская легенда в «Саге об Инглингах» отсутствует, и история Одина начинается с географического описания его первоначального места пребывания.

Знакомый с европейской географической литературой, восходящей к античности, Снорри делит землю на три части, из которых называет Азию и Европу, разделенные рекой Танаквисль (античный Танаис = р. Дон). К северу от Черного моря он помещает Великую или Холодную Свитьод (Свеаланд), в которой размещает «Страну асов» с Асгардом и «Страну ванов». Азия отождествляется им по созвучию со «Страной Асов», где находится Асгард. В устье «Танаквисля, или Ванаквисля», которая впадает в Черное море, располагается Страна Ванов (Vanaland), или Жилище Ванов (Vanaheimr). Замена Танаквисль на Ванаквисль позволяет Снорри поместить ванов в качестве соседей асов — этого требует последующий рассказ об их войне. Географическая привязка переносит Асахейм / Асгард и Ванахейм, как и их обитателей, из мифологического пространства в реальное. В нем Один оказывается не богом, а выдающимся вождем и жрецом, в совершенстве владевшим магией и колдовством. Снорри приписывает Одину обучение людей поэзии и знанию рун, введение законов и установление порядка. Он также отмечает способность Одина менять обличья. Сохранив, таким образом, за Одином практически весь набор функций и деяний, свойственных ему в мифологии, Снорри превращает его в могущественного вождя. После войны с ванами Один передал правление в Асгарде своим братьям Вили и Ве, а сам отправился в путь из Великой Свитьод на Север. По дороге Один оставляет своего сына править в Саксланде (Германии). В «Младшей Эдде» добавлено, что Бальдр стал править в Вестфалии, Сиги и его сын Рерир — во Франкии. Один останавливается в Оденсей («Острове Одина») на острове Фюн, откуда посылает Гевьон за новыми землями. Здесь Снорри пересказывает миф о пахоте Гевьон, который завершается женитьбой сына Одина Скьёльда на Гевьон и их правлением на острове Зеландия в Лайре. Один же уходит дальше на север, в Свитьод (Свеаланд), где «поселился у озера Лёг там, где теперь называется Старые Сигтуны, построил там большое капище и совершал в нем жертвоприношения по обычаю асов» (Сага об Инглингах, гл. I–V. С. 11–13). В этом перечислении мест расселения асов и ванов Снорри сочетает мифологические и реальные места. Названия мифологических обиталищ богов перемежаются в этом списке с действительно существовавшими поселениями: Оденсе (современный город на острове Фюн), Старые Сигтуны (крупный торговый и культовый центр), Лайре (усадьба правителей острова Зеландия в VI–X вв.), Упсала (современная Старая Упсала), что как бы уравнивает те и другие, перенося мифологические локусы в реальность.

Менее очевидны и потому подчас спорны влияния христианства на другие аспекты древнескандинавской мифологии. В наибольшей степени воздействию новых представлений, как считается, подверглись картина возрожденной земли после Рагнарёка и образ Бальдра.

Христианская эсхатология, воплощенная в библейских книгах и «Откровении Иоанна», была доступна в своем полном виде лишь очень немногим скандинавам в первые века после принятия ими христианства: верхушке клира, владевшей латинским языком. Простые священнослужители знакомились с ней в упрощенном виде в переводах и пересказах церковной литературы на народные языки, а простые прихожане черпали свои знания по преимуществу в проповедях. Поэтому представления о конце света были поверхностными и крайне упрощенными, что делало тем более возможным их соположение с представлениями о Рагнарёке.

Картины Рагнарёка и апокалипсиса имеют определенное сходство: им предшествуют разнообразные знамения, происходят социальные и природные катаклизмы, наступает конец света, устанавливается царство добра (тысячелетнее царство Христа — «век Бальдра»). Эти параллели позволили некоторым исследователям полагать, что сама идея гибели мира не была свойственна германской мифологии, а привнесена в Скандинавию вместе с христианством.

Вместе с тем эсхатология христианства, как она воплощена в библейских книгах и, прежде всего в «Откровении Иоанна», связана с понятиями души и ее посмертной участи, раем и адом, Вторым Пришествием Христа, воскресением мертвых и Страшным Судом. В основе этого комплекса лежит концепция греха, его искупления или наказания. Однако само понятие греха было абсолютно чуждо как древним германцам, так и скандинавам эпохи викингов. Оно пришло на Север только вместе с христианством. Соответственно не могли возникнуть и представления о суде над душами умерших, разделении их на праведников и грешников, противопоставлении рая и ада и пр. Распределение умерших по загробным мирам, как минимум трем — принадлежавшим Одину, Фрейе и Хель, — зависело прежде всего от статуса умершего и причины его смерти, а отнюдь не от его добродетелей, которые в скандинавском обществе радикально отличались от христианских. Знатных и наиболее отважных воинов, павших на поле битвы, валькирии забирали в Вальхаллу, остальные воины попадали к Фрейе, все же прочие умершие отправлялись в Хель. Как Вальхалла ничуть не напоминает христианский рай, так и царство Хель принципиально отлично от ада: оказавшиеся там люди не подвергаются мучениям, а, скорее, продолжают привычный образ жизни: например, к появлению Бальдра обитатели Хель готовят пышный пир.

Более того, миф о Рагнерёке возник задолго до христианизации Скандинавии. Мы не знаем, существовал ли он у древних германцев времен Тацита (I в. н. э.) или Иордана (VI в. н. э.), но уже на брактеате из Trollhätten V в. изображен Тюр с рукой в пасти волка. Этим волком, согласно записанному в XIII в. мифу, был Фенрир. Образ Фенрира теснейше связан с мифом о Рагнарёке: именно он принесет смерть верховному асу — Одину, а руку Тюр потерял тогда, когда боги надевали на волка оковы. Можно полагать, что в это время некие эсхатологические мотивы (если не цельная эсхатология, как она представлена в «Старшей Эдде») уже существовали. В VIII в. появляются первые надежные свидетельства его достаточно широкого распространения в Скандинавии. Прежде всего, это многочисленные изображения Вальхаллы на готландских рисованных камнях VIII–IX вв. В них отражен полностью разработанный комплекс представлений об обиталище Одина с его троном, с прибывающими воинами, которых встречают валькирии с питьевыми рогами, со сражающимися ежедневно воинами. Миф о Вальхалле имеет смысл только в эсхатологическом контексте — она приют для воинов, готовящихся к схватке с чудовищами в конце света. Даже внешний вид говорит о ее воинской предназначенности: «стропила там — копья, а кровля — щиты, и доспехи на скамьях» (Речи Гримнира, 9).

^{Фенрир и корабль мертвых Нагльфар (?), рунический памятник, XI в., Tullstorp, Сконе, Швеция}

^{National Museum of Denmark / Photo: Erik Moltke (по лицензии CC-BY-SA).}

Вальхалла — фактически единственный сюжет, связанный с Рагнарёком, который нашел широкое отображение в искусстве. Лишь два-три памятника, причем из дважды завоеванной викингами в IX–X и начале XI в. Англии, несут изображения борьбы с волком Фенриром: на первом из них Фенрир пожирает Одина, нога которого находится в пасти волка. Аналогичный сюжет известен на руническом памятнике из Ledberg (Эстеръётланд, Швеция) XI в. На третьем памятнике Видар разрывает пасть Фенрира, поставив ногу в волшебном башмаке на его нижнюю челюсть. Возможно, Фенрир и корабль мертвецов Нагльфар представлены на памятнике из Туллсторпа (Сконе, Швеция).

Свидетельством широкого распространения мифа о Рагнарёке, служат приводимые Снорри поверья, берущие начало в этом мифе. Так, считалось, что «всякий, кто умрет с неостриженными ногтями, прибавит материала для Нагльфара» (Видение Гюльви, 50; МЭ. С. 52), а башмак Видара, которым он наступит на челюсть Фенрира, «сделан из тех обрезков, что остаются от носка и от пятки, когда кроят себе башмаки. И потому тот, кто хочет помочь асам, должен бросать эти обрезки» (Видение Гюльви, 50; МЭ. С. 53). Простые люди, хотя и были официально приобщены к христианству, продолжали сохранять верования, связанные с мифом о Рагнарёке.

Иное дело — миф о возрождении мира после Рагнарёка. Никаких следов его существования до XIII в. как будто не обнаружено ни в литературе, ни в изобразительном и декоративном искусстве, ни в скальдической поэзии. Поэтому происхождение этой части скандинавской эсхатологии, как она предстает в памятниках XIII в., — предмет дискуссий. Если часть ученых полагает представления о возрождении мира неотъемлемой частью скандинавской мифологии, то другие не исключают, что как сама эта идея, так и характеристики «века Бальдра» возникли под влиянием христианского учения о рае не ранее ХI–XII вв. и отразились в «Прорицания вёльвы» в конце ее бытования в устной традиции. Подобному переосмыслению христианского концепта могло способствовать долгое время сосуществования древнескандинавских представлений о конце света с христианской эсхатологией. Их взаимодействие, как признается всеми исследователями, сказалось на эволюции мифологической традиции.

В первую очередь воздействию христианства подверглись представления о загробной жизни: они касались каждого человека. Хель легко ассоциировалась с адом, и вёльва перед концом мира

Нарисованная вёльвой картина радикально отличается от представлений о Хель. Ее царство в мифах — это некое пространство, отделенное рекой от миров богов и людей. Вёльва рисует картину замкнутого «дома» с максимально негативными характеристиками: он лишен солнца, обращен к северу, стены сплетены из тел ядовитых змей. В Хель попадают и простые люди, и герои, как, например, Бальдр или Сигурд Убийца Фафнира. В песни же в Хель — уже христианский ад — отправляются грешники, причем их греховность соответствует смертным грехам: клятвопреступлениям, убийствам, прелюбодеяниям (надо отметить, что и в XIII в. наличие наложниц хотя и осуждалось церковью, но было вполне обычным явлением). В видении вёльвы дракон Нидхёгг, который ранее глодал корни Иггдрасиля, превращается в мучителя грешников, глодающего их трупы.

В мифологической картине мира Хель противостоят Асгард и Мидгард. Жизнь в Мидгарде, видимо, представлялась обычной, повседневной жизнью людей — так она изображается в «Песни о Риге». Мирная жизнь Асгарда временами нарушается вторжениями ётунов или проделками Локи, но в целом так же обыденна, как и жизнь в Мидгарде: боги собираются на советы и суды, пируют, осматривают миры и добывают различные ценности. В христианской картине мира аду противостоит рай, где блаженствуют праведники. Первым отголоском представлений о рае, вероятно, можно считать упоминание о Чертоге Радости — жилище, построенном асами в начале времен, а также о прекрасной роще перед входом в Вальхаллу с листьями красного золота. Связано с мотивом рая, видимо, и описание жилища Бальдра:

Обиталище Бальдра, где не бывает злодейств и царит добро, — своего рода предвосхищение рая, который наступит в возрождающемся после Рагнарёка мире.

Опираясь на эти строфы «Прорицания вёльвы», Снорри прямо противопоставляет блаженные чертоги на Гимле и «змеиный дом» на Берегу Мертвых. Возрожденный после Рагнарёка мир в трактовке Снорри приобретает еще одну важную характеристику, «моральную», еще отсутствующую в «Прорицании вёльвы»: в Чертогах Радости будут жить «праведные» люди.

«Христианизация» возрожденного после Рагнарёка мира завершается в более поздней, чем Codex regius, рукописи «Прорицания вёльвы» — «Книге Хаука», написанной в начале XIV в. В двух последних строфах вёльва видит, как

Если в первой из этих строф безусловно имеется в виду Иисус Христос, то во второй можно усмотреть отождествление дракона Нидхёгга с дьяволом, уносящим в ад трупы грешников, которые он будет там грызть. Возрожденный мир радикально отличается от мира асов прежде всего тем, что в нем различаются добро и зло, и злу в нем нет места. Совершившие же злодеяние подвергаются наказанию в загробной жизни. Сохраняя внешние приметы мифологического мира — возрождение жизни на поле Идавёлль, где прежде был Асгард, золотые тавлеи, жреческий прут, — новый мир основан на принципах христианской морали и соотносим с понятием рая.

Под влиянием христианства, вероятно, претерпел некоторые изменения и образ Бальдра. Мы практически ничего не знаем о нем в общегерманскую эпоху, кроме того, что в пантеоне германцев был бог, сын Одина, с таким именем. Из эддических песней и «Младшей Эдды» известен лишь один, но чрезвычайно важный миф о его смерти. В остальном же фигура Бальдра остается неясной, непонятно даже, какова его функция в мифологическом мире: Снорри Стурлусон пишет, что «написано ему на роду, что не исполнится ни один из его приговоров» (Видение Гюльви, 22; МЭ. С. 28), т. е. он лишен возможности активно действовать в мифологическом мире. Его функция — в том контексте, который существовал в XIII в., — быть безвинной жертвой зла, воплощенного в Локи. И эта его функция до определенной степени созвучна примитивно понимаемому образу Христа: безвинный Бальдр, как и Христос, погибает от рук носителей зла. Но в смерти Бальдра отсутствует главный мотив смерти Христа — искупительный. Тем не менее Бальдра, видимо, в какой-то степени уподобляли Христу: он светел, и от него исходит сияние (Видение Гюльви, 22; МЭ. С. 27–28), в его чертоге не бывает злодеяний, и он сам чужд всяческого зла. Как и Христос, Бальдр воплощает надежду на новый мир, лишенный морального разложения.

Победившее христианство должно было, казалось бы, полностью вытеснить мифологический мир из сознания скандинавов — как это произошло в Германии, Франкии и — позднее — в Англии. Однако и в XIII, и в XIV вв. он продолжает живо интересовать исландцев, о чем свидетельствуют рукописи того времени, а его отголоски в виде заклинаний продолжают сохраняться в повседневной жизни скандинавов.