— Еще бы! У них такие лохматые лапы, — ответил Лассе. — Они ступают так тихо, стоят за деревьями и пялят на нас глаза.

— Вот еще! И вовсе они не пялятся на нас.

— А вот и пялятся! Весь лес полон троллиных глаз, которые сейчас таращатся на нас. Но подойти к нам они не смеют, боятся огня.

Тут папа сказал, чтобы Лассе перестал пугать маленьких девочек глупыми россказнями. Он подбросил веток в огонь, и он вспыхнул так ярко и красиво. Я не верю, что на свете есть тролли. Но на всякий случай забралась к папе на колени, а Анна села на колени к дяде Эрику. И дядя Эрик посвистел для нас. Он очень хорошо умеет свистеть, когда захочет. Как птица.

И я подумала: «Если и в самом деле в лесу есть тролли, то они сейчас, наверно, удивляются, зачем мы сидим здесь у огня среди ночи и слушаем, как дядя Эрик свистит».

И еще дядя Нильс, папа и дядя Эрик рассказывали всякие истории. А мы смеялись, потому что это были очень смешные истории. Лассе, Буссе и Улле взяли карманные фонарики и пошли на берег поискать раков. И принесли в жестяной банке двадцать три штуки. Лассе сказал Буссе и Улле:

— Если девчонки будут вести себя как люди, мы завтра вечером угостим их раками.

— Да, но только смотря по их поведению.

— Точно, если они будут очень хорошо себя вести, — добавил Улле.

Когда костер догорел, дядя Эрик сказал, что пора спать. У наших пап шалаша не было. Они легли возле потухшего костра и завернулись в одеяла. Анна, Бритта и я залезли в свой шалаш под елкой. Мы тоже завернулись в одеяла и собрались спать. И тут мы услышали, как кто-то крадется неподалеку от шалаша. И я крикнула:

— Кто там?

— Тролль! — ответил Лассе страшным голосом. Мы поглядели в щелочки между ветками и увидели мальчишек. Они светили фонариками и сказали, что хотят посмотреть на наш шалаш. Потом они влезли к нам один за другим. В шалаше было тесно, но всем хватило места. Мальчики сказали, что шалаш у нас ничего себе, хотя у них, ясное дело, лучше. Потом они снова вылезли, и Лассе сказал:

— Да, шалаш у вас подходящий! Но от троллей он вас не спасет!

Мальчишки ушли, а мы попытались заснуть. Сначала мы немножко поболтали, но, когда лежишь ночью в лесу, разговаривать как-то страшновато. Кажется, будто кто-то стоит в темноте и слушает.

Я думаю, Бритта и Анна заснули намного раньше меня. Я лежала и слушала, как шумит лес. Он шумел тихонько. А еще волны бились о берег медленно-медленно. Все это было так удивительно. И я не знала, весело мне или печально. Я лежала и пробовала догадаться, весело мне или грустно, но не смогла. Видно, потому, что, когда спишь в лесу, становишься какой-то чудной.

Папа разбудил нас в четыре утра. И я обрадовалась, хотя дрожала от холода, как собачонка. Солнышко уже светило. Мы вылезли из шалаша, помахали руками, чтобы согреться, и папа напоил нас горячим шоколадом. На озере еще лежал туман, но скоро он рассеялся. Мы с папой, Лассе и Буссе сели в одну лодку, дядя Эрик, дядя Нильс, Улле, Бритта и Анна в другую. И все мы поплыли забирать ловушки.

Мне жаль всех людей, которые никогда не сидели в лодке в четыре утра и не собирали ловушки на раков.

Почти во всех ловушках было полно раков. Буссе и Лассе запросто берут раков в руки. А я не смею. Буссе взял одного рака и стал его разглядывать. Потом вдруг ни с того ни с сего отпустил его в воду.

— Ты что, спятил? — крикнул Лассе. — С какой это стати ты бросаешь раков в озеро?

— У него были такие печальные глаза, — ответил Буссе.

— Ну и дурак! - рассердился Лассе. — Теперь он ползает по дну и рассказывает про нас другим ракам. И нам больше их не поймать в этом году. Зачем ты его отпустил?

— Он так печально смотрел на меня, — повторил Буссе.

Но тут подошла вторая лодка, и мы крикнули Улле, Бритте и Анне:

— Много раков наловили?

— Почти полную лодку! — ответил Улле.

Потом мы поплыли назад, к своему лагерю, выложили раков в две большие бельевые корзины с крышками, упаковали все свои вещи и отправились домой, в Буллербю. Трава была мокрой от росы, висевшая на ветках паутина сверкала, как бриллиантовая. Ноги у меня промокли. Я была сонная, голодная и ужасно-преужасно довольная. Ведь так интересно идти гуськом по тропинке и нести так много раков. Дядя Эрик насвистывал, а мы пели:

Пошел на охоту охотник,

зеленою рощей он шел.

Вдруг Лассе закричал:

— А я вижу дым Буллербю!

И мы все увидели дымок, поднимающийся над лесом. Дым трех труб. Мы поняли, что в Норргордене, Сёргордене и Меллангордене уже все проснулись. Мы прошли еще немного и увидели Буллербю. Солнце светило в окна, и деревня наша была такой красивой!

— Мне жаль людей, которым негде жить, — сказала я Анне.

— А мне жаль тех, кто живет не в Буллербю, — ответила Анна.

Дедушка уже проснулся и сидел под вязом, который растет на лужайке Норргордена. Услышав, что мы пришли, он крикнул нам:

— Есть нынче раки в Ноккене?

А дядя Эрик ответил, что раков там тьма-тьмущая и что дедушка такого еще не видел.

Но дедушка сказал:

— Охо-хо, хо-хо! Да я на своем веку этих раков в Ноккене пропасть переловил.

Мы уселись на траве рядом с дедушкой и рассказали ему, как там было интересно. А Лассе открыл жестяную банку, где были раки мальчиков, и дал дедушке послушать раков. Когда раки ползают в банке, слышится звук, похожий на «клирр, клирр». Дедушка был доволен, он засмеялся и сказал:

— Да, я слышу, что это раки ползают, знакомые звуки!

А Лассе спросил:

— Дедушка, можно мы устроим у тебя сегодня ужин с раками?

— Охо-хо, хо-хо, конечно можно, — ответил дедушка.

ДЕТИ С УЛИЦЫ БУЗОТЕРОВ

Лотта — она еще такой ребенок!

ой брат — его зовут Юнасом, а я — меня зовут Марией, а нашу маленькую сестренку — Лоттой. Ей — Лотте — всего лишь чуточку больше трех лет. Папа говорит, что, пока в доме не появились дети, было совершенно спокойно. А потом стало так шумно.

Мой брат — он родился раньше меня. И папа говорит, что в доме стало грохотать почти сразу же, лишь только Юнас вырос так, что смог колотить погремушкой по краю кровати утром в воскресенье, когда папе хотелось спать. А потом Юнас гремел все сильнее и сильнее. И поэтому папа прозвал его Стур-Скрель, что значит Большой Гром. Мне он дал прозвище Лиль-Скрель — Малый Гром, хотя я, во всяком случае, грохочу не так часто, как Юнас. Иногда я долго-долго сижу совсем тихо. Потом в доме появилась еще одна девочка, и это была Лотта. Ее, не знаю почему, папа называет Лилла Скролан, что значит — Маленькая Гроза. Мама зовет нас: Юнас, Мария и Лотта — так, как нас зовут. Хотя она иногда, так же как Юнас и Лотта, называет меня Миа Марией. Мы живем в доме желтого цвета на маленькой улице, которая называется Крукмакаргатан — улица Горшечников.

— Может, в незапамятные времена тут и жили горшечники, но теперь тут живут одни бузотеры, — говорит папа, — давайте переименуем нашу улицу в Брокмакаргатан, то есть в улицу Бузотеров.

Лотта сердится, что она не такая большая, как Юнас и я. Юнасу и мне разрешают ходить совершенно одним даже до самого рынка, а Лотте не разрешают. Юнас и я ходим на рынок по субботам и покупаем карамельки у старушек-карамельщиц, которые там торгуют. Но мы приносим домой конфеты и Лотте, а как же иначе!