Когда корабли начали сближаться, мы с мушкетёрами выстрелили первыми. Приказа нам никто не отдавал, но капитан одобрительно кивнул, когда наша четвёрка проявила инициативу. Первые вражеские матросы начали падать за борт. Я не доверил никому из команды свою аркебузу, поэтому, выстрелив раз, положил её на борт. Следующие оставшиеся в запасе три или четыре выстрела, я произвёл из пистолета.

И только когда корабли уже почти столкнулись и начали перекидывать через борта первые абордажные мостики, мы сделали еще по одну выстрелу, выхватили шпаги и побежали вперед. Мы выскочили на мостики одними из первых, но нас уже встречала группа вполне себе готовых к бою головорезов.

Большая часть из них напоминали пиратов куда больше, чем люди Мансфельда. Нас встретили черные повязки, золотые зубы и огромные абордажные сабли. У кого-то было даже несколько пистолетов с раструбом. Я сразу нацелился на человека с таким пистолетом. Во-первых, потому что я хотел заключить его себе, а во-вторых, потому что он казался каким-то уж слишком опасным. К моему удивлению, такой пистолет стрелял не картечью, хотя было бы здорово. По-видимому, раструб был сделан просто для того, чтобы было проще засыпать порох во время морской качки.

Так или иначе, я застрелил обладателя этого прекрасного пистолета фактически в ту же секунду, как только увидел, и побежала к нему. К сожалению, тело матроса заслонили еще нескольких товарищей, и пришлось драться уже с ними. Звенела сталь, но ее быстро перекричали шум волн и множество голосов.

Несколько человек попытались нас окружить нашу четвёрку, однако мы всё равно продвигались вперед. Нашей задачей было дать возможность матросам с пиратского судна проникнуть глубже на вражескую палубу. Большую часть времени я скорее оборонялся, продвигаясь вперед. Практически не пытался никого убить, не совершал каких-то особенно яростных выпадов. Моей задачей было отвоевывать себе каждый небольшой шажок пространства, для того, чтобы помочь пиратам выбраться на палубу.

Ну и для того, чтобы самому поближе подойти к столь интересующему меня пистолету.

Арман дрался ловчее всех. Несмотря на то, что вряд ли он часто ходил под парусом, его как будто бы совершенно не волновали тряска, качка. Да и вообще то, что сражались мы в достаточно узком пространстве. Он проскользнул у меня за спиной, воткнул шпагу в горло одному из испанцев, резко выдернул ее так, что кровь брызнула мне на лицо, и тут же протанцевал дальше.

Даже Анри д’Арамитц, всегда считавшийся лучшим фехтовальщиком из нас четырех, присвистнул, глядя на то, как ловко Арман сражается на палубе корабля. А вот де Порто приходилось так же паршиво, как и мне. Он едва справлялся с тем, чтобы просто не упасть за борт.

В какой-то момент его теснили от нас. Сначала здоровяк надолго застрял у самого борта. Он бодался с одним противником, затем этого противника заколол кто-то из голландских матросов. А Исаак де Порто так и остался стоять у бортика испанского корабля, пытаясь отдышаться и, наверное, не расплескать свой завтрак за борт. Битва, между тем, продолжалась.

С большим трудом, мы отвоевали себе первые два или три метра палубы. Я успел даже подхватить пистолет с раструбом. Он был всё ещё заряжен, и даже пуля не выпала. Так что новое приобретение помогло мне пристрелить ближайшего испанца, и я сразу же засунул его за пояс.

— Отвратительная толкучка! — выдохнул Анри д’Арамитц, становясь бок о бок со мной.

Ещё один испанец свалился под ноги гугеноту, но казалось, что это никак не влияло на их общее количество. Я смог заколоть другого матроса, а потом перед нами возник радостный и покрытый кровью Арман д’Атос. Он успел приподнять шляпу, воткнуть шпагу в грудь какого-то несчастного испанца, а потом снова исчезнуть в суматохе боя.

— Я понял, Анри. Мне всё-таки не нравится абордаж, — грустно сказал я.

В какой-то момент испанцы поняли, что, во-первых, нас больше. Во-вторых, больше нас становилось очень стремительно, а вот их, лишь стремительно меньше. Испанский торговый корабль, хоть и имел на борту множество солдат, офицеров, всё же решил бросить оружие. Капитан Мансфельд с улыбкой вышел вперед, принимая сдачу. Я ожидал, что мы просто перетащим все ценности, однако судно было решено затопить.

Это решение чуть было не привело к тому, что сдавшиеся испанцы попытались снова схватиться за оружие. Однако они уже были окружены, да и в тотальном меньшинстве. И всё же, приказ Мансфельда вызвал у нас, мушкетеров, некоторый шок. Я вышел вперед и сказал:

— Капитан, а зачем вы топите судно?

Мансфельд лишь посмотрел на меня, хмыкнул в свои пышные соломенные усы, да ничего не ответил.

Матросы начали вытаскивать с корабля ценности, а офицеров и команду связали. Тем, кто не был испанским подданным, предложили место у нас в качестве матросов и какой-то рабочей силы. Почти все отказались, кроме пары мальчишек лет тринадцати-четырнадцати, которых сами испанцы завербовали, скорее насильно. Остальных спустили в лодки и отправили куда глаза глядят.

Им развязали руки только когда лодки уже готовили спустить на воду. Оставили какие-то припасы и весла, но особенных шансов у этих людей не было. Я смотрел на Мансфельда, пытаясь понять, насколько же жестоким нужно быть, чтобы, приняв пленных, позволить себе такое решение. Фактически оставив людей умирать в открытом море. Дорога домой — что в ближайший испанский порт, что в Англию — была для простой лодки практически невозможной.

Мансфельду, думаю, моя выходка на понравилась. Когда судно затопили, он решил поговорить со мной наедине. Отвел меня к каютам и тихо и злобно спросил:

— Мне кажется, шевалье, что вам нравятся испанцы?

— Нет, ни в коем случае, месье, — ответил я. — С чего бы они мне нравились?

— С того, что вы по какой-то причине забываете о войне. Каждый корабль, каждая маленькая медная монетка что они приносят идут на пользу испанскому престолу. Почему вы думаете, что можно было ставить этот корабль? Вы знаете, столько стоит один такой корабль?

— Я догадываюсь, месье, что немало.

— Так почему же я должен был такое богатство оставлять врагу? — с нажимом спросил Мансфельд. Я вздохнул.

— Но люди на лодках, как они, доберутся до берега⁈

— Эти люди знали, на что шли. Эти люди не стали бы брать нас в плен. Запомните, пиратов, шевалье, в плен не берут, их… — Мансфельд вдруг рассмеялся. — Нас вешают сразу. Или топят. Так что я дал им шанс. Вы кто-нибудь давали своим врагам шанс, шевалье д’Артаньян?

Я кивнул.

— Наверное, чаще, чем нужно, — ответил я, но Мансфельд только покачал головой. Как будто бы, наши отношения после этого с ним не заладились.

Я пытался обсудить с мушкетёрами, случившимися, но никто из них не осудил Мансфельда. Наверное, это не только меня расстраивало, хотя с чего я мог ожидать. В душе я оставался человеком 21 века, которого такие выходки совершенно точно не устраивали. Так или иначе к третьему дню пути мы прибыли берегам старой доброй Англии.

Нас встретил туманный порт Дувра. Это был достаточно крупный британский городок. Большая часть населения которого жила морем и войной. Наверное, запах войны стоял особенно сильно.

Я увидел и множество цехов, где прямо сейчас отливали пушки и многочисленные мануфактуры, где ткали паруса. Несколько кораблей уже стояло на приколе. Я понимал, что британский флот набирает силу и ждет очередной схватки с испанцами.

Как будто бы это было бы нам только на руку, но я уже начинал уставать от этой постоянной бесконечной войны всех со всеми. В любом случае, в Дувре мы остались ненадолго. Наша главная цель была на севере, в самом Лондоне. Мы переоделись в благочестивых британских джентри. Проблема была в том, что мы всё ещё несли с собой пистолеты и аркебузы.

Как только мы выехали из Дувра по направлению к Лондону, ко мне сразу же обратился Исаак де Порто.

— Шарль, друг мой, — сказал он, —я надеюсь, вы понимаете сложную политическую ситуацию, в которой сейчас находится наша соседка Англия.