Я не ответил.

Помолчав, Каппи со вздохом произнесла:

– Я собираюсь выбрать Предназначение женщины, Фуллин. Моя мужская половинка слишком нуждается в тебе.

Она разжала руку и выпустила кусок смятой ткани.

– Чтобы ты знал, – добавила она, – если я в конце концов стану очередной жрицей… Лита говорит, что есть неписаный закон – жрица и служитель Патриарха должны тайно пожениться. С точки зрения Патриарха, это был хитрый способ подчинить женщин власти мужчин. Но так считал Патриарх. Хакур и Лита счастливы друг с другом уже много лет. Надеюсь, что со следующим служителем Патриарха, кем бы он ни был, я не буду чувствовать себя одинокой.

Не оглядываясь, Каппи пошла прочь и скрылась за дверью Патриаршего зала.

Я намеревался подождать минут пять, чтобы дать Каппи время уйти, даже если она наткнется на мэра, Рашида или Стек. Но сама атмосфера Патриаршего зала действовала на меня угнетающе – густой запах пыли, бессмысленная увядшая роскошь, изображение пары, клянущейся в любви на Руке Патриарха… В детстве этот зал казался мне настоящей сокровищницей; сейчас же я понял, почему взрослые тоберы посылали сюда своих детей, но никогда не ходили сами. А спустя минуту я попросту бросился бежать прочь от зловещих экспонатов, словно за мной гнались призраки, – по коридору и на улицу, по широким ступеням крыльца, где в лучах солнца сидели Рашид и Стек вместе с Эмбруном.

Стек озадаченно посмотрела на меня, словно у нее было какое-то право задать мне вопрос, что произошло между Каппи и мной. Но такого права у нее не было; в моем возрасте мальчики не поверяли в свои тайны даже настоящих матерей, не говоря уже о чужаках-нейтах. Если бы мы были одни, Стек могла бы настоять на своем, но Лорд-Мудрец допрашивал Эмбруна и никак не отреагировал на мое появление, не говоря уже о том, чтобы перевести разговор на мою личную жизнь.

Рассказ свидетеля о том, что он якобы видел, занял не слишком много времени. Лучезарный уже переключился на то, что интересовало его по-настоящему: Гнездовье и то, как тоберы меняют свой пол. Тут Эмбрун действительно мог ему помочь – он выбрал свое Предназначение прошлым летом, так что воспоминания еще были свежи.

– И это какой-то бестелесный голос? – Рашид пристально смотрел на своего собеседника. – Который спрашивает: «Мужчина, женщина или и то и другое?»

– Именно так, господин.

Эмбрун сидел, изо всех сил пытаясь выглядеть непринужденно, как будто ему приходилось беседовать с Лучезарными каждый день. Однако я заметил, что он почти не смотрит на Рашида, причем отнюдь не из скромности – внимание его было приковано к Стек, точнее, к глубокому вырезу ее блузки.

Так и подмывало дать ему кулаком по носу!

– Тогда, – продолжал лорд, – если это не слишком личное, не мог бы ты рассказать, почему ты выбрал мужской пол?

Эмбрун задумался – наверное, пытался решить, стоит ли ему лгать.

– У меня ведь не было особого выбора, верно? – наконец произнес он. – Моя женская половинка лишилась разума, и я не мог так жить.

Он продолжал рассказывать о несчастном случае в детстве и о его последствиях, то и дело приукрашивая подробности, поскольку ему редко выпадал шанс поделиться своей историей с новоприбывшими. Насколько мне было известно, девочка-Эмбрун дразнила лошадь, тыкая ее палкой, и получила копытом в лоб. Оказывается, мотивы его женской половинки были куда более благородны – якобы она пыталась вытащить шип, глубоко вонзившийся в лошадиный зад.

Что это за местная растительность с шипами, росшими на высоте лошадиного крупа? Собственно говоря, глупому животному вообще негде было подцепить шип, разве что оно решило бы усесться на розовые кусты мэра. Хотя… пусть Эмбрун занимается самовосхвалением, тем более что чересчур далеко он не заходит. Кроме того, интересно было слушать, как он описывает то, каково быть, скажем так, нездоровым на голову. Впрочем, о своих женских годах он почти ничего не помнил, лишь отдельные ощущения – боль от прикосновения к горячей плите или страх и замешательство, когда она однажды заблудилась в лесу. По большей же части эти годы просто стерлись из его памяти, словно туманные сновидения, которые быстро забываются после пробуждения.

Лицо Рашида становилось все более задумчивым, когда Эмбрун закончил свой рассказ, он пробормотал:

– Ты получил травму, будучи пятилетней девочкой. В шесть лет ты стал мальчиком, и все было прекрасно, за исключением того, что ты не мог вспомнить большую часть событий прошлого года. Потом, когда ты снова стал девочкой, ты опять стал… ущербным?

– Именно так, господин! Я ведь не вру, верно, Фуллин?

– Вовсе нет, – согласился я. – Его женская половинка в самом деле повредилась в уме, после того как ее лягнула лошадь. Тело ее продолжало расти, но разум остался тем же, что и был до этого.

– Значит, твое женское тело пострадало, но мужское – нет. – Рашид повернулся ко мне. – То же самое верно и для всех остальных в Тобер-Коуве? Я имею в виду – повреждения, полученные женским телом, не влияют на мужское, и наоборот?

– Конечно, – ответил я и, вытянув руку, показал бледно-розовый шрам чуть выше запястья. – В детстве, когда я обшаривал полуразрушенный дом в другом конце поселка, то не заметил торчавший из доски гвоздь. На моем мужском теле остался след от раны, но на женском его нет.

– Очень интересно! – воодушевился лорд.

– Это еще ничего, господин, – заметил Эмбрун. – Как насчет Йейли-охотницы? Это будет покруче моего копыта в лоб.

– Кто это – Йейли?

– Восемь лет назад Йейли утонул, – начал Эмбрун. – Ему было шестнадцать, и он пошел вместе с другими мальчишками нырять с камней на берегу. Попытался совершить какой-то замысловатый прыжок, о котором вычитал в книге Древних, и угробился… я имею в виду, совершил ужасную ошибку. Ударился о дно головой. Притом он еще и отошел подальше от приятелей, чтобы они над ним не смеялись, пока он будет упражняться. Когда его хватились, парень плавал лицом вниз.

– Ребята, все в слезах, принесли его в поселок, – продолжал рассказчик. – Это я помню, хотя тогда и был девчонкой – меня просто напугали громкие рыдания и причитания его родных. Потом наступил солнцеворот, дети отправились в Гнездовье, а когда мы вернулись, угадайте, кто был среди нас? Девушка-Йейли.

– Ты имеешь в виду, – сказал Рашид, – что ее мужское тело умерло, но женское вернулось в день солнцеворота?

– Именно так и произошло, – подтвердил я. – Йейли сама разожгла погребальный костер для своего мужского тела. Хакур откладывал кремацию, пока не выяснил, вернется ли Йейли из Гнездовья, – очевидно, подобное уже случалось раньше.

– Где эта Йейли? – оживленно спросил Рашид. – Мне нужно с ней поговорить.

– Прошу прощения, господин. – Эмбрун покачал головой. – Йейли не так-то просто найти. Подобная смерть основательно ее подкосила, хотя она ничего о ней и не помнила. Но тем не менее это все равно сидит где-то глубоко у нее внутри.

– И, зная нравы Тобер-Коува, – пробормотала Стек, – можно сказать, что люди относились к ней как к неполноценному уроду.

– Не помню, чтобы кто-то над ней издевался, – сказал Эмбрун, что было неправдой, поскольку он сам выкрикивал на школьном дворе: «Эй, мертвячка! Госпожа Нужда!» – Но с течением времени Йейли становилась все более раздражительной. Особенно по мере того, как приближался очередной солнцеворот.

– Хакур решил не отступать от заведенных правил, – вмешался я, – и объявил, что она должна отправиться в Гнездовье, когда придет время.

– Дело не только в служителе, – продолжил Эмбрун, – Йейли было всего семнадцать, она еще даже не родила ребенка от Господина Ворона. Многие считали, что она должна, как положено, вновь побывать в Гнездовье. Но девушка боялась, что она может вернуться оттуда мертвой, или нейт, или кем-нибудь еще. В канун Предназначения она убежала в лес и с тех пор там и живет. Вот почему ее называют Йейли-охотница. Иногда она тайком приходит в дом своих родителей, чтобы обменять мясо и шкуры на необходимые ей вещи. Однако официально Хакур объявил, что ее присутствие в поселке нежелательно.