— Бог теперь смотрит на вещи широко, без предрассудков, — вмешался Яка.
— Он терпелив и беспредельно милостив, — сказал священник Петер убежденно.
Яка подмигнул Алешу, тихонько посмеиваясь, а вслух сказал:
— Если папе римскому станут известны твои речи, он тебе покажет! Сдается мне, ты и твой словенский бог во время бессонницы и на эту тему дискутировали!
Священник наморщил лоб и сурово сдвинул седые косматые брови. Но, подавив в себе раздражение, по-детски прямодушно ответил:
— Что поделаешь, раз он, как и я, не может уснуть. Не знаю, есть ли в Ватикане какой другой бог или нет. Только уж, во всяком случае, он не такой, каким ты его намалевал у лиственниц над долиной. Хотя, скажу я тебе, и святой Франциск, и святой Августин, и святой Фома, и святая Терезия — все по-своему видели бога.
— Вот-вот! — Яка обеими руками ухватился за предложенное объяснение, словно за нитку разматывающегося клубка. — Ведь каждый ребенок знает, что посещающий тебя бог — это самый обыкновенный краинский горьянский бог и что жители каждой словенской области, будь то хоть Приморье, Штирия, Доленьская, Рибница или Прекмурье, имеют своего бога, еще более крестьянского, чем этот твой, у которого индустрия отнимает людей — он потерял бы их куда больше, если бы наши земляки не были такими упрямыми. Поэтому здешний бог отличается широтой взглядов. Он не клерикал.
Дверь комнаты с грохотом распахнулась. Мета на огромном жестяном подносе принесла завтрак: кринку с молоком, чашки, ложки, нож, каравай хлеба и горный мед с собственной пасеки Петера.
— Что, не можешь с места подняться и закрыть за мной дверь? Не чувствуешь, что ли, какой сквозняк? — набросилась она на художника, которому до сих пор не могла простить, что он в юности обманул высокочтимого бога, а заодно и ее брата, который дал парню образование. Она обращалась с ним как с работником. Смутившись, Яка оглянулся на священника и Алеша, но тут же рассмеялся и весело сказал:
— Двери хотят, чтобы следом за тобой в комнату вошла частица весны, а может, еще и бутылочка. Ты вместо этого приносишь одну слякоть.
Мета ничего не ответила, хотя никогда перед ним в долгу не оставалась. На этот раз она обратилась к Алешу, который по-прежнему стоял у окна:
— А ты все еще тут околачиваешься? Что, снова пришел обещать нам рай на земле? Теперь, когда мы уже десять лет живем как в аду…
— Колючая ты, Метка, — воскликнул Алеш, едва переводя дух. — Сама виновата, — добавил он с улыбкой, — слишком меня избаловала, когда во время войны за мной, раненым, ухаживала.
— Если бы мне, несчастной, тогда голову не заморочили! — громко воскликнула Мета.
— А ты не жалей, — сказал Яка. — Поступок самаритянина искупает грехи нескольких тысяч дней, а может, и всей жизни! А что касается рая — Алеш, ведь ты и вправду обещал нам его, и вот Мета, так сказать, в соответствии с твоими обещаниями приносит нам чистейшего, ну просто пастеризованного молока, годного для новорожденных, не хватает только соски! — Он обернулся к священнику и добавил: — А о водке, похоже, хозяйка забыла. Если бы она не захватила только стаканчиков, это еще можно было бы простить, но я что-то и бутылки не вижу. Придется тебе прибегнуть к утаенному запасу, дружище!
Услышав последние слова, священник покраснел и сказал сестре, вконец расстроенный:
— Ну как ты могла, дорогая сестрица!
Алеш словно стал вспоминать:
— Такого, Метка, не случалось, когда мы приходили к вам в титовках[3] с красными звездами. А домов священнослужителей, где нас так хорошо встречали, было очень, очень мало!
— Звезды мне всегда были не по душе! — проворчала Мета.
— Кроме вифлеемской, — заметил Яка.
Тем временем Мета расставила на столе посуду и выбежала из комнаты, чтобы окаянные парни ее не поддразнивали. Потому что, как бы она ни злилась, в действительности ей было приятно, что Алеш не забыл их с братом и что этот непутевый художник Яка, заблудшая душа, гостит у них в доме.
Но сегодня она чувствовала себя больной и несчастной. А Петер и не подозревал об этом. Приоткрыв двери, он крикнул ей вдогонку:
— Мета, сестрица, принеси нам все-таки водочки, старой, покрепче. Уж сегодня-то ее Яка заслужил.
Довольный, он обернулся к гостям в твердом убеждении, что сестра выполнит его просьбу, и весело сказал Алешу, взглядом указывая на Яку:
— А у него получилось. Когда я на него поглядывал, мне даже казалось, будто это прежний старательный мальчонка, живущий в наших горах, которого бог и я прочили богу в наместники на земле, мне в наследники. Я прямо расчувствовался. Лишь конфитеор он слишком сократил, пришлось мне одному молиться. И в сердце его нет настоящего смирения. Да оно и вообще сейчас встречается редко.
Яка широко улыбнулся и сказал:
— Старательный, хороший мальчонка, живущий в горах, наместник бога на земле! — Настроение его улучшилось. — Если ты, Петер, умеешь обманывать женщин, поищи лучше водки. Из Меты сегодня ничего не выжмешь. Она не даст мне ни глотка, хоть умри.
Когда Петер вышел в свою спальню за припрятанной бутылкой, Яка сказал Алешу:
— Мне ужасно неприятно, что сестра устроит ему из-за нас взбучку. Но без водочки сейчас не обойтись. Ну никак.
Священник вернулся с блаженной улыбкой, держа бутылку бережно, как грудного младенца.
— Обойдемся без стаканчиков, по крестьянскому обычаю, — сказал он, радуясь, что обманул сестру. Передавая бутылку Алешу, он прошептал, как заговорщик: — Отхлебни побольше, сразу прок будет, — и, вздохнув, попытался оправдать Мету: — Что поделаешь — она мне сестра. Не выгонишь ее. Тем более сейчас! Тридцать лет она мне прислуживает! Стар становлюсь, нужна мне она. Да и ей без меня не прожить.
Художник вздохнул и покачал головой.
— Как бы она сама не выгнала тебя из дому! И кто стал бы тебе без нее по утрам или еще накануне вечером подсказывать, о каких грехах нужно читать воскресную проповедь? А так они с Катрой снабжают тебя материалом, обсудив все грехи в твоем приходе.
Хотя Петер нахмурился, услышав, как непочтительно говорит о нем его прежний любимец, он сдержался и сказал довольно добродушно:
— Эх, иногда я жалуюсь на нее даже высокочтимому богу. Не повезло ему, когда он создавал женщину. Правда, сестра — все же меньшее зло, чем жена. По крайней мере на ночь запрешься от нее в своей комнате и имеешь покой.
Дверь с шумом отворилась. Яка едва успел спрятать за спину бутылку, как в комнату ворвалась Мета. Она остановилась в дверях, словно опасаясь, как бы кто из них не сбежал.
— Не обо мне ли вы сейчас судачили, негодники?
— Что ты, что ты! — воскликнул Яка великодушно, руководствуясь самыми добрыми побуждениями. — Или, если по правде сказать, дорогая Мета, я хотел было начать, и только из-за водки, которую ты для нас пожалела. Когда дело касается церковного или твоего собственного добра, ты становишься воплощением скупости. Ну что ж, водка у тебя останется, а брату твоему будет стыдно.
Глаза Меты грозно сверкнули, и она обрушила на брата целое словоизвержение:
— Я уже говорила тебе — вышвырни за дверь этого поганого художника! — И далее убогая сельская кухарка продолжала с таким пафосом, будто всю жизнь занималась декламацией: — Художник! Обманщик он, враль и развратник! Целую неделю грешил с этой беспутной Яковчихой — ночей ему было мало, так он среди бела дня с ней валялся. Вся Подлеса ходила смотреть на него, на распутника! Истрепанный и голодный прибрел он сюда, чтобы здесь отожраться. А ты его, грязного борова, допустил к службе господней, взял себе в помощники! Может, ты его и причастить успел, чего доброго?
Впечатление было такое, будто она неожиданно окатила всех троих ледяной водой. Они то бледнели, то краснели как малые дети. Священник Петер только отмахивался руками — сестра повергла его в полное отчаяние, так нещадно оскорбляя его гостей и чуть ли не выпроваживая их. Алеш вдруг почувствовал себя таким одиноким и потерянным, будто ребенок, оказавшийся в темном лесу, где ничего не видно, кроме клочка подернутого тучами неба над головой. Какую радость ощущал он во время этой поездки! Как празднично было у него на сердце! Ему и в голову не приходило, что Минка его отвергнет. И вообще у него и в мыслях не было, чтобы она могла вести такой образ жизни, как это получалось по словам Меты. Все его прекрасные мечты о «Яковчихе» в единый миг были облиты самой отвратительной грязью. Особенно его задело, что «Яковчиха» оказалась той беспутной женщиной, с которой греховодничал именно этот пижон-художник.
