— Опять что-то случилось? — его голос прозвучал резко, но уже без прежней уверенности.

— Льер, ей плохо! Она упала! — запищала Кристина, уже не сдерживая слез.

Он подошел ближе, его глаза сузились. Он изучал меня, как изучал карту перед битвой, но теперь на карте был хаос.

— Что на этот раз? — его голос стал тише.

— Боль… — выдохнула я, и слезы сами поступили из моих глаз от боли и страха. Я почувствовала, как по ногам течет что-то теплое и липкое. Ужас сковал меня настоящий, дикий. А что, если крум ошибся с дозировкой? — Ребенок… наш ребенок… — простонала я. — Я упала… из-за слабости… после того взвара…

Я увидела, как он побледнел. Как сжались его кулаки. Он ненавидел меня, но ребенок… наследник… это было его. И теперь на него напали сразу двумя способами: ядом и силой.

— Взвар… и падение… — прошептала я, делая последнюю, отчаянную ставку. — Его подали… специально. Как и… предыдущей. Чтобы я не мешала… всем.

Это был удар ниже пояса. Я знала это. Но я тоже играла ва-банк на грани жизни и смерти.

— Ты… — он шагнул ко мне так близко, что я почувствовала запах кожи и вина. — Ты уверена?

В его голосе не было злости. Был ужас. Холодный, расчетливый ужас воина, который видит, как противник бьет по самому уязвимому месту.

— Я… чувствую, — простонала я, и очередная волна боли скрутила меня. На этот раз я не притворялась.

Его рука взметнулась, но не для удара. Он схватил меня на руки так легко, будто я была перышком, и понес к замку, крича на бегу: — ЖЕРОНА! НЕМЕДЛЕННО ЖЕРОНА К ЛЬЕРЕ! ОНА УПАЛА! ОТРАВЛЕНА!

Все последующие часы прошли в тумане. Боль, суета, голос крума Жерона, строгий и повелительный: «Всех вон!». Потом долгий разговор с ним наедине, когда боль уже утихла, оставшись лишь тупой ноющей тяжестью внизу живота и страшной пустотой.

— Все кончено, льера Мэриэм, — сказал он тихо, его лицо было скорбным. — Вы потеряли ребенка. Слабость от яда и падение… Этого оказалось достаточно. Теперь вам нужен покой. И… готовьтесь. Льера Брошка будет вне себя.

Я лишь кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Я добилась своего. Теперь все — и свекровь, и муж — думали, что я — жертва покушения, потерявшая ребенка. Моя позиция должна была укрепиться. Но почему же на душе было так пусто и гадко?

Вечером мне принесли ужин. На подносе, кроме еды, лежал маленький, изящный кинжал в кожаных ножнах. Ни записки, ни объяснений. Просто лежал там, как будто так и должно быть.

Я взяла его в руки. Клинок был острым, отполированным до зеркального блеска. Рукоять идеально ложилась в ладонь.

Это было послание. Ясное и недвусмысленное.

«Защищайся. Но помни, кто хозяин в этом доме. Ты выжила. Но ты проиграла.»

Я сжала рукоять кинжала. Наконец-то что-то настоящее. Не слова, не угрозы. Предмет.

Война продолжалась. Но правила снова изменились. И теперь я должна была играть новую роль — роль скорбящей матери, потерявшей ребенка из-за врагов. И по иронии судьбы, это была правда. Просто врагом была я сама.

Кинжал. Он лежал на моем прикроватном столике, холодный и молчаливый, как обвинение. Не подарок. Не знак примирения. Это был тест. Проверка на прочность. «Посмотрим, что ты сделаешь с этим, моя строптивая, ядовитая мышь. Испугаешься? Спрячешь? Попытаешься воткнуть в меня?»

Я не стала ничего делать. Я оставила его лежать на виду, как безделушку. Каждый, кто заходил в комнату, видел его. Кристина замирала, уставляясь на него широкими глазами. Льера Брошка, зайдя как-то утром, бросила на клинок короткий взгляд, хмыкнула и ничего не сказала. Но в ее глазах мелькнуло одобрение. Ее мир был прост: прав тот, у кого есть оружие и воля его применить.

Я же видела в этом жесте нечто иное. Вызов. Почти флирт. Опасный, смертельный флирт. Он дал мне means (средство) для защиты от других, но одновременно дал понять, что именно он — источник главной опасности. Это было извращенно и по-своему гениально.

Мое «отравление» стало официальной версией. Льера Брошка провела тотальную чистку среди прислуги. Были уволены несколько человек, так или иначе связанных с Лизкой. Сама Лизка внезапно «заболела» и не выходила из своих покоев. В замке воцарилась напряженная, зловещая тишина.

Атмосфера сгущалась, как перед грозой. И я чувствовала себя ее главным громоотводом.

Однажды ночью я проснулась от того, что в комнате было душно. Сердце бешено колотилось — остатки действия зелья или тревожный сон? Я подошла к окну, распахнула его, вдыхая холодный ночной воздух. Луна освещала внутренний дворик, заливая его призрачным серебристым светом.

И тогда я увидела его. Он стоял внизу, в саду, прислонившись к стволу той самой ели. Он был один. В одной руке у него был кубок, в другой — он сжимал и разжимал пальцы, словно разминая затекшие мышцы. Он смотрел куда-то вдаль, на стены замка, а его профиль в лунном свете казался высеченным из камня — твердым, неприступным и бесконечно уставшим.

Он не видел меня. Я стояла за занавеской, наблюдая за ним, за этим незнакомым человеком, который был моим мужем. В нем не было ни капли той напускной бравады, того снисходительного флирта или яростного гнева. Он был… просто человек. Уставший воин, запертый в клетке собственного дома, собственных обязательств и собственной ненависти.

Что-то дрогнуло внутри меня. Глупая, непрошенная жалость. Я ненавидела себя за нее мгновением позже.

Вдруг он повернул голову. Его взгляд, острый, как тот самый кинжал, устремился прямо на мое окно. Он почуял мой взгляд. Я отпрянула вглубь комнаты, прижавшись к холодной стене, сердце бешено колотясь. Черт-черт-черт! Он видел?

Прошло несколько минут. Тишина. Я уже подумала, что мне показалось, когда услышала тихие, но уверенные шаги в коридоре. Они приближались к моей двери. Не легкая поступь служанки, не резкие шаги свекрови. Тяжелые, мужские шаги.

Он остановился у моей двери. Я замерла, не дыша. Послышался скрежет ключа в замке. Но дверь не открылась. Он просто… проверял, заперта ли я. Удостоверялся, что его крыса все еще в клетке.

Шаги удалились. Я выдохнула, медленно сползая по стене на пол. Да, он видел. И он пришел напомнить, кто здесь хозяин. Кто держит ключ.

На следующее утро я проснулась с железной решимостью. Жалость испарилась без следа. Он хозяин? Отлично. Значит, именно ему и предъявлять претензии.

Я оделась в самое простое свое платье (не черное, темно-зеленое), убрала волосы в тугой узел, сунула за пояс тот самый кинжал — просто так, для вида — и вышла из комнаты. Кристина, дежурившая в коридоре, ахнула.

— Льера, вам нельзя! Льер запретил!

— Льер, — отрезала я, не останавливаясь, — сейчас узнает, что значит «нельзя».

Я шла по коридорам, и слуги шарахались от меня, как от привидения. Я не обращала на них внимания. Моя цель была — его кабинет. Я знала, где он. Я изучала план замка по ночам.

Я подошла к тяжелой дубовой двери, не постучала, а просто распахнула ее.

Он сидел за массивным столом, разбирая бумаги с каким-то офицером. Они о чем-то оживленно беседовали. Мое появление было как ушат ледяной воды.

Офицер вскочил, вытянувшись по струнке. Итан Райан медленно поднял на меня глаза. В них не было ни удивления, ни гнева. Был лишь ледяной, безразличный интерес.

— Льера, — произнес он. — Мы заняты.

— Это займет минуту, — сказала я, не двигаясь с порога. — Вашего офицера прошу удалиться.

Офицер растерянно посмотрел на своего командира. Тот, не сводя с меня глаз, кивнул. Дверь закрылась, оставив нас одних.

— Ну? — он откинулся в кресле, сложив руки на груди. — Ты пришла вернуть мой подарок? Или пожаловаться, что тебе снова что-то не нравится?

— Я пришла спросить, — мои ноги были ватными, но голос звучал уверенно. — Вы разобрались с ситуацией?

Он усмехнулся.

— Ситуация решена. Несколько человек уволены. Порядок восстановлен.

— Порядок? — я сделала шаг вперед. — Кто-то попытался убить вашу жену и убил вашего наследника! И все, что вы сделали — это уволили слуг? Это ваш порядок? Или вам настолько все равно, что вы просто отмахнулись от этого, как от назойливой мухи?