-- А это что? -- крикнул он, тыча перед собою пальцем. Сейчас же он отступил от возка на шаг и, взметнув руками, хлопнул ладонями по коленям и немного согнул колени, глядя округлившимися глазами туда, куда указывал перед тем пальцем, и держа ладони крепко прижатыми к коленям.

 Находившаяся перед ним стенка возка была вся в дырах.

 Они заговорили опять все разом и опять негромко и невнятно, так что нельзя было разобрать, про что они толкуют. А потом один из них кашлянул в руку и сказал басом:

 -- Это можно заткнуть... Мало ли чем это можно заткнуть. У тебя есть пакля?

 -- Нет, ты мне скажи, что это?

 Айзека налетел на него как ястреб или, вернее, как копчик, ибо если кто из них двоих походил на хищную птицу крупной породы, так уж не Айзека, а этот запорожец, человек очень высокого роста, с горбатым носом и черными острыми глазами.

 Однако он отступил перед Азейкой и стал чесать в затылке, отчего его шапка съехала немного на лоб.

 Он сказал Азейке, глядя на него исподлобья:

 -- Отчепись!

 Айзека опять перебежал на ту сторону, где в возке-была дверка, распахнул дверку и просунулся внутрь возка почти наполовину туловища.

 -- Если есть кровь, все равно не возьму! -- крикнул он. оттуда.

 -- Крови нет, -- сказал запорожец.

 И другие запорожцы тоже заговорили вокруг возка:

 -- Нету, нету.

 -- Мы уж лазали...

 Айзека после тщательного осмотра стенок, пола и сиденья в возке запер дверцу, прислонился к ней спиной и сказал:

 -- Вижу, что нету. Как же это так?

 -- А так.

 Айзека сдвинул брови, и глаза его забегали по запорожцам, теперь столпившимся перед ним кучкой, Он впивался острым взглядом то в того, то в другого.

 -- Ведь это пули? -- сказал он.

 -- Ну, пули.

 -- Значит, стреляли?

 Запорожцы утвердительно замотали головами по-видимому, собирались ответить что-то, но Айзека поторопился с новым вопросом:

 -- Побили?

 -- Кого?

 -- Как кого? Что-ж он пустой. что-ль. Был?

 И, видя, что запорожцы не совсем ясно понимают, про что он говорит, или притворяются непонимающими, чтобы по своей привычке тянуть разговор как можно дольше, Айзека крикнул в пояснение:

 -- Я про возок. Порожний он был, что ли?

 -- Известно, порожний, -- ответил один запорожец.

 Азейкины глаза бегали по-прежнему, остро впиваясь в усатые обветренные лица запорожцев.

 -- Порожний? -- обратился он к другому запорожцу, стоявшему позади того, с которым он только-что объяснился.

 -- Эге, -- ответил тот.

 -- А для чего вы стреляли?

 -- Да кто-ж его знал, что он порожний?

 -- А шубы?

 -- Шубы в нем и были.

 -- Одне шубы?

 -- Одне шубы.

 -- Известно одне.

 -- Ну, а кучер?

 -- Кучер утек.

 -- Утек?

 -- Эге, взял и утек.

 -- Ну, ладно, -- сказал Айзека, ладно, когда так...

 И стал тереть нос двумя пальцами, соображая, что с него запросят запорожцы.

 Они запросили немного: всего только половину барана и ведро водки.

ГЛАВА VI.

 С тушинским цариком, когда он бежал в Калугу, ушло не все его войско. Тушино после его бегства совершенно опустело.

 Но в подмосковных лесах по-прежнему не было ни прохода, ни проезда от разных "лихих людей". По ночам в лесных чащах загорались костры, и около костров сидели эти лихие люди, пили водку и жарили на углях разную живность.

 Они не хотели никому служить: ни Владиславу, ни королю польскому, ни тушинскому царику. За цариком они пришли сюда совсем не для службы... И когда царик утвердился в Тушине, они, как истинные лесные волки, разбрелись по подмосковью, разнюхивая, нельзя ли где чем поживиться.

 В самом Тушине остались цариковы полки, -- настоящие полки с полковниками, воеводами, знаменами и пушками и был тут кое-какой порядок. А все "лихие люди" ушли из полков, собрались в шайки и стали чинить всякое воровство: нападали на проезжих, грабили помещичьи усадьбы, угоняли у мужиков скот, растаскивали на прокорм коням ометы сена...

 Были среди них и северские казаки, были и поляки, были и запорожцы.

 В Тушино они наезжали только для того, чтобы сбывать награбленное.

 Они считали для себя унизительным торговаться и брали, что дают.

 И, получив деньги, никогда не прятали их в карман, а зажав в кулаке, сейчас же отправлялись к Азейке.

 Были, правда, между ними и порядочные скопидомы, зашивавшие деньги в кожаные широкие пояса и любившие побеседовать между собою о хозяйственных делах, о том, например, как построить ветряную мельницу или маслобойку.

 Но таких было немного, а из запорожцев Айзека ни одного такого не знал.

 Когда царик сбежал и в Москве стало польское войско с гетманом Жолкевским, вышел от боярской думы и от Жолкевского указ считать всех "остатных" тушинских людей ворами и изменниками и все равно кто бы они ни были: поляки ли, казаки ли северские, или черноморские запорожцы.

 Из Москвы посылались отряды стрельцов и драгунов Жолкевского ловить по лесам этих "остатных" тушинцев.

 Но ничего нельзя было поделать... Остатные тушинцы, живя в подмосковных лесных трущобах, к тому времени совсем "оволчились" и в лесу чувствовали себя так же хорошо, как в родной хате.

 Польские драгуны и московские стрельцы думали, что они охотятся за тушинцами, а на деле выходило наоборот.

 Все эти дела были хорошо известны Азейке.

 Бывало едут драгуны лесной дорогой или идут стрельцы, подвязав лыжи... Идут и зорко смотрят. Пусто в лесу, куда ни глянь.

 Пусто и тихо.

 И уж день подходит к концу, солнце садится, -- далеко зашли.

 Остановятся на ночь в какой-нибудь брошенной жителями деревушке или где-нибудь в затишьи в лесном овраге разведут костры...

 И вдруг среди ночи со всех сторон выстрелы и крики...

 Пока шли стрельцы или шли драгуны по лесу, и тушинцы тоже перебегали вместе с ними небольшими кучками по ту и другую стороны дороги, -- совсем по-волчьи, западая в низинах, прячась за пригорками и не подходя ближе, чем на версту.

 Солнце на покой, в лесу темнее -- и тушинцы тоже поближе к дороге. Именно как волки. От дерева -- к дереву, от куста-- к кусту.

 А стемнело совсем, огни, и вот они, окружили.

 -- Бей!..

 Сам Айзека никогда не присутствовал при этих схватках "остатных" тушинцев с драгунами и стрельцами.

 Но в овине у него уж давно прятались семеро запорожцев. Тоже как волки, едва стемнеет, они пробирались в овин один по-одному.

 От них Айзека и знал, как управляются они с драгунами и стрельцами.

 Айзека был бы и рад от них отделаться, донести на них, что-ль, шепнуть на-ухо кому-нибудь из бывших у него московских дворян и бояр.

 Их бы тут же схватили.

 Но он не был уверен, что и его не схватят вместе с ними для более обстоятельного допроса и уведут в разбойного приказ.

 Это -- во-первых, а во-вторых, разве в лесу около Тушина только и было семеро запорожцев?

 Разве кроме этих семи там никто не дышал?

 Айзека хорошо сознавал, что если его самого еще не ограбили до сих пор, то потому именно, что в лесу его считали своим.

 Выдай он запорожцев -- на другой же день из леса пришла бы гроза, понаехали бы и северские казаки, и поляки, и другие запорожцы и сожгли бы все Тушино, а его, Азейкин двор в первую голову.

 И потому каждый день перед вечером он относил в овин ведро воды для питья и умывания, топил там земляную печь и подметал тот угол, где запорожцы ночевали.

 Конечно, запорожцы за все это ему платили без счета, иногда деньгами, а всего чаще натурой.

 В погребе у Азейки был изрыт почти весь пол: он закапывал там деньги, полученные от запорожцев, когда денег собиралось много, и ризы с образов, и серебряные чарки, и споротые с кафтанов украшенные жемчугом воротники.