Моти Блох снова был в своей стихии. Перед ним была какая-то новая игра, и было совсем нетрудно вообразить, что экран компьютера принял форму объёмного окривевшего кольца, а эти вот сделанные из неведомого материала, струящиеся, пребывающие в состоянии непрестанного движения в нескольких переменных направлениях одновременно, стены — нечто вроде клавиатуры компьютера. Это, конечно же, его дело — найти, как задействовать эту странную и жутко-интересную клавиатуру… э-э-э… компьютера-угишотрии! — да, только так это и можно назвать! Интересно будет разгадать принцип этой игры — и сыграть, и непременно выиграть. Моти вспомнил, как он сам предложил заложить в игру принцип тупиковости, дабы участник игры не мог прервать игру, но и выиграть бы тоже не смог. Вспомнил, как это понравилось жутковатому Арпадофелю. «Ну, так это ж я предложил такой принцип! Значит, я и смогу найти, как его преодолеть. Значит, у меня есть по крайней мере один выход из этого принципа, а если повезёт, то и все два… а может, и больше…» — подумал Моти, и эта мысль непостижимым образом обрадовала его. Он задумчиво прохаживался по периметру окривевшего кольца, которое на глазах превращалось во всё более окривевшее, и мурлыкал какую-то незатейливую мелодию, осторожно и нежно прощупывая волнующуюся поверхность условной стены. По большей части его прикосновения ничего не давали. Но время от времени непроизвольное касание вызывало к жизни тот или иной пассаж силонофона.
Моти пытался снова воспроизвести свой жест, но у него ничего не получалось: слишком много факторов должно было сойтись, да ещё и по закону случайного изменения кривизны окривевшего кольца… «Да, за один день все факторы учесть невозможно… А, кстати, сколько времени я уже нахожусь внутри окривевшего кольца?.. Сутки, больше?.. А может, всего пару-другую часов? Пора отдохнуть…» — подумал Моти и с этой бесцветной мыслью нежно провёл кончиками пальцев вдоль нервно струящейся и закручивающейся рваной неравномерной спиралью зеленовато-жёлтой полоски. Неожиданно прогремел оглушительный и резкий пассаж силонофона (Моти не знал, что это было новое изобретение Ад-Малека — первый взбрыньк, который назвали классическим). Полоска, которой Моти коснулся, взвилась вверх — и перед ним открылся проход в узкий длинный коридор. Моти долго не раздумывал, не оглядывался, он просто шагнул в открывшийся узкий-узкий, щелеподобный, проход — как видно, он настолько похудел за время болезни, что прошёл без малейшего труда.
Его мало заботило, что он направляется, может быть, вон из помещения в совершенно неподходящем для прогулок виде. Он меньше всего думал, что облачён не в свою любимую домашнюю пижаму, даже не в казённое больничное одеяние, в котором он провёл последние дни в больнице в обществе преданной жены, врачей и медсестёр.
На нём, как на вешалке, висело нечто несвежее, неопределённого цвета и формы. Но это всё, повторим, нисколько не смущало Моти. Он увидел выход из окривевшего кольца, может, даже из придуманных им тупиков — и поспешил им воспользоваться.
Главное — подальше от округлой тахты с душными перинами и ещё более душными, тяжёлыми одеялами!..
* * *
Моти медленно шёл по нескончаемому коридору, который смутно напоминал бесконечную трубу с множеством поворотов. Он не ощущал знобкой сырости, не замечал, что по стенкам, выполненным из неизвестного материала, струится вода — не вода, пар — не пар, а может, просто мерцает и переливается иней грязного, гнойно-бурого оттенка. Он только напряжённо всматривался вперёд, время от времени оглядываясь по сторонам. Было странное ощущение, что он знает, куда он идёт, но почему-то не видит направления. А главное — неясно, куда ведёт этот бесконечно-петляющий коридор. Моти подумал: «Неужели и это построено по типу Ракушки? Но что-то не похоже на сверкающую, манящую «Цедефошрию»… Или всё-таки она же, но для неудостоенных и непосвящённых?» Он начал уставать, да и боли в левом боку снова дали о себе знать. Но остановиться он уже не мог. Что-то ему подсказывало, что, начав этот путь, он не сможет остановиться без веской на то причины.
И такая причина неожиданно возникла из-за ближайшего поворота. Да ещё такая причина, какой он никак не мог ожидать в этом непонятном месте. А впрочем…
Повернув в очередной раз он поднял глаза и… увидел, что от лениво струящейся то ли водой, то ли паром, то ли мерцающим и переливающимся инеем стены отделилась туманно-бесцветная знакомая фигура: кустистая борода, лохматая грива, увенчанная глубокой кипой, уныло висящие ниточки цицит. И неожиданно яркие каре-зеленоватые, как огромные виноградины, глаза на сильно осунувшемся лице… Моти удивлённо прошептал: «Б… Бен… ци? Т-т-ты?» — «Да… Тебя это удивляет?» — услышал он знакомый мягкий певучий баритон. — «Но… откуда?» — «А ты-то тут откуда? Я-то — ясно…» — подошёл к нему и отчётливо высветился перед ним его старый армейский друг и бывший коллега Бенци Дорон, изрядно осунувшийся и похудевший, даже обычно круглые щёки с забавными ямочками уныло обвисли. Моти нерешительно протянул руку и дотронулся до него: «Д-да… Пожалуй, не фантом…» — «И ты… тоже не фантом!..
Но откуда?» — «Не имею представления, откуда я взялся. Сам хочу понять, где я нахожусь… Лежал в больнице, со мною Рути была… не отходила от меня… — недоуменно промямлил Моти, и вдруг возбуждённо заговорил: — Пришли сыновья…
Бедняжки!.. Что им пришлось пережить!.. Что-то они просили… Что-то… про Ширли… От этого мне стало нехорошо, Рути дала таблетку с тумбочки… — ему казалось, что эта тумбочка очень важна в его рассказе. — Дала запить из графина.
Мне… ужасно захотелось спать… Как провалился… А когда очнулся, как из грязной воды вынырнул… оказался в странной круглой камере. Круглая душная тахта, и сверху и снизу — мягкая-мягкая душная перина… Вместо туалета — какая-то дыра возле… э-э-э… условной стены… Ну, конечно, не Фанфарирующий Золотой Гальюн! Я чётко помню, что врач обещал меня наутро домой отпустить… А я зачем-то тут — и ни доктора, ни Рути, ни лекарств, ничего!.. И в какой-то круглой камере без потолка… Представляешь? — совсем без потолка!.. Стены закручиваются, словно ввинчиваются куда-то вверх… И силонокулл… неровным пунктиром… Мне показалось — это новая игра…» Бенци удивлённо уставился на Моти с озабоченностью и тревогой. За последние месяцы на фирме он успел привыкнуть к тому, что его некогда весёлый, активный, уверенный в себе приятель за время работы над угишотрией резко изменился: стал нервным и пугливым, растерял весёлость и уверенность в себе. Но таким? Нет, таким он своего давнишнего приятеля и недавнего шефа Моти Блоха никогда не видел.
Он старался, чтобы при этом скудном освещении тот не заметил выражения неподдельной жалости на его сильно похудевшем лице. Отвернувшись, он заметил: «Ясно: тебя просто усыпили… Скорей всего, и Рути постарались увести от тебя так, чтобы она ничего не видела. Ты находишься в Шестом отделении на 3 этаже. Или в Лабиринте клинических исследований «Цедефошрии» — нечто вроде клиники, где изучают силонокулл-синдром. Ты, наверняка, не хуже меня знаешь, что это есть и у твоей дочки. Мы тоже этим занимались. Поэтому нам… — Бенци сильно понизил голос, подчеркнув это слово, — …стало известно, что синдром, выраженный в явном отторжении силонокулла — по сути спасение для человека, потому как это отторжение в той или иной степени свойственно нормальному здоровому организму. У одного это выражается в явной форме, и это естественная реакция здорового организма на ненормальное явление, у другого — происходит, так сказать, накопление и выражается в неадекватном поведении. А потом… Лучше не говорить!
А впрочем, ты сам должен знать результат…» Моти с безразличным видом слушал Бенци и вдруг спросил: «А ты-то тут что делаешь?» — «А-а-а… Я под следствием.
Ты слышал, наверно, что меня арестовали во время Турнира: я детей от дубонов защищал, между прочим, племянников Рути. Они требуют, чтобы я публично признался в том, что вывел из строя дурацкие войтероматы…» — «Но ведь ты же их не трогал!» — «Конечно, нет! Мы о них узнали из прессы, только на Турнире их и увидели живьём!.. Главное обвинение — активное антистримерство! Знаешь, что это такое? — Моти энергично закивал. — Так у нас нынче называется неприятие силонокулла и струи подобающей цветовой гаммы. Ещё меня обвиняют в плохом воспитании детей, хулиганов и антистримеров. А моих близнецов обвиняют в смерти рош-ирия Эрании!
