Бенци взял за обыкновение подолгу молча стоять возле портрета Ноама, висевшего в салоне их дома в Неве-Меирии. К нему неслышно подходила хромающей походкой сильно постаревшая Нехама, и они, молча, обнявшись, сквозь слёзы смотрели на дорогое лицо на портрете.

Шилат училась в ульпене. Она и раньше была довольно замкнутой и нелюдимой девочкой, по-прежнему у неё почти не было подруг. Совершенно неожиданно она очень подружилась с появившейся в их классе ульпены сестрёнкой Нахуми Лиорой. В свободное время они обе помогали в частном садике мишпахтоне, куда в своё время носили Бухи. Кроме того, много времени она продолжала заниматься с Бухи, который очень подрос и превратился в живого, непоседливого и капризного ребёнка. Вот в ком Бенци находил утешение и отраду после пережитого кошмара. Нехаме её натура не давала такой отдушины, она целиком погрузилась в свою неизбывную боль, из которой её так и не смогли вывести ни муж, ни родители, ни дети, ни братья и сёстры. И так продолжалось, пока не родился внук Элиноам, первенец Ренаны и Ирми…

Жизнь постепенно возвращалась к рутине…

Так прошло, пробежало, пронеслось, протащилось время — дни, недели, месяцы…

Которые незаметно сложились в три с половиной года…

В один прекрасный день тусклую и печальную рутину существования Рути и её матери, старой больной Ханы, взорвал Цвика Магидович. Придя в их маленькую квартирку, он с порога объявил: «Ширли выходит замуж!» — «Да? И за кого же?» — с деланным безразличием сквозь зубы процедила Рути, только мельком глянув на племянника, очень вытянувшегося и похорошевшего за последнее время: он чем-то напомнил ей её близнецов, и это причиняло боль. — «За Реувена Дорона! — удивлённо отвечал Цвика.

— Это вся Неве-Меирия знает! Они и работают вместе… в студии музыкальных компьютерных фильмов при фирме «Ноам»! Она, наконец-то, ответила ему согласием…

Он, правда, должен будет идти в армию, когда отсрочка кончится…» — «Какая ещё отсрочка? Он что, больной?» — «Он заканчивает йешиву, параллельно получает специальность «видеорепортаж, журналистика», там дают отсрочку — до окончания курса. Наверно, это выйдет через полгода после свадьбы… — смутился Цвика и поспешил перевести разговор на другое: — А Ширли, вы же знаете, после ширут-леуми поступила и уже заканчивает художественный колледж, компьютерная графика и анимации». — «Спасибо австралийским родным: Яэль, сестра Мотеле, помогла, да и дедушка Майк хорошо подкидывает. Я бы не смогла — с моих-то доходов! А папа…

Как он хотел, чтобы она в Австралии училась…» — всхлипнула Рути. Хана глянула на дочь и покачала головой. Цвика между тем продолжал: «На студии «Ноам» уже пару фильмов поставили по её сценариям и анимациям!» — «Да-а… Ничего не скажешь, она у нас талантлива! Такую я вырастила доченьку… Вот только…

Быстро же она забыла своего любимого, из-за которого нашу семью порушила…» — «О чём ты, Рути!» — воскликнула дрожащим голосом старенькая Хана. — «Ну, как же!

Ради него она из дома сбежала, нас знать не захотела… Мотеле так по ней тосковал, может, из-за этого и сердце себе надорвал… А прошло каких-то несколько лет, и всё — уже другому в объятья кидается! Я своего Мотеле, — глаза Рути наполнились слезами, в голосе зазвенели слёзы, — никогда не забуду! И никто мне не нужен! Я могла выйти замуж за этого… хотя бы мальчиков вернуть! — и неожиданно истерически закричала: — Но я — нет!.. Я верна Мотеле! На всю оставшуюся жизнь!..» Цвика, опешив, смотрел на тётушку: «Ну, если для тебя это такая травма… Прости, я честно не знал…» — тихо заговорил парень. — «Во-первых, дочь, успокойся! — неожиданно строго и сухо почти приказала Хана; Рути тут же замолкла и сникла. — Ты никогда не могла выйти замуж «за этого»! Это, кроме всего прочего, было бы преступлением перед памятью Моти — со всех точек зрения. И мальчиков ты бы всё равно не вернула, они давно ушли из семьи, и началось это, когда они посмели избить… Ноама… в первый раз… — почти неслышно прошелестела старушка, и её глаза наполнились слезами. — Мы ничего папе (зихроно ле-враха!) не говорили о том, какими стали твои мальчики. А Ширли — это совсем другое дело! Чего ты хочешь от неё? Мы все её очень полюбили: ласковая, мягкая, воспитанная… Вон, Цвикеле скажет! Твоих мальчиков мне ещё не довелось увидеть… — старушка вздохнула. — Вообще-то ты бы тоже могла попробовать устроить свою жизнь. Твоя верность покойному мужу достойна всяческого уважения… Беседер… Твоё дело! Но требовать того же от молодой девушки, у которой вся жизнь впереди? Ты что, дорогая моя? Ей же тогда 17-и не было!.. Она не может не утешиться со временем, ей нужно идти дальше, устроить жизнь, выйти замуж, родить детей! Как я понимаю, девочка сделала достойный выбор — со всех точек зрения!» — «Ага!.. Если учесть, что их отца… подозревали в причастности к смерти её отца!» — сквозь злые слёзы снова закричала Рути. — «Если уж начистоту, то… Это наши Галь и Гай… подозреваются в причастности к смерти сына Бенци… — заплакала старушка. — И если нашу девочку они принимают, будь счастлива! Вспомни: Нехама была твоей подругой! Она пережила такое страшное несчастье, что никому не дай Б-г! Галь и Гай, ещё, может, даст Б-г, вернутся, а её первенца не вернёшь…» Старушка помолчала, потом заговорила снова: «Мория рассказывала, что Нехама сейчас все силы, всю душу отдаёт внуку, сыну Ренаны. И Бенци тоже…» — «Он работает на фирме Ирми, а ещё у себя в саду возится… — вставил Цвика. — А малыш у Ренаны какой хорошенький! Я видел: волосики кудрявые, светлые, как у отца, а глаза — большие, чёрные — как у Ноама… Лицом на Доронов похож, щёчками!..» — «И назвали, небось, Ноамом?» — осведомилась Рути. — «Не совсем… Элиноам!» — с важным видом откликнулся парень. — «А-а-а! Ну, и слава Б-гу…» Старая Хана пристально посмотрела на угрюмое, сильно расплывшееся и постаревшее лицо дочери в рамке растрёпанных седых волос, к которому она никак не могла привыкнуть — она же помнила её совсем не такой! — и ничего не сказала. «Ладно, Цвикеле, спасибо за радостное сообщение. Держи нас в курсе дела… Я думаю, — деловито заметила Хана, обернувшись к Рути, — нам с тобой надо поехать к Доронам… А то как-то не очень хорошо… Не по-человечески!» — «Ну, подумаем… Они нас не спешат приглашать…» — уклонилась от ответа Рути.

«А ты, внучок, почаще бы заходил! А то мы тут вдвоём скучаем… Хорошо, что Рути начала снова понемногу уроки давать…» — грустно обратилась старушка к внуку. — «Да ты понимаешь, бабуля… Некогда! Последний год в йешиве, надо готовиться к высшей. А ещё сейчас Шмуэль организовывает новый ансамбль. Мы спорим, как назвать. Мы с Нахуми хотим назвать «Типуль Нимрац», а Шмуэль — ни в какую! «Тацлилим» — и всё! Говорит, что надо возрождать память о счастливых днях, а не о тех… когда… — и парень мрачно опустил голову. — Говорит: печаль надо побеждать воспоминанием о радости, а не воспоминанием о печали… В общем, бабуля, Рути, готовьтесь! Я думаю, они вас сами на шабат пригласят…» — «Да мне и одеть-то нечего… С тех пор, как… — у Рути снова покраснели глаза, и сорвался голос, — я себе ничего из одежды не покупаю… Не хочется!..»

«Ширли, а ты не хочешь поехать к маме и бабушке и пригласить их?» — как-то вечером Ренана осторожно завела разговор на эту тему с подругой. Она как раз уложила в кроватку Элиноама, нежно поцеловала его и выпрямилась, обернувшись к подруге.

После рождения сына Ренана ещё больше располнела, превратилась в солидную даму и казалась на несколько лет старше худенькой и миниатюрной Ширли. Но сияющая добротой, задорная улыбка и огромные каре-зеленоватые глаза остались такими же, какими их запомнила Ширли с первого дня их знакомства и дружбы. То, что осталось от пышной девичьей косы, обычно прикрывалось красивой шляпкой собственного изготовления, а вечером затейливо повязанным платком, и только неизменно непослушный медно-рыжий локон выбивался над высоким лбом.