Акаи дошел до конца платформы и открыл небольшую дверцу, отворачивая лицо от камеры на потолке. Жилета достаточно, техперсоналу лицо ни к чему. Хорошо, что камера не может уловить стук баллончиков в его сумке.

За дверцей была лестница, по которой Акаи спустился с платформы в железнодорожный туннель. Он не очень-то любил здесь бродить. Слишком опасно: новые поезда передвигаются почти бесшумно. Количество несчастных случаев, в том числе среди художников, увеличилось.

К тому же Акаи с некоторых пор продвинулся в творческом самовыражении. Оставив граффити любителям, перешел на стрит-арт в технике трафаретной печати в стиле «ретро – 90-е годы». Разумеется, Акаи ни секунды не думал равнять себя с кумиром Бэнкси[1], личность которого, по мнению некоторых, была раскрыта, но вдруг обнаружил, что выходит на новый уровень. Это подтвердили выставки в Гамла Стане. Акаи был почти шокирован тем, сколько люди готовы платить за его работы, не зная даже, кто он такой. Потому что «Акаи» – не более чем псевдоним. Как и Бэнкси, он не собирался открывать своего настоящего имени, чтобы и дальше оставаться загадкой в мире искусства.

Пройдя несколько метров в туннеле, Акаи включил налобный фонарь.

Туннель стал шире, и сотрудники подземки могли передвигаться в нем, не рискуя слишком близко подойти к путям. Служебное помещение располагалось чуть дальше. То самое, где девушка приятеля Акаи, тоже работавшая в метро, иногда оставалась на ночь. Акаи пообещал другу расписать ее комнату в качестве подарка на день рождения. Идея в том, чтобы завтра утром, войдя в комнату, она увидела не голые бетонные стены, а зеленый тропический лес и семейство гоблинов на поляне. На гоблинов Акаи вдохновил Йон Бауэр[2]. Это должно выглядеть фантастически.

Акаи прошел мимо своей более ранней работы, которую когда-то написал в туннеле. Групповой портрет его друзей и знакомых. На лице одной из девушек кто-то нацарапал: «Это Сюсси». Чертовы вандалы!

Гравий хрустел под ногами. Вскоре в свете лампы обозначилась дверь в служебное помещение. Акаи обогнул большую кучу гравия и остановился. Что-то его насторожило. Акаи повернулся к куче высотой в половину его роста. То, что в туннеле был гравий, его не удивляло, здесь и не на такое можно наткнуться. Но из кучи торчало что-то белое. Где-то он уже такое видел. Может, в кино, но ничего определенного на память не приходило. Акаи смахнул немного гравия и отпрянул, когда понял, что это было.

Кости. Должно быть, кто-то глупо пошутил. Но у какого животного может быть такой большой скелет?

Акаи потянул кость, чтобы вытащить ее. Гравий зашевелился, и куча обрушилась, открыв глазам еще больше частей скелета.

В свете налобного фонаря на Акаи скалился череп.

Человеческий череп.

Акаи растерялся, как бы раздумывая, кричать ему или бежать.

В результате сделал и то и другое.

Мина как зачарованная смотрела на бутерброд на тарелке перед собой. Она определенно добилась прогресса. Если раньше хорошо запечатанный йогурт был единственным вариантом завтрака, то теперь она выбрала бутерброд, даже не задумываясь о том, через что тот мог пройти и в чьих руках побывать.

И вчера ей понравился ужин у Никласа. Притом что ее, конечно, напугал его неожиданный приступ. Но Натали заверила, что такое с папой впервые. Да и Никлас быстро оправился. Мина надеялась, что он серьезно отнесся к ее совету и завтра утром обратится к врачу.

Итак, ужин с дочерью и бывшим мужем. Жизнь выбирала самый непредсказуемый путь из всех возможных и невозможных. Но Мина солгала бы, назвав его прямым и легким. Они с Натали все еще танцевали ча-ча-ча, то приближаясь друг к другу на шаг, то отступая на два. При этом, так или иначе, добрались до сегодняшнего вечера. До семейного ужина втроем.

Мина откусила бутерброд, наслаждаясь сочетанием масла, сыра и паприки на пропитанной сиропом булочке. Если говорить о калориях, с тем же успехом она могла бы съесть кусок бисквитного торта. Но когда еще себя побаловать, если не под Рождество.

Интересно, как Винсент его отпразднует? С семьей, конечно, но будет ли это шумная вечеринка в большом кругу родственников или нечто более камерное, интимное? Внутри как будто что-то зашевелилось, и Мина отбросила мысль, что это может быть ревность.

Она скучала по нему. С тех пор как прошлым летом Винсент спас жизнь Натали, они виделись всего пару раз, и то мельком.

Тому было несколько причин. Первая – Винсенту, как и ей, тяжело давалось то, что у нормальных людей принято за основу непринужденного дружеского общения – светская беседа, разговор ни о чем. И второе – все это время Мина медленно, но верно возводила хрупкий каркас их с дочерью отношений. Смерть Педера тоже, конечно, сыграла роль, создав пустоту – внутреннее пространство, какого требует горе.

При мысли о Педере зачесались глаза.

Была еще одна маленькая деталь: Мина до сих пор не знала, что они с Винсентом значат друг для друга. В то же время думала о нем чаще, чем решалась себе в этом признаться, и ни на минуту не забывая, что у него семья. И очень ревнивая жена.

Объявиться просто так означало вторгнуться в чужую жизнь. Поэтому Мина предпочла просто отстраниться, погрузившись в работу, которую использовала скорее в качестве предлога.

Она перевела глаза на телеэкран, где Никлас Стрёмстедт, по-видимому, собирался исполнить хит «Зажгите свечу». Но это как будто песня группы «Триад»? Мина попыталась вспомнить их состав, но «Гугл» выдавал только фотографии Орупа и Андерса Гленмарка, которые, вместе с Никласом Стрёмстедтом, позже составили группу GES.

Между тем на экране действительно зажгли свечи, и Мина почувствовала что-то вроде рождественского настроения.

На самом деле она ненавидела Рождество, которое в ее детстве было чем угодно, только не уютным семейным праздником. После того как Мина переехала к бабушке, Рождество стало спокойнее и, по крайней мере, больше не внушало страха. Но и у бабушки оно мало походило на праздник.

Мина встала, чтобы принести кофе. Взглянула на телефон на столе в гостиной и снова села. Может, все-таки отправить Винсенту поздравление? Вопрос, что он в этом увидит. С другой стороны, какой скрытый смысл можно усмотреть в пожелании счастливого Рождества?

Она потянулась за телефоном. Написала. Удалила. Написала еще раз и снова удалила. Написала, добавила смайлик, о чем тут же пожалела. Винсент и смайлики! В результате удалила веселую рожицу, но текст оставила. Кликнула «отправить» и замерла с телефоном в руке.

Никлас Стрёмстедт как раз закончил песню.

Снег шел больше недели. Участок вокруг дома Винсента в Тюрешё, казалось, был покрыт толстым слоем хлопка. Винсент любил снег, когда был маленький, но с возрастом это прошло. Возможно, не последнюю роль в этом сыграла лопата, вроде той, которую он сейчас держал в руках. Со снегом все в порядке до тех пор, пока не приходится справляться с ним самому.

Тем более что вчера вечером Винсент вернулся из Карлстада. На ночном лайнере – так назывались экскурсионные автобусы со спальными местами, – и так не смог уснуть, пока не прибыл в Стокгольм в четыре утра. Автобус остановился в Барнхюсбрунне, среди других прибывших в город ночью. И там Винсенту удалось подремать три часа, после чего он, сонный, поехал на такси домой.

Винсент бросил взгляд на окно кухни. Семья завтракала. Он обещал расчистить дорожку, перед тем как Ребекка и Астон отправятся в школу.

Лопата врезалась в снег. Захватив, сколько получилось, Винсент перебросил снег на лужайку, тоже скрытую оледеневшей белизной. На дорожке появилось прямоугольное окошко, в котором виднелся гравий. И это только начало.

Винсент выпрямился и взялся за спину. Дыхание повисло перед лицом облачком белого пара. Здесь, на юге Швеции, снег если и выпадал, то не раньше середины января, но чаще всю зиму была слякоть. Эта зима, по всем прогнозам, обещала быть самой холодной и обильной по количеству осадков за долгое время. Вот и на его участке уже не меньше двадцати сантиметров снега. А ведь только середина декабря. На глазах Винсента аккуратный серый прямоугольник снова становился белым.