В одном небольшом аристократическом государстве правил царь Ириар. Он был красавцем и удальцом, каких еще поискать. Его владения были богаты, а народ на его землях жил счастливо, усердно работал и не мог нарадоваться своему правителю.

Больше всего на свете царь любил свою жену, красавицу Людмилу. Он потакал всем ее капризам и удовлетворял любые прихоти, но с каждым годом все нетерпеливее ждал наследников. Спустя пять лет надежд и всяческих ухищрений царица наконец забеременела. У Ириара родилась дочь, самой красивой и талантливой во всем округе. Маленькую царевну назвали Василисушкой и стали всячески баловать, целыми днями восторгаясь ее прекрасным лицом и чарующим голосом.

У царевны были удивительные волосы. Когда она выходила прогуляться с нянюшками из терема, и солнце касалось ее роскошной густой косы, вокруг расходились переливы, словно это было настоящее золото. А глаза ее казались отражением самого безмятежного неба. Царевна была хороша всем – и телом, и душой. За какое бы дело девочка ни бралась, любое занятие было ей по плечу, все в ее руках спорилось.

Василисушка росла, и ее таланты множились. Она научилась шить и вышивать вещи необыкновенной красоты, выпекать исключительные пироги и другие вкусности, которых никто раньше не видел и не пробовал. А песни она пела так красиво, что у любого насмешника перехватывало дух, и сердце начинало щемить – то ли от радости, то ли от тоски.

Лишь одно омрачало царя Ириара: его супруга никак не могла выносить сына, а значит, наследника не было. Время шло, год сменялся годом, но дело не двигалось с мертвой точки. Потом случилось совсем страшное – царица Людмила сильно захворала неизвестной лихорадкой и слегла. Ириар и Василисушка страшно печалились, но спасти матушку не удалось. Они остались одни, когда царевне исполнилось одиннадцать лет.

С тех пор рассудок царя помутился, ведь теперь он больше всего на свете переживал за свою единственную дочь. Ириар запер царевну в тереме и запретил ей выходить из дому и показываться людям. Жизнь Василисы вроде бы не сильно изменилась: ей по-прежнему дарили наряды и украшения, выписывали заморские книги, привозили учителей из соседних и дальних стран. Но девушка перестала петь, забросила вышивку и танцы. Она целыми днями сидела у окна, изредка умоляя отца хоть ненадолго выпустить ее погулять, чтобы учиться и веселиться, как все.

Ириар оставался непреклонен. Он приказал занавесить окна в тереме магическим пологом и разрешил пускать к царевне только трех проверенных служанок – ему всюду чудились заговоры и попытки покушения. Так царевна просидела взаперти почти до восемнадцати лет, не видя белого света и не зная, чего ждать дальше.

Но летом одного памятного года случилось то, чего Ириар опасался все время: на его царство напал лихой тать. Он погубил много народа, зарубил самого царя, а Василису, не распознав в бледной замученной девушке прекрасную царевну, вместе с другими женщинами отправил к… лютому змею – Горынычу.

Так начались приключения девичьи, начавшиеся за Огненной рекой, в самом темном и таинственном царстве…

Царь Берендей решительно двигался вперед по широкому коридору, который был устлан дорогими заморскими коврами. С ним были его верные советники: маленький округлый Усач и длинный худой, похожий на жердь, Жмых.

Вседержитель тридевятого царства был зол как никогда. Его короткие седые волосы были непривычно всклокочены. Его синие глаза метали молнии. Его губы, и без того тонкие, сжались в едва заметную линию, не оставляя сомнений в настроении своего владельца.

Царь наконец приблизился к высокой двустворчатой двери и смог выместить хотя бы часть гнева, скопившегося в его мечущейся душе. Берендей пнул одну из закрытых створок, ворвался в большую светлую залу словно вихрь и гаркнул на ходу:

– Где он?!

В тишине, которая повисла следом, можно было услышать, как слабое сердце Архипа, верного слуги младшего царевича Ивана, забилось неровно. Он как никто другой понимал, чем может обернуться визит батюшки к сыну, особенно после вчерашней выходки Ивана.

Архип быстро прикинул, что к чему, бухнулся на колени, сложил свои полные ладони вместе и ну давай каяться:

– Не вели казнить, царь наш, батюшка, вели слово молвить, благодетель ты наш! – слуга выговаривал каждое слово четко и громко, с подвываниями, не оставляя надежды, что его хозяин успеет проснуться и привести себя в порядок. – Воля твоя на все, да только справедливости ради, просить тебя буду, кормилец милейший! Ничего плохого не сотворили, ничем прогневать не желали, вот те крест! Не гневайся, не злись, а милость свою прояви до нас, грешных!..

– А ну, цыц, окаянный! – Берендей раскусил замысел слуги своего сына. Он молча кивнул Жмыху на опочивальню царевича, а Усачу на кабинет: – Найти и привести Ивана немедленно! А ты, Архип, не забывайся, да из терема выметайся подобру-поздорову, пока я тебя…

– Царь-батюшка! – раздалось хриплое блеяние Жмыха из спальни царевича. – Спать они изволят, поднять сил никаких не хватает. Ай, ай-яй-яй! Пусти, нечистый! Только не в лицо!!!

В следующий миг Берендей замер на пороге сыновьей опочивальни и разглядывал безрадостную картину. Иван сидел на огромной постели в чем мать родила и смотрел на окружающих глазами, красными от недосыпа и количества выпитого накануне. Жмых катался по полу рядом с ним, охал и непрестанно стукался об опрокинутые здесь же лавки. Мужские портки висели на углу большой резной скрыни у стены, рядом с которой лежали остатки старинного зеркала, купленного еще бабкой Берендея. Дорогие ковры, устилавшие пол, были истоптаны глиной и смердели, словно по ним свиней выгуливали… Впрочем, запах скорее исходил от самого царского отпрыска, который уже присосался к глиняному кувшину с водой, заботливо поднесенному Архипом.

– Оооох! – наконец выдал красный в прямом смысле молодец, напившись. – Доброго утра, батюшка. С чем пожаловать ко мне изволили? Снова нотации читать станете? Так обещаю я, не стану больше злоупотреблять вовсе! Вот опохмелюсь сейчас и сразу за ум начну браться, другим примером представляться…

– Молчать!

Внимательный наблюдатель сразу заметил бы перемены, которые отразились на лице и в позе царя-батюшки. В его взгляде не было ни тени сочувствия или понимания, только лишь разочарование и злость. Его младший сын перешел все границы дозволенного и недозволенного, и сегодня Берендей понял, что без решительных действий здесь не обойтись.

– Позвать к нам сюда Олега Бояровича, – приказал царь. – Пусть вернет моего нерадивого отпрыска в человеческий вид и ко мне проводит. Кончилась свобода твоя сегодня, Иван, помяни мое слово. Ты терпение мое расходовал, меры не знал, так познаешь благодарность мою, сын!

С теми словами царь удалился выполнять другие дела, требующие его личного присутствия, а царевич вновь повалился на постель, не осознав пока, чем ему аукнется поведение последних дней…

Спустя несколько часов после вышеозначенных событий, Иван прибыл к отцу на поклон. Теперь царевич выглядел намного свежее, понятливей и серьезней, чем прежде. Олег Боярович, богатырь с двадцатилетним стажем, умел приводить распоясавшихся молодцов в чувства. Так, искупавшись головой вниз в бочке с ледяной колодезной водой, выпив жуткий отвар старого лекаря «от хворей алкоголических и насморка аллергического» и выслушав нравоучения и сожаления в исполнении верного Архипа, Иван в пятый раз отрепетировал про себя речь лучшего в мире сына, приосанился и постучался в святая-святых, отцовское логово.

Это был кабинет царя Берендея, где он проводил изрядную часть дня. Большая светлая комната обставлялась по вкусу вседержителя и хорошо отражала его характер. Всего было в достатке: устанавливали исключительно дорогую, практичную и добротную мебель, рассчитанную на века. По стенам от входа стояли лавки для сидения, которые одновременно служили ларями для хранения различных вещей, и высокие шкафы из красного дерева для бумаг, писем и книг. В переднем же углу, под старинными иконами, находилось золоченое кресло хозяина, перед ним стоял стол, усыпанный избранными книгами, письменными принадлежностями и бумагами различной степени важности. Всю мебель выполняли по специальному заказу Берендея, в том числе особые подставки-ступеньки, расписной стол в центре комнаты и парадные резные стулья с росписью, серебрением и позолотой. Но все вошедшие обращали особое внимание на стену справа, где были изображены сюжетные росписи, напоминавшие о подвигах великих предков нынешнего царя. Ну а в центре другой стены была встроена миниатюрная печь, украшенная мраморными изразцами самых редких пород. Такую Иван и себе в покои сделать хотел, уж больно красиво смотрелось…