И она вывела – повела бёдрами, играя ножками, и вся мужская половина бара забыла даже о музыке. Каждый второй уже мысленно видел себя на месте Ворона.

Все веселились – орали, прыгали, кружки звенели, как боевые колокола, – а мы с Ольгой сидели так же, как и сели. Не дёрнулись. Потягивали пивко, закусывали луковыми кольцами да нарезкой из красной рыбы. Словно были чужими на этом празднике жизни. Но, честно сказать, нам это и нравилось. Сидишь в углу, наблюдаешь, и кажется, будто кино смотришь, только звук врублен на полную катушку и пол дрожит.

Однако не всем нравилось, что мы так мирно себе сидим. Оля-то – баба видная, с первого взгляда ясно, что не из простых. В такой обстановке её вид был – как исходящий дымком стейк на гриле среди голодающих. А тут женского народа – раз, два и обчёлся. Вот и тянуло подвыпивших неандертальцев к приключениям. Уже двоих я от стола отогнал. Один с кружкой в руке подошёл, заплетающимся языком приглашая на танец, второй вообще пытался схватить за руку и утянуть. Пришлось быстро и доходчиво объяснить, что тут занято.

Тем временем Ворон со своей красоткой перестали сосаться. Главарь ушёл к столу – бухать с ближайшими дружками. А его блондинка осталась в центре зала и начала извиваться под живую музыку. То ли змею изображала, то ли просто голодную самку, которой тесно в собственном теле. Получалось у неё красиво, спору нет. Глаза сами притягивались. Но ни один мужик к ней не сунулся: знали, чья это женщина. Женщина Ворона – значит, святое.

Остальные девки молча косились, завидовали: длине её ног и упругости задницы в тугих джинсах.

Я смотрел не косо, не украдкой, а прямо. В лоб. И Оля это заметила. Надула губы, покосилась и проговорила с упрёком:

– Эй, Макс, ты со мной? Ты меня совсем не слушаешь.

– Как это – не слушаю? – улыбнулся я. – Ты про бурильщиков рассказывала, как вы в тайге спорили.

– Ну да, а сам на тёлочку залип, – прямо высказалась она.

– Музыка хорошая, и басист лабает четко, – снова улыбнулся я и отпил из кружки.

Оля фыркнула, но взгляд у неё смягчился. Видно, и сама понимала: тут уж не залипнуть было трудно.

Она защебетала, подсев ближе, почти прижимаясь ко мне плечом.

– Ты не представляешь, Макс, – рассказывала она, перекрывая шум бара. – Тайга – это не только деревья и зверьё. Это такая сила, что рядом с ней человек – что та мошка. Мы там с бурильщиками спорили: они кричат, что техника всё возьмёт, бур пройдёт сквозь любой пласт. А я им: «Земля не прощает наглости. Захочет – и раздавит». И ведь правда, нас тогда дождями отрезало, дорогу смыло, неделю жили на тушёнке и грибах. Один раз даже костёр не могли развести – сыро было, хоть выжимай.

Она рассмеялась, поправила волосы и вдруг резко посерьёзнела. Посмотрела прямо в глаза, будто собиралась уличить:

– А ты, я смотрю, женщин любишь, – сказала она тихо, но твёрдо. – Красивых.

– Ну а куда ж без них? – хмыкнул я.

– Ну так хоть бы меня поцеловал, – выдала Ольга.

Взяла меня за руку, чуть подтянула к себе, и сама же пересела через узкий столик. Алкоголь явно развязал ей руки – и язык тоже. Мы поцеловались. Она довольно заулыбалась, вернулась на место, снова что-то оживлённо рассказывала – уже про то, как зимой мерзла в вагончике.

А я в это время поймал на себе взгляд блондинки. Та теперь явно нарочно танцевала так, чтобы оказаться прямо напротив меня. Спина выгнута, руками водит по своему стану, глаза прищуренные – и всё это словно адресовано не залу, а мне одному. Может, мне кажется? Ха!

Вечер переставал быть томным. Ворон, уловив флюиды своей пассии, которые теперь летели не в его сторону, оторвался от компании и двинул ко мне.

Ростом природа его не обидела – сажень в плечах, руки как бревна. Я ещё подумал: как он на мотоцикл-то забирается, только если трёхколёсный у него? Хотя, может, и железо под стать – здоровые байки ведь бывают.

– Эй, я не понял, – пробасил он, вставая прямо передо мной. – Ты чё на мою тёлку зыришь?

Я видел, как напряглись бармен и официант чуть поодаль, скосив взгляды на наш столик. Волновались, очевидно, вовсе не за меня – за имущество. Разнесём сейчас всё к чертям – кто потом оплачивать будет? С анархистов взятки гладки, а с новенького… так им, как снарядом, и будут разносить несчастный бар. Такая моя судьба читалась у них в глазах.

Понятное дело, что я думал о другом сценарии.

– А это твоя, что ли? – кивнул я на блондинку.

Та тоже смотрела прямо на нас. Глаза прищуренные, напряжение в лице, будто ждала, чем всё кончится.

– Ты ох*ел, сука? – оскалился Ворон, нависая. Тень от него легла прямо на мой стол.

Я был готов. Ворон медлил, будто примерялся, стоит ли врезать здесь и сейчас. Я не вполне понимал, что его сдерживает. Потом, через пару секунд, он всё же процедил сквозь зубы:

– Пойдём выйдем. Не хочу братьям праздник портить.

– Тебе надо – ты и выходи, – сказал я громко, так, чтобы все слышали. – Мне и здесь хорошо.

Бар завибрировал. Народ повернул головы. Кто-то заржал, кто-то замер. Провокация пошла, как по маслу.

Оля рядом хлопала глазами, лицо побледнело. Не надо пугать девчонку.

– Иди в туалет, – тихо сказал я ей. – Сиди там и не выходи, пока я не позову.

– Нет! – отчаянно замотала головой. – Я останусь. Он же тебя убьёт! Посмотри на него!

– Чё, ссышь? – процедил громила, скрипя зубами, едва сдерживаясь, чтобы не врезать прямо здесь.

Я сжал Оле руку.

– Спокойно. Я скоро приду. Надо объяснить товарищу, как себя вести с незнакомыми людьми.

Встал из-за стола. Ворон торжествующе ухмыльнулся. Уже видел в этом свой триумф.

– Я с тобой! – вдруг выкрикнула Оля и тоже поднялась.

Выпрямила спину и пошла следом на выход.

– Чё, без своей бабы очкуешь выйти? – процедил Ворон, нависая. – За юбкой прячешься, в сиськи нырнуть собрался?

И тут к нему подскочила его блондинка. Схватила за руку, потянула назад, голос прозвучал на удивление резко:

– Ворон, бл*ть! Ты опять начинаешь? Хочешь, чтобы условку заменили на реальный срок?

Смотрела на него зло, а на меня мельком – и чуть мотнула головой: мол, не связывайся. «Не надо».

Так вот оно что, подумал я. Он на условке, вот и тянет момент, не хочет первым ударить. Вообще ему по закону тут появляться нельзя: ни в ночное время, ни тем более в питейном заведении. Узнай об этом контролирующие органы – уголовно-исполнительная инспекция его закатает под пресс, и крышка. Но, надеюсь, камеры и на крыльце имеются, значит, засветиться всё равно можно будет.

– Отвали, Лизка, – буркнул он, отпихнув её лапищей, как назойливую муху.

Та что-то ещё выкрикивала ему вслед, ругала, но он махнул рукой и направился к выходу. За нами потянулись взгляды, кто-то из зала даже поднялся, собираясь увязаться следом.

Но Ворон обернулся и осадил сотоварищей:

– Кто за мной выйдет – получит в нос. Я сам разберусь. Отдыхайте, братья.

Умно поступил. Свидетели, даже из своей шайки, ему сейчас были ни к чему. Лишний глаз – лишние показания в случае чего.

Мы вышли на крыльцо. Там уже стояли двое из его своры, по обе стороны, будто крылья. Но Ворон махнул им рукой – и они мигом растворились. То ли обратно в бар юркнули, то ли в темноте рассыпались. Я разглядеть не успел.

Зато сразу приметил на парковке, чуть поодаль, грязно-белый фургон с наклейкой в виде головы обезьяны. Серый предупреждал: увидишь такую – знай, мы рядом. Значит, где-то там, за тонированными стёклами, сидят мои топтуны и смотрят в мониторы. Только бы не вмешались раньше времени. Ведь пока что это обычная пьяная разборка, а вовсе не нападение Инженера.

– Ну всё, молись, урод, – сказал Ворон, стряхнул с себя Лизу, которая всё-таки проскользнула за ним и до последнего цеплялась за его руку, и двинулся ко мне.

Я был готов. В голове мелькнула мысль: «Вроде, и мудак, а всё-таки благородный – вызвал один на один, без подлостей». Но я зря его переоценил.