– Нет, – перебил я. – Ты не понял. Надо неофициально.

Корюшкин замер.

– Как это… неофициально? Там же реактивы все под учётом! Они дорогущие, каждая реакция в журнал заносится. Чтобы списать аликвоту – три подписи. КРУ сейчас душит…

– Всё равно надо, – хмыкнул я. – Дело, понимаешь, деликатное и крайне нужное. Тест на отцовство.

И сам почувствовал, как серьёзно это прозвучало. По голосу слышно, что до зарезу нужно, и ничто меня не остановит. А это не очень хорошо.

– А-а… так это сходи в любую частную шарашку, – удивился он. – Там быстро, забор делают сами, и недорого.

– Не вариант, – отрезал я.

– Подожди… – Ваня прищурился. – Ты что, у тебя… ребёнок?

Он уставился на меня, ожидая ответа.

– Да нет, конечно, – хмыкнул я. – Где я – и где дети! Ха! Это другу надо. Очень надо, понимаешь?

– Ну, так пусть он и идёт в платную клинику, – пожал плечами Корюшкин. – Они, конечно, сами не делают, но забор берут и отправляют – в область или ещё куда. А потом официально, бумага с печатями.

– Не понял ты, Ваня, – покачал я головой. – Надо совсем-совсем неофициально. В платных клиниках ведь как – всё под запись, камеры, журнал, подписи. Сидишь, как на допросе: кровь отобрали – и в журнал со штрихкодом и все под камерой. А мне нужно так, чтобы никто даже не знал, что исследование вообще проводилось. Сечешь фишку?

Корюшкин почесал затылок, прищурился.

– Ай, мутный какой-то у тебя этот друг… Ну ладно. В принципе, попробую. Есть у меня там товарищи, общаемся. Но это, сам понимаешь, не за бесплатно. Тут уж не от меня…

– Да без проблем, – отмахнулся я. – Денег отстегну.

– Ты что, какие деньги?! – возмутился Ваня. – Это ж преступление – взятки брать и давать.

– Ой, Ваня… – закатил я глаза. – Понятно всё с тобой. Ну и чего им надо-то?

– Да как обычно. Купишь «рабочий набор»: чай, кофе, бумаги белой пачек пять-шесть. У них вечно напряг с канцеляркой. Реактивы на миллионы списывают, а на бумагу ни копейки не выделяют.

– Разные статьи расходов, небось, – хмыкнул я.

– Ну, да, – кивнул Корюшкин. – Так что смотри… не ты им покупаешь, а твой друг. И тогда, думаю, договорюсь.

Я усмехнулся: «Ну что ж, друг так друг. В конце концов, иногда и самому себе можно помочь… через друга.»

– Нужен только будет биоматериал, – сказал Корюшкин.

– А вот это самое интересное, – ответил я, щурясь. – А какой именно биоматериал?

– Ну как какой, – Ваня открыл ящик стола и достал пакетик с ватными палочками. – Вот, буккальный эпителий. Слюну берёшь, палочкой по внутренней стороне щеки провёл – и всё. В бумажку заворачиваешь, чтобы не отсырело. В сухом виде ДНК отлично хранится. А вот если влага или гниение – всё, конец. Всё-таки материал биологический, клетки человека.

– Что, в слюне есть ДНК? – уточнил я.

– Нет, в слюне самой по себе – нет, – поправил он. – Но есть клетки эпителия со слизистой оболочки. Вот этого вполне достаточно.

Я кивнул, прикидывая.

– А если нет того человека, у которого слюну взять?.. Ну… предположим, он умер.

– Как – умер? – Ваня округлил глаза. – Твой друг?

– Ну, это я так… гипотетически, для интереса, – сказал я, а про себя подумал: «Вот где я ДНК Лютого возьму? Хоть я и есть он – но биологическое тело-то теперь другое. Генетика совсем иная».

– Ну, – почесал затылок Корюшкин, – можно попробовать вещи его старые. На них эпителий сохраняется какое-то время. Иногда и через годы находят следы. Но это как повезёт. В идеале – кровь, конечно.

– Кровь… – пробормотал я. – Ваня, ты гений.

И тут меня осенило. У меня ведь есть удостоверение Лютого. Моё. С пулевым отверстием, оставленным Валетом. На лидериновой корочке – засохшие бурые пятна.

– Скажи, Ваня… а вот кровь, засохшая, – она сколько может сохранять свойства для экспертизы?

Корюшкин уже как-то перестал удивляться и задумался, пожал плечами.

– Ну… не скажу точно. Но слышал случаи, когда и двадцать лет спустя вещи исследовали, и генетический материал пригодный находили.

Я вспомнил свое удостоверение. Оно лежит в общаге, в надежном месте. Спрятано. Ну что ж… вот она, моя ниточка к правде.

Будем надеяться, кровь на удостоверении ещё пригодна. Если нет – буду искать другой след…

А вслух продолжил выспрашивать у Корюшкина:

– Скажи, Ваня, а если человек жив-здоров, но не хочет давать вот этот буккальный эпителий? Ну не буду же я ему ватной палочкой в рот лазить. Как незаметно взять, чтобы он и не понял?

Корюшкин почесал нос, поправил очки:

– Ой, Макс, что ж у тебя всё так сложно-то… Принеси его вещь, которой он постоянно пользуется. Ну, например, наволочку с подушки. Рубашку не стиранную.

– Наволочку? – поморщился я. – Сложно. Что-то попроще.

– Ну… кружку. Из которой только он пьет. Главное, чтобы немытую. Или, на худой конец, шариковую ручку. Только ту, которой пользуется именно он постоянно, и никто больше.

– О, ручка – это нормально, – кивнул я. – Всё, завтра принесу тебе объекты.

Помолчал, потом добавил:

– А если вот старую кровь… как лучше? Вместе с предметом-носителем тащить или как?

Мне, естественно, не хотелось светить тут именные корочки.

– Ай, опять темнишь… – проворчал Корюшкин, но открыл ящик и достал тубус с палочкой. – На. Специальная. Намочишь водой, поелозишь по следу крови. Эта головка из флокса, специальные волокна, всё впитывает. Потом обратно в тубус – внутри сорбент, осушитель, материал не загниёт и… короче, дальше помнишь.

Я взял в руки палочку, покрутил.

– Только смотри, – крикнул мне вдогонку Ваня, – этой палочкой больше ничего не касайся! Никакой чужой ДНК, никаких примесей чтоб. Ошибки потом не исправишь.

– Всё понял, товарищ эксперт, – щёлкнул я каблуками. – Сделаем, как в аптеке.

И вышел из кабинета, чувствуя в кармане тубус – словно маленький ключ к разгадке моей собственной жизни.

Закинув рапорт в кадры, я двинулся не в общагу, а в квартиру, где жил раньше с Машкой. Надо было собрать кое-какие вещи для поездки.

Маша встретила новость о моём «отпуске» с кислым видом. Вздыхала, ходила по комнате, наблюдала, как я укладываю рубашки в чемодан.

– Я думала, мы последние дни вместе проведём, – протянула она с жалобой в голосе.

– В смысле – последние дни? – удивился я, поднимая бровь. – Маха, я ж не навсегда уезжаю.

– Эх, Максим… – девушка заламывала руки и кружила по комнате, как по сцене. – Ты даже не в курсе…

– Так. Чё за причитания? – буркнул я, застёгивая молнию.

– Я перевожусь, – вдруг выпалила она.

Я замер, распрямился, оторвался от чемодана:

– Как это «перевожусь»?

– Ну, вот… предложили в Питере должность. И город мне понравился. Я уже рапорт написала на перевод. Весь отдел знает…

– И мне ничего не сказала? – нахмурился я.

– А ты бы и не заметил! – дернула плечиком Машка, надув свои губищи. – Тебя вечно нет, всё у тебя «дела-дела».

– Ага… дела, – буркнул я.

Если б я ей начал рассказывать – за неделю бы не закончил.

– Знаю я твои дела… – Машка резко замялась, но взгляд скосила в сторону. – По бабам шастать…

Я ничего не стал ей отвечать, просто подошел, приобнял и чмокнул в макушку.

Но отговаривать Машку от перевода я не стал. Зачем? Ей нужно дальше двигаться, своё будущее строить, о семье задумываться. А я… я пока одинокий волк. Одинокий – не значит без женщин. Одинокий значит без своей волчицы. А лисичек вокруг хватает.

Я по-прежнему стоял и обнимал её за плечи.

– Жаль, конечно, – сказал я тихо и искренне.

Маша прижалась ко мне, на секунду замерла, потом поцеловала. Но сразу же отстранилась, выдохнула с горечью:

– Жаль?.. Это всё, что ты можешь сказать, Макс? Я думала, ты будешь просить меня остаться. Хоть как-то отговаривать… Яровой, это всё, что ты можешь мне сказать? Жаль?

– Ну… может, там тебе и вправду лучше будет, – пожал я плечами. – Перспективы, карьера. Ты сама говорила…