Отметив, что и в других случаях типологически четвертый элемент обычно переживает переходный процесс в наиболее трагических формах, констатируем, что постсоветская Центральная Азия структурируется согласно принципу 3 + 1, точнее, 3 + 1 и "остальные". Напомним: Узбекистан, Казахстан, Киргизстан в качестве базовой тройки, Таджикистан – в функции "четвертого" (Таджикистан, после национального примирения, также принят в Центрально-Азиатский союз(12) ), а нейтральный Туркменистан – в роли "остальных". Прежняя аграрная пятизвенность, не затрагивая списочного состава, на глазах трансформируется в соответствии с новыми – более отвечающими нынешним условиям – внутренними критериями. Заметим, все происходит как бы "само по себе", без каких бы то ни было – просто отсутствующих – стратегических планов. Относительная автономность региона, наличие общих интересов подтверждены на встрече в Ашхабаде в январе 1998 г. [16,17] .

Контуры кватерниорности прослеживаются и в странах в отдельности. Например, коренное население Кахахстана, переживающего, согласно аналитическому обзору Д.Трофимова ("Известия" от 6.06.1994), родоплеменной ренессанс, традиционно делится на три жуза: Старший, Средний и Младший (ареал Старшего – южный Казахстан, Среднего – центральный и восточный, Младшего – западный и северный). Различно их положение и на социально-политической карте. Так, в ХIХ в. ханы Младшего и Среднего жузов служили главными претендентами на общеказахское лидерство; в советский период на первый план выдвинулся Старший (Кунаев и Назарбаев – из него), тогда как выходцы из Среднего составляли научную и культурную элиту. Воинственный Младший жуз выдвинул из своих рядов самых ярких революционеров 1920-х гг. ХХ век кардинально изменил демографический облик, поскольку ныне в Казахстане проживает 30% (недавно до 40%) неказахского, главным образом русского , населения. Современное этно-политическое строение, следовательно, описывается формулой 3 + 1. Славянская (вернее, "русскоязычная") группа отличается более высоким уровнем образованности и профессиональной квалификации, в первую очередь с ней связаны надежды на модернизацию. Но те же "русскоязычные" территории оказываются источником наиболее острого риска: наличие сепаратистских настроений. Перевод Н.А.Назарбаевым столицы Казахстана из южной Алма-Аты в северную Астану (бывший Акмолинск, Целиноград) убивает, похоже, сразу нескольких зайцев.

Сделав шаг в сторону, за рамки СНГ, небезынтересно заметить, что след аналогичных конструкций обнаруживается и на южных границах Средней Азии – в Афганистане. Не в данном контексте обсуждать, внутренние ли, внешние факторы или их сочетание обусловили вступление этой страны в революционную полосу, но теперь основными силами в афганской гражданской войне оказались следующие. Согласно газетным сообщениям, "Северный альянс" объединяет войска президента Бархануддина Раббани (в его правительстве доминировали таджики-шииты), лидера узбеков Абдул Рашида Дустума и знаменитого полевого командира Ахмад Шаха Масуда (сменившего бывшего премьер-министра Хекматиара). Тройственный альянс противостоит четвертой силе, фундаменталистскому движению "Талибан", см. [384, 78, 184, 76] . На состоявшихся 14 марта 1999 г. в Ашхабаде переговорах талибы выразили согласие на сотрудничество опять же с тремя ведущими силами, отвергнув участие остальных [123] . При этом основными этническими группами в Афганистане являются пуштуны (около 40% населения [там же] , именно они составляют ядро движения "Талибан"), таджики, узбеки, хазарейцы, туркмены. С учетом "нейтральности" туркменов, активных сил по-прежнему М = 4. Соседями же Афганистана, так или иначе влияющими на конфликт, являются Пакистан, Иран, а также постсоветские Узбекистан, Таджикистан, Туркменистан. Последний – нейтрален, значит, и по данному признаку структура представляется "четыре плюс "остальные"".

Вероятно, полезно еще раз коснуться черт семантически четвертых элементов вообще – будь то большевизм в системе типов политических течений, Северная Ирландия в Великобритании, Квебек в НАФТА, Конфедерация народов Кавказа или Чечня в кавказском ансамбле, Таджикистан в постсоветской Центральной Азии, движение "Талибан" в Афганистане и др. Их отмеченный еще Юнгом "девиантный", "вирулентный", нарушающий нормы характер схватывается и текущей математической моделью. Решение М = 4, как мы помним, сопровождается "странным" решением М = – 1, см. (8). В разделе 1.5 будет более обстоятельно затронута семантика варианта М = – 1, здесь же, забегая вперед, достаточно отметить, что ему отвечает, метафорически выражаясь, определенная "негативация", "самоотрицание" системы, так сказать, "воля к самоуничтожению". В чистом виде этот мотив не реализован в кватерниорных политических системах, однако он сопутствует им в качестве более или менее отчетливой коннотации. Решение М = -1 появляется вместе с М = 4, тогда как в случаях М = 3 или М = 5 оно отсутствует. Поэтому трансформация тринитарных систем в тетрарные сопровождается развязыванием упомянутых "негативистских" тенденций, что безошибочно и фиксируется свидетелями и аналитиками. Пришедшее разрушение, "зло" принято адресовать ненормативному четвертому элементу (ведь до его рождения "все было в порядке"), тогда как с точки зрения используемой модели корректнее было бы говорить о неотъемлемых логико-ментальных особенностях новой системы в целом. Со временем острота противопоставления трех традиционных элементов четвертому может сглаживаться, кватерниорность входит в привычку, составляет новую норму, и момент "негативации" уходит на глубину, с которой его проявления превращаются в малозаметные. Сказанное, повторяю, станет понятнее после раздела 1.5, но – "дорога ложка к обеду" – упоминание о неотъемлемом коннотативном значении структур М = 4 позволяет, надеюсь, лучше понять и анализируемые политические кватернионы.