11 Настоящий фрагмент посвящен не специально геополитике, но, чтобы избежать недоразумений, полезно сделать шаг в сторону. Как согласуются между собой политическая унитарность (одна сверхдержава, один могущественный блок, НАТО), с одной стороны, и четырехсоставная политическая структура, с другой? Ведь единица, разумеется, не равна четырем. Но это лишь мнимое противоречие, и читатель вправе воспользоваться примером, скажем, России образца 1995 – 99 гг. Всесильный президент и четыре ведущие партии ("большая четверка"), заседающие в обладающем относительно узким объемом реальных полномочий парламенте, – по-своему жизнеспособная конструкция, хотя и вызывающая множество нареканий. Аналогично, и в складывающемся мировом сообществе основная "исполнительная" власть может принадлежать одному геополитическому субъекту, тогда как значительно более скромная "законодательная" (в ООН или, что точнее, в плане репрезентации ведущих идеологий, позиций) – многим. Поэтому споры об одноплюсности или многополюсности современного мира – в значительной мере схоластические: два принципа отнюдь не исключают друг друга. Нетрудно сообразить, что если бы в послевоенном соревновании Запада и Востока по каким-то странным причинам верх одержал второй, то третьей мировой бифуркации соответствовала бы победа откровенного тоталитаризма, а не "стыдливого", непоследовательного, "лицемерного", как теперь. Западные лидеры, с молоком матери впитавшие либеральный образ мыслей, испытывают, так сказать, неловкость от своей современной исторической роли, ощущают ее внутреннюю фальшь и поэтому "мнутся" (возможно, временно), тогда как откровенным тоталитаристам не были бы присущи ни "раздвоение личности", ни "муки совести" – ведь своим внутренним идеалам и ценностям в случае мирового господства им изменять не пришлось бы. Кватерниорность в рамках последнего варианта оказалась бы не позитивной "физической", а только "идеальной" – см. в главах 1 и 2 о различии между количественным и порядковым числительными, о том, что политические "авангардисты", в частности коммунисты, представляют собой специфически "четвертый" тип политических сил, – зато политический монополизм отличался бы тогда жесткостью и буквальностью.
12 Речь может зайти не только об исламском фундаментализме, но и, как реакции на него, о ныне экзотическом христианском.
13 Собственно говоря, Германия практически никогда не переставала ходить по краю четырехчастного паттерна, до поры с переменным успехом редуцируя его до биполярного, или квазибиполярного. Так, фракционный состав бундестага в 1957 г.: ХДС/ХСС – 270 мест, СДПГ – 169 мест, СвДП – 41, Немецкая партия – 17. Помимо рассмотренного в разделе 3.6 примера Саксонии-Анхальт, четырем партиям удалось перешагнуть пятипроцентный порог на выборах 1994 г. в ландтаги Саксонии и Тюрингии (там и там – христианским демократам, социал-демократам, наследникам восточногерманской СЕПГ – Партии демократического социализма, и "зеленым"). В 1999 г. Германия выдвинула в Европарламент представителей также четырех политических сил: ХДС/ХСС, СДПГ, "зеленые", ПДС [452]. Описывая современную ситуацию в ФРГ, С.А.Леванский констатирует: "Тенденции к формированию в стране двухпартийной системы стали противодействовать тенденции к некоторому росту многопартийности и к созданию более широких и разносоставных коалиций" [177, c. 165].
