Будем считать, что с пятыми революциями, насколько позволяет имеющийся материал, удалось разобраться. Но и они еще не предел: порождаемая ими неустойчивость должна способствовать очередной смене вех. История предоставляет пока единственный пример страны, у которой пятая революция за спиной и которая пережила и шестую. Это, как всегда, шествующая в авангарде по революционной стезе Франция. Рассмотрим ее переход от Четвертой республики к Пятой.
К концу 1950-х гг. стала очевидной неудовлетворительность status quo IV республики: парламентский режим продемонстрировал явные признаки неуправляемости и ущербной эффективности. Калейдоскопическая смена кабинетов, опирающихся на ускользающе-зыбкое и идеологически неоднородное парламентское большинство, при сравнительно низком объеме полномочий президента обусловливали неработоспособность исполнительной власти. Данный отрезок к тому же совпал с глобальным процессом деколонизации, в полной мере затронувшим и систему французских колоний. Особо остро сказался на Франции Алжирский кризис. В этих условиях и был призван к власти символ французского освобождения и достоинства, генерал де Голль.
На референдуме 1958 г. подавляющим большинством голосов была принята новая конституция, резко расширившая права президента за счет парламента. С тех пор Францию называют президентской (вариант: президентско-парламентской) республикой. Изменившиеся избирательный закон и правила игры в парламенте привели, как и было задумано, к снижению фрагментации партийной системы, этого бича IV республики. Одновременно аналитики обращают внимание на высокую степень бюрократизированности современной Франции.(27) Так или иначе, рубеж 1958 г. – точка качественного изменения политической системы, переход от парламентской к более автократической президентской, т.е. полноценная политическая бифуркация.
Для сравнения, студенческую революцию 1968 г. с эпицентром в Париже не удастся причислить к цепочке политических бифуркаций. Будучи стихийной и "анархической", она не сформулировала связных программ по изменению конструкции власти, и политический режим не изменил своей формы. Иной вопрос, что охватившие половину цивилизованного мира молодежные волнения конца 1960-х – начала 70-х гг. оставили глубокий след в других областях: социальной, экономической (исследователи называют этот период воротами из индустриального общества в постиндустриальное, информационное), даже "антропологической" (скачкообразные перемены в модели отношений между поколениями, удар по "патриархальности"). Мы, однако, рассматриваем исключительно политические , а не социально-экономические бифуркации, сколь бы важными ни были последние сами по себе. 1968 – 69 годы отправили де Голля в отставку, но не сокрушили фундамент V республики, заложенный в 1958 г. – Франция до сих пор живет под знаком шести бифуркаций. В лучшем случае 1968 год вправе претендовать на статус "подбифуркации" в политической сфере.
Настало, кажется, время систематизировать собранный материал и внести в него концептуальный порядок. Каким причинам удастся взять на себя ответственность за определенность семантических свойств следующих друг да другом революций?
В целом изучался достаточно длительный отрезок истории, в течение которого социумы переходят от аграрной стадии к индустриальной и постиндустриальной и патриархально-традиционалистские устои заменяются модернистскими. Одновременно наблюдаются качественные перемены в характере коллективного сознания: его религиозно-мифологическое ядро последовательно замещается рациональным и светским. В условиях ускоряющегося прогресса во многом захлебывается старый механизм культурной трансляции (естественная передача знаний и навыков от отцов к детям), возрастает значение обезличенной технологии обучения индивидов у общества в целом: распространяющееся школьное образование, чтение книг, контакты с масс-медиа. Трансформируется и среда обитания: урбанизация, развитие коммуникаций; человека все более окружают предметы не природного, а искусственного происхождения (опять-таки рационализация). На фоне интенсификации внешних контактов происходит внутреннее отчуждение людей друг от друга (вместо конкретного живого соседа, который знаком с рождения, мы имеем дело с функциональным коллегой, конвейером, офисными бумагами, в часы досуга общаемся не с родственниками и друзьями, а с телевизором, WEB-сетью и т.п.). Все эти факторы не могут не сказываться и на политической организации социумов.
Во-первых, как сказано, коллективная конфессиональная и мифологическая идентификация замещается секулярной и рациональной (по крайней мере, не столь откровенно иррациональной) идеологической. Десакрализуется и политическая организация, власть, ее оказывается возможным менять, если, согласно интуитивной или аналитической оценке, она уже не отвечает запросам времени. Человек становится мобильным физически и психологически, легче срываясь с места, меняя профессию, взгляды. – В подобное "перекати-поле" превращается и общество в целом, перепрыгивая, подчиняясь внутреннему зову и потребностям, с одной политической кочки на другую.
Во-вторых, процесс взаимного отчуждения коснулся не только межличностных отношений, но и взаимодействия людей с государством. Давно минули те времена, когда монарх уже по одному только праву рождения занимал место в сердце где-то по соседству с Богом. Мы имеем дело с отлаженной бюрократической машиной, с партиями – носителями определенных лозунгов и программ, и если и испытываем подобие человеческих чувств к их лидерам (симпатию-антипатию), то вскоре выясняется, что перед нами, собственно, не человек, а сконструированный с применением новейших технологий имидж. При этом нет иного способа выразить свои политические эмоции, кроме как опустив бюллетень на выборах за первого, второго или третьего, более опосредованно – ответив на пункты социологической анкеты или, в особенно острых случаях, присоединившись к одному из противоборствующих лагерей в ходе вооруженной борьбы. Всякий раз, таким образом, "запрос-ответ" подчиняется вполне рациональным правилам, к тому же наипростейшим.
