Строя модель, Эйнштейн сравнивает информацию (результаты измерений) у двух различных наблюдателей. Подобное сравнение возможно только в случае, если существует некто способный ее собрать, т.е. мысленно перенестись вначале к одному наблюдателю, затем к другому. Определенный "всеведущий" субъект, таким образом, латентно все-таки присутствует, и его роль исполняет теоретик (здесь: сам Эйнштейн). Путь, на который вступила модернистская культура вообще и релятивистская механика в частности, чреват, напомним, "дурной бесконечностью", и в принципе ничто не мешает нам шагнуть на следующую ступень гносеологического опосредования, "релятивизации". Для этого необходимо отказаться от "всеведения" и упомянутого теоретика, подчеркнув зависимость его представлений от принятой им аналитической установки, которых, вообще говоря, может быть сколько угодно. Это расхожее место модернистского мировоззрения, и при надлежащем такте обобщенного, абстрактного теоретика удастся ввести внутрь очередной концепции, совершив второй шаг в регрессии "наблюдателей"(20) . Мы не ставим себе задачи вторгаться в компетенцию физиков и гадать, как именно это корректно осуществить. Для нас важны исключительно числа и, значит, элементарный подсчет: наряду с интеллигибельной "объективной" реальностью, схватываемой классической физикой и подчиняющейся бинарной логике n = 2, наряду с "наблюдателем" физики релятивистской, дополнительно появляется модельный "теоретик", итого n = 4. Следовательно, М = 5.

Эпистемологически это означает еще более кардинальное дистанцирование человека от "объективной реальности", переход к изучению даже не знания о ней, а "знания о знании" . Такой статус не нарочито абсурден и имеет свои прецеденты. Так, средневековая схоластика избирала в качестве предмета исследования положения авторитетных учений: Святого Писания, святых Отцов, христианских и античных философов. Процедура непосредственного сопоставления с эмпирическими фактами была не в чести, и схоластика ничуть не стеснялась, заявляя, например, вслед за Аристотелем, что у женщин меньше зубов, чем у мужчин [307:I] . Высокое авторитетное знание считалось аксиологически более прочным, чем "низкая" материальная проверка. Подобные схоластические черты накапливаются и в современных науках, особенно гуманитарных – по мере того, как возрастают упомянутые "метакультурные" тенденции (согласно "Новой энциклопедии" Альберто Савинио, "оригинал – жалкая копия собственного портрета" [282, c. 10] ).

Отдельный вопрос, имеет ли практический смысл переходить к конструктивному варианту n = 4, М = 5, а также насколько уверенно человек в состоянии оперировать кватерниорной логикой (n = 4), не утрачивая при этом ощущения целостности материала. Если такой распространенной способности нет, то пятиричная структура (М = 5) либо аутентична для особо "продвинутых" умов ("эзотерических"), либо же – для большинства остальных – попросту ненадежна, оказываясь "зыбкой" или рассыпающейся при более пристальном рассмотрении. Прибегнем к помощи иллюстраций.

В 1921 г. математик и лингвист Т.Калуца высказал мысль, что физическое пространство имеет пять измерений (см., напр., [205, c. 26] ). Первые четыре из них совпадают с теми, что фигурируют в теории относительности и уравнениях тяготения. Наряду с гравитационными, в ту эпоху были хорошо известны электромагнитные поля, и стремление объединить две разновидности полей в рамках общей теории нашло выражение в присоединении к четырем измерениям еще одного. На вопрос, почему вдоль пятого измерения нет движения, физик О.Клейн отвечал, что это направление компактифицировано, т.е. замкнуто на само себя. Теория Калуцы-Клейна вначале была с энтузиазмом поддержана такими видными учеными как Дирак и Эйнштейн. Пятимерное пространство-время, М = 5, – с искусственно присоединенным дополнительным измерением, вдобавок не вполне равноценным четырем каноническим (компактифицированность) – один из интересных примеров пятиричных структур, который, однако, не устоял в процессе последующего развития науки: со временем в нем разочаровался, в частности, и Эйнштейн. Приведенный образец покажется многим слишком специальным, поэтому обратимся к более известным.

В разделе 1.4.1 упоминалось древнеиндийское ("Веды") и древнегреческое представление о золотом, серебряном, бронзовом и железном веках. Гесиод, однако, вставлял между бронзовым и железным героический век – тот самый, в котором действовали персонажи классических греческих мифов троянского и фиванского циклов, итого М = 5. Читатель без труда обнаружит инородность дополнительного звена на фоне четырех остальных. Это следует и из названий: "металлические" имена в первом случае и дополнительное "антропогенное" во втором, – и исходя из существа дела: к самостоятельной мифологеме четырех веков подключены совершенно иные истории. Гесиодовская попытка, предпринятая во имя обобщения, согласования разнородных мифов, грешит явным эклектизмом, за ней не видится прочной интеллектуальной опоры; не случайно Платон вернулся к четырехчастной периодизации. Пятиричная структура не устояла.

Полупрозрачный пятый элемент фигурирует и в политических констелляциях. Так, в современном ЕС, наряду с признанной "большою четверкой" (ФРГ, Франция, Италия и Британия), присутствует еще одна большая страна – Испания. С 38 млн. жителей, она не слишком уступает Франции – 55,1 млн. (1985), Италии – 57 млн. (1984), Великобритании – 56,2 млн. (1983). Площадь территории Испании – 504 700 квадратных километров, лишь немногим меньше, чем у Франции (551 600 км2), и больше, чем у остальных. У Испании великое историческое прошлое, но наличный экономический потенциал не позволяет ей встать вровень с четверкой. Пятый член, если бы его удалось включить в "клуб элиты", оказался бы не вполне полноценным. Для такого включения, собственно, нет особого стимула. Из двенадцати входивших в ЕС государств на долю ФРГ, Франции, Великобритании, Италии было отведено по 81 месту в Европарламенте, т.е. всего на долю четверки 324. У остальных восьми стран – 194 места. И хотя на Испанию приходилось немногим меньше депутатских мест, чем у каждого члена "большой четверки", – 60, "контрольный пакет" был обеспечен и без нее. Аналогичная ситуация с Советом министров иностранных дел: у Германии, Франции, Британии, Италии по 10 голосов, т.е. 40 из 76; Испания с ее 8 голосами по-прежнему – не ключевое звено.