И вот Аве получает из Муша приказ – прикончить Сероба. Снова отправился Аве к Серобу, но на этот раз с отравленной едой. Яд Хюсны обладал таким свойством, что действовал не сразу – три-четыре дня человек находился в бессознательном состоянии, парализованным.

Сероб, ничего не подозревая, съел принесенный старостой сыр и выкурил папиросу. Аве в тот же день оповестил Халила о том, что Сероб яд принял. После этого Аве отправился в Муш и получил обещанный кувшин золота. Халил сообщил о случившемся в Багеш. В ту же ночь войско султана двинулось от Багеша к Брнашену будто бы для того, чтобы расправиться с непокорными сасунскими курдами.

Руководил войском бек Али.

Одновременно под руководством Халила пошли на Гели вооруженные курды из Хулба и Хианка. Войско султана насчитывало пятьсот аскяров, а курдский аширет – тысячу с лишним человек.

Гели был осажден в октябре 1899 года, когда все село спало. В горнам хлеву спал Родник Сероб, положив голову на приклад. Утром Сосе, взяв бинокль, вышла во двор. И видит: возле церкви Тух Манука войско движется.

– Паша, – окликает мужа Сосе, – аскяры возле церкви!

Сероб вышел из хлева, взял бинокль, но с глазами что-то неладное творилось, не разглядел ничего. Вернулся, чтобы взять ружье, ноги подкосились, упал. Поднес руку к голове – волосы в руке остались.

– Горе мне! Гехашенский староста Аве яду в мой хлеб подсыпал! – закричал Сероб, ударил себя по голове и пожалел, ох как пожалел, что ночь его в Сасуне неделей сделалась, а неделя – месяцем.

На его крик сбежалось все село. Проснулся и Тер-Кадж.

Черное войско текло мимо церкви Тух Манука к горному хлеву, прятавшему Сероба.

Сосе схватила Сероба за руку, чтобы помочь ему подняться, но под его тяжестью упала сама. Тер-Кадж и его сын Адам кинулись на подмогу, но просвистела пуля-злодейка и Тер-Кадж замертво упал рядом с героем Согорда.

И вдруг как ураган объявились четверо солдат Сероба и вместе с Сосе подняли предводителя на руки, умчали к Андоку. На Андоке вершина есть под названием Амбарн и- принесли его туда. Сосе вложила ружье в руку Сероба, но рука Немрутского Льва отказалась принять оружие. Предводитель гайдуков с трудом выстрелил раза два и упал без сил.

И пали в героической схватке на Амбарни братья Родника Сероба Мхе и Захар и сын Акоп. Погибли и те четверо из семи солдат, что пришли с ним из Хлата в Сасун. Ну, Тер-Кадж, сказано, лежал мертвый возле своего жилья.

После Тер-Каджа остался один сын – Тер-Кадж Адам, после Сероба – вдова его Сосе и несколько верных солдат. И крикнула Сосе из Андока так, чтобы голос ее дошел до Талворика. Поднялась на скалу и крикнула: «Андраник, Серобу худо, с Геворгом, с Макаром идите на помощь!»

Последний раз выстрелил Сероб и отбросил в сердцах оружие.

Сосе взяла ружье героя, зашла за скалу, стала стрелять в ярости. От бессилия, от беспомощности рычал Сероб, глаза его метали молнии. На горе Амбарни умирал в одиночестве Немрутский Лев.

И во второй раз крикнула Сосе. Поливальщик Фадэ услышал ее клич и прогремел-прокричал в сторону Талворика, стоя на Хтанском отроге: «Серобу худо, эй, спешите на помощь, торопитесь!»

Но не было Геворга, и не слышал криков о помощи Андраник. Первый, удалившись в леса Шушнамерка, оплакивал свое горе, а второй, безоружный, сидел в хлевах Семала запертый.

Сосе поднялась на Хтан, дошла до поливальщика Фадэ, и они, стоя на вершине горы, прокричали в один голос: «На помощь!»

Андраник в Семале, услышав этот клич, поднялся на кровлю и заметался сам не свой от гнева. Тут откуда ни возьмись его ребята, надели на него патронташ, дали в руки оружие и двинулись с ним вместе Серобу на помощь.

В это самое время вражеская пуля насмерть поразила Родника Сероба. Прискакал сасунский правитель Халил-ага, отрубил голову мертвому герою и, взяв в плен раненую Сосе, дал приказ бить отбой. Вскоре войско султана и всякий прочий сброд покинули горы.

Впереди войска ехал всадник, вез голову Родника Сероба, воткнутую на палку. Сзади на лошади ехала раненая Сосе, два жандарма поддерживали ее с обеих сторон за руки, а лошадь за уздцы вел староста Аве. За Сосе двигался Али-бек со своим войском.

Голову Родника Сероба привезли сначала в Муш, потом в Багеш повезли. Два дня отрубленная голова была выставлена на городской площади. На третий день ее передали армянской церкви Багеша.

Епископ армянский и служка церкви похоронили голову немрутского героя в восточном крыле под старой шелковицей. Похоронили и, благословив, удалились.

Голова в Багеше, тело в Андоке,

Равный тебе в смелости найдется ли снова?

Спи в святой земле города Багеша,

Под старой шелковицей Кармракского храма.

Я покинул Сасун и отправился в Багеш. Там я разыскал церковь Кармрак и всю ночь лил слезы над несчастной могилой, где покоилась голова, немрутского героя, храбрая его головушка.

Так в слезах и заснул я на этой могиле. Разбудил меня утром турецкий жандарм. Он отвел меня в тюрьму.

В тюрьме Багеша Багешская тюрьма находилась чуть повыше церкви Кармрак, на высоком утесе.

Многие томились в этой тюрьме, и вот, как видно, дошел черед и до меня. Жандарм, дав мне подзатыльник, втолкнул в тюремный коридор, какой-то тучный мужчина записал мое имя в особый журнал и, вверив меня все тому же жандарму, отправил в подвал.

Здесь я увидел палача из палачей – знаменитого Расима-эфенди.

Мхе Чауш и Расим-эфенди… Не было в городе Муше и в городе Багеше никого, кто бы не знал имена этих чудовищ. Первый был палачом мушской тюрьмы, второй бесчинствовал в тюрьме Багеша. Расставив повсюду хитроумные сети, они вылавливали недовольных армян, курдов и айсоров и заполняли ими тюрьмы.

С волосатыми руками, с лицом как у крысы, мерзкий толстенький человек был Расим-эфенди. Я слышал, что он, случается, без всякого суда-судилища дает заключенному лопату и кирку и заставляет рыть собственную могилу, а потом выстрелом в спину бросает того в яму.

Табакерка Арабо была при мне, и я боялся, что если меня обыщут, то не миновать и мне такой ямы.

Расим сунул руку мне за пазуху, извлек табакерку и, злорадно усмехнувшись, уставился на меня.

– Деда моего, – объяснил я.

Он внимательно обследовал табакерку и, увидев, что она не представляет особой ценности, вернул мне со словами:

– На, держи. А теперь скажи, сукин сын, ответь мне, что ты делал рано утром на могиле в церкви Кармрак? Ты знаешь, что там похоронена голова нечестивца, который причинил безмерное зло нашему султану? И запомни, щенок, враг султана – мой враг. И это, между прочим, та самая тюрьма, в которой сидел ваш проповедник Мигран-эфенди. Ваш певец, сазандар ваш горемыка Сако и Чибран-ага тоже побывали здесь – их я потом отправил в подарок Мхе Чаушу… – Он еще какие-то имена назвал, но я их не запомнил. И, не дожидаясь моих объяснений, с помощью жандарма он связал мне за спиной руки и, накинув толстую веревку на шею, укрепил ее на железном крюке в потолке. Потом, убрав из-под моих ног кирпич, зажег кальян и сел против меня. Веревка душила. Я попытался встать на цыпочки. Заметив это, он подтянул веревку. Лицо мое обдало жаром, и язык на два аршина высунулся. Ну все, подумал я, конец. Но тут он подошел, расслабил веревку, и я без сознания повалился на землю.

Наутро Расим-эфенди вошел ко мне в сопровождении жандарма и надзирателя и распорядился:

– Отведите к манаскертскому учителю Аветису.

И меня повели наверх.

Все камеры и длинный коридор багешской тюрьмы были забиты заключенными. Узники большей частью были армянские крестьяне с заросшими лицами. Проходя по коридору, я увидел, как два арестованных турка коленопреклоненно молятся, обратив лица к стене.

Меня вели по длинному коридору, и все удивленно глядели мне вслед – куда, дескать, ведут этого молоденького парня? В конце коридора была камера, особая, как я понял. Перед дверью сидел турок-надсмотрщик и смотрел через глазок.