С палестинцем Адальбеком они повстречались много лет назад на конгрессе в Иерусалиме, когда Новая Церковь призвала собраться руководителей наиболее крупных концессий для урегулирования вопросов взаимодействия в обстановке всеобщей нестабильности. В состоянии анархии, в котором пребывало общество в то время, да и сейчас, когда правительство обладало лишь номинальной властью, Церковь оставалась единственным институтом, способным хоть как-то повлиять на раскрепощенные до предела умы граждан.

Адальбек работал переводчиком у одного из лидеров мусульман, Цезарини был незначительной фигурой в свите кардинала Джованни, молодые люди быстро нашли общий язык и, отстранившись от политики, посвящали себя беседам на философские темы и диспутам об искусстве и эстетике. За прошедшие тридцать лет в их отношениях мало что изменилось, они по-прежнему оставались друзьями и довольно часто встречались, тем более что Адальбек жил теперь в Европе. Правда, последнее время они все чаще вступали в спор относительно взглядов Цезарини на устройство общества и место Церкви в нем, и это не нравилось кардиналу, который считал, что его друг слишком высоко ставит так называемые демократические принципы.

«Надеюсь, сегодня не будет споров, и мы просто побеседуем о поэзии или живописи», — подумал кардинал, получив сообщение службы безопасности о приходе Адальбека. Он попросил слугу подать вино в гостиную, а секретаря — отвечать на телефонные звонки и спустился на первый этаж своих апартаментов, чтобы лично встретить палестинца. Тот стоял возле лестницы, заложив руки за спину, поджидая кардинала.

После приветственных объятий кардинал взял старого друга под локоть, помогая ему подняться по лестнице. У Адальбека было худо с ногами, и ходил он с трудом, а лифтов и других технических устройств в апартаментах Цезарини, расположенных в старинном особняке XVI века, не было. Поднявшись на второй этаж, Адальбек вежливо отстранил кардинала и дальше пошел самостоятельно, сохраняя величественную осанку, несмотря на то, что каждый шаг давался ему с трудом. «Волевой и гордый человек», — подумал кардинал, одобрительно кивнув головой. Он хорошо знал своего друга.

Они вошли в гостиную и расположились в деревянных креслах с высокими резными спинками, причем возраст кресел, по меньшей мере, втрое превышал возраст друзей.

— А, я вижу, у тебя новая картина, — заметил Абу Адальбек, осушив бокал вина.

Цезарини сделал знак слуге, тот вторично наполнил бокалы и удалился.

— Я так и знал, что ты обратишь на нее внимание, — сказал кардинал, довольно оглядывая настенное полотно. — Это один из новых живописцев, Франческо Дзамбретти. Прелестно, не правда ли?

— Да, я давно убедился, что по части искусства наши вкусы совпадают. Все, что есть у тебя, я хотел бы иметь сам. Потому я и прихожу к тебе так часто, чтобы полюбоваться твоими картинами, — шутливо произнес Адальбек.

У него был хрипловатый голос, приятная внешность, хотя и выдававшая его азиатское происхождение, и удивительные руки с длинными гибкими пальцами — Адальбек виртуозно играл на рояле. Он был одет в легкий летний костюм светлых тонов, тогда как кардинал носил простую черную мантию — красную он одевал только во время официальных визитов. Цезарини был красив суровой и горделивой старческой красотой, улыбка редко посещала его надменное лицо, и лишь в общении с близкими людьми он позволял себе расслабиться и сбросить маску высокомерия.

— Интересный ракурс, не так ли? А манера письма напоминает самого Леонардо, как ты считаешь? — Кардиналу хотелось, чтобы Адальбек поддержал разговор о живописи.

Но Абу хитро улыбнулся, и перевел беседу в другое русло.

— Смотреть на картины, написанные рукой мастера, всегда приятно. Но вот мне было бы интересно посмотреть на другую картину: как к тебе приходят гости на какой-нибудь званый вечер и как все они проходят через этот детектор внизу. А?

Цезарини пожал плечами:

— Ты же знаешь, я не устраиваю званых вечеров. А детектор — это необходимость. Кардинал Джованни был убит в расцвете лет, не сумев исполнить всего, что задумал. Мне бы не хотелось повторить его участь, хотя, конечно, на все воля Господа.

Психодетектор, через который в обязательном порядке проходил любой человек, желающий посетить апартаменты Цезарини, определял степень лояльности этого человека к кардиналу. Этот прибор был настолько чувствителен и точно настроен, что по биотокам мозга улавливал даже такие оттенки чувств, как неприязнь или зависть, не говоря уже о ненависти. Конечно, прибор не мог гарантировать полную защиту от всех потенциальных убийц, но все же позволял разоблачить фанатиков, пытающихся проникнуть в приемную кардинала под видом журналистов или учредителей благотворительных фондов.

Нельзя сказать, что кардинал боялся смерти. Он был готов умереть в назначенный день и час, во всяком случае, он так думал. Да, на земле у него есть еще дела, но в случае его смерти найдется кому продолжить его начинания, а свидание с Господом важнее любых земных дел. Одно только смущало Цезарини, когда он думал о смерти, причем в последнее время эти думы посещали его особенно часто. Он боялся умереть некрасиво, как-нибудь безобразно скривиться во время припадка или быть разорванным на куски бомбой террориста. Он желал для себя смерти пристойной, такой же, как и вся его жизнь. Закрыть глаза — и уснуть, разделив душу и тело; умереть спокойно и со вкусом — вот чего желал кардинал.

Адальбек между тем продолжал иронизировать:

— Мне интересно, а твоя юная племянница — она тоже проходит через детектор?

Цезарини нахмурился:

— К чему такие вопросы, Абу?

— Простое любопытство.

— Что ж, если на то пошло, да, она проходит через детектор. Но это лишь формальность, как и в твоем случае. Я не хочу, чтобы посетители переругивались у меня в приемной, кому проходить проверку, а кому нет. Процедура обязательна для всех — и точка.

— Ясно. Как она поживает, хорошо ли ладит с мужем? Индийцы — народ непростой, европейским женщинам иногда бывает трудно с ними ужиться.

Племянница Цезарини, дочь его младшего брата, вышла замуж за индийского дипломата и собиралась вместе с мужем переехать в Индию, когда кончится срок его миссии.

— Вот, возьми это, — продолжал Адальбек. — Это подарок ей на свадьбу, я ведь так и не сумел его подарить, все болел, даже церемонию из-за этого пропустил.

— Ты сам сможешь его вручить, в воскресенье они с мужем обедают у меня, приходи и ты.

— Нет-нет, лучше ты вручи. У меня опять может что-нибудь разболеться.

Цезарини взвесил на ладони черный овальный футляр, потом раскрыл его и откинулся на спинку кресла, оценивая шедевр ювелирного искусства. Туманно-белые агаты, серебрясь змеиной чешуей своей поверхности, лежали на черном бархате в окружении золотистых опалов, оправленные в сияющий металл высочайшей пробы.

— Вот это королевский подарок, Абу, — восхищенно произнес он.

— Красиво, правда?

— Муж будет тебя ревновать, — сказал с улыбкой кардинал, и Адальбек усмехнулся в ответ.

Цезарини положил раскрытый футляр на столик эбенового дерева, расширив таким образом композицию. Прекрасное — к прекрасному.

— Вернемся, однако, к твоему детектору, — сказал Адальбек и потер указательным пальцем горбинку на носу, так он делал всегда, когда хотел завести серьезный разговор. — Ты действительно веришь, что он способен защитить тебя от убийцы?

— Вопрос не в том, во что верю я, — ответил Цезарини. — Вопрос в том, во что верит убийца. Фанатиков детектор обнаруживает, а профессионал, убивающий за деньги и не испытывающий к жертве личной неприязни, не пойдет на то, чтобы убрать меня. Проникнуть сюда он, может быть, и сможет, но выйти обратно — нет. Таким образом, остается лишь убийца поневоле, которого заставили шантажом пойти на это. Но, не имея оружия, ему будет затруднительно выполнить свою задачу, ведь посетителей еще и обыскивают, а во время аудиенций рядом со мной всегда находится вооруженный охранник. Исключение составляют лишь близкие мне люди, и, кроме тебя, все они — мои родственники. А за ними и за тобой следит моя служба безопасности. Если бы тебя, мой дорогой Адальбек, начали шантажировать, я бы узнал об этом незамедлительно.