«Это погода. Я знаю! Чувствую приближение бури. Мне не нужны будильники, тупой болван! Я уже давно граню хрусталь!»

«Судя по картам, у нас двенадцать ясных дней...» — проревел он с флиттера, размахивая перед ней метеорологическими листками.

«Вариантный шторм, тупица, меняет любой шаблон», — крикнула она в ответ. «Эти дурацкие графики не стоят пластика, на котором они напечатаны. Иди сюда и режь! Чёрт тебя побери! режь!»

Он пришёл и угрюмо работал рядом с ней, пока его голос не стал хриплым и резким, когда они наносили удар. Но с каждым огранённым кристаллом Киллашандра чувствовала, что приближается к миру, к спокойствию в крови и костях, к долгому-долгому путешествию вдали от кристалла.

Следующие вырезанные восьмиугольники были забрызганы кровью: Фергиля и её. Она даже не дала ему времени снять пермаплоть с флиттера. Он выругался, как только резаки были настроены, выругался в такт дьявольскому ритму, который она задавала. Они только что вырезали спичечные две квинты, которыми закончился ящик, когда Фергиль схватил её за руку.

«Ничто не стоит таких темпов, Килла. Расслабься! Мы убьём себя».

Она высвободилась, окинув его обширным взглядом, словно насмехаясь над его слабостью. «У меня только сегодня. Скоро нагрянет буря».

Прежде чем она успела сделать вдох, чтобы спеть резкую ноту, зазвенел колокольчик росы.

«Невозможно!» — произнёс Фергил, словно молитву, бросаясь к скиммеру.

«Вернись и режь, дурень. Это всего лишь росный колокольчик. У нас есть время».

«Ты сказал, что из-за этого шторма всё изменилось», — ответил Фергил, запихивая первый ящик в шлюз. «В прошлый раз я вытащил нас отсюда только потому, что заставил тебя прийти к колоколу росы».

«Вернись сюда и режь!»

«Забудь про нарди! Помоги мне зарядить».

«Ещё мало», – кричала она, пересчитывая ящики и передавая их ему. Сколько их уже было в грузовом отсеке? Она не могла точно вспомнить. «Ещё мало. На этот раз мне нужно нарезать достаточно». Она снова схватила резак и бросилась обратно к обрыву. Она откашлялась и потянулась к высокой ноте «соль». Голос дрогнул прежде, чем она успела настроить резак. Испуганная, ведь голос никогда её не подводил, она несколько раз сглотнула, сделала глубокий вдох, напрягла диафрагму и запела. Голос снова дрогнул и надломился. «Фергиль. Спой для меня!»

Высокий, чистый звук «ре» был почти заглушён дополнительными клаксонами скиммера. Но она уловила тон и настроила катер.

«Давай, Фергил!» — крикнула она сквозь пронзительный крик кристалла. «У нас есть время ещё на один!»

«Это та самая девушка, Килла», — весело крикнул Фергил. «Срежь следующую. Твой голос восстановится. Просто продолжай резать. Ланзецкий сказал уйти у колокола росы. Помнишь? Я вернусь. Да, конечно. Я вернусь».

Его прощание внезапно пронзило туман её утомлённого разума. Она обернулась и уставилась на флиттер.

«Подожди меня, Киллашандра?» — крикнул он, махая рукой. Его насмешливый смех и слова обрели внезапный, ужасный смысл.

Она с рычанием отбросила катер и помчалась по проложенной ими трассе, но люк скиммера закрылся прежде, чем она успела до него добраться. Взлетный поток отбросил ее назад, почти на край обрыва. Она упала на колени в обломки, не в силах поверить, что Фергил ее бросает! И вдруг с такой же уверенностью, что он думал об этом с самого начала. Плача, она признала и предательство, и покинутость. С ужасающей ясностью она поняла, что пыталась оправдать: она не встречала Фергила до того дня, как он незаметно появился в ее присутствии в зале. Он сделал ставку, и совершенно верно, на то, что тот, кто так долго пел в хрустале, будет иметь смутные воспоминания, даже с помощью воспроизведения. Он, должно быть, знал о чрезвычайной ситуации еще до того, как приблизился к ней, рассчитывая на нежелательное сотрудничество Ланжецкого. Неужели Ланжецкий тоже предал ее ради нужд Гильдии?

Она не чувствовала, как поднимается ветер, как чудовищность двойного предательства притупляла её ощущение физических ударов. Её разбудил стон хрусталя вокруг. Стон и утихание боли внутри неё.

Совершенно спокойно она поднялась на ноги, равнодушно глядя на клубящуюся черноту стремительно надвигающейся бури. Почему она никогда не ценила красоту гигантской бури? Её завораживала её невероятная скорость, вид безграничной мощи в клубящемся множестве чёрных, охристых и серых облаков. Стон усилился до низкого вопля, затем разразился аккордами, диссонансами, гармониями, когда штормовые ветры ласкали музыку, исходящую от живой скалы.

Её тело выгнулось от охватившего её звукового экстаза. Она запела, и её слух вспоминал мелодии, сложенные бесконечными аккордами вокруг неё. Арии, казалось, обрушивались на каньоны, а симфонии взмывали через вершины, бомбардируя её всё более дьявольски ускоряющимися темпами, ритмами, заставлявшими её качаться и кружиться в такт. Она пела, и вся голубая хрустальная гора отвечала ей великолепным гортанным хоралом.

Синяя гора! Это всё, чего Ланжецкий от неё хотел. И Фергиль. И Ланжецкий отправил Фергиля с ней, уверенный, что предатель получит достаточно синих резонансов во втором путешествии, чтобы безошибочно вернуться к исходному звуку. И для пущего эффекта Фергиль должен был отметить это место её мёртвым телом. Ведь она не переживёт бурю живой.

Значит, ей нужно было отметить это место? Конечно, если она могла этому помешать.

Гора пела таким фортиссимо, что ей не нужно было наклонять резак: ей нужно было только включить его.

Во весь голос, играя голосом вверх и вниз в невероятном диапазоне, она атаковала грань кристалла резаком, разрезая ее независимо от топоров: слыша довольный крик измученного кристалла, когда он прорубал себе путь в гору.

«Он что, оскорбил бы меня?» — пропела она. «Использовал бы меня?»

Она меняла частоты, чтобы он никогда не нашёл дорогу обратно к её чистосердечной горе. Измученный бурей кристалл послушно рассыпался огромными прямоугольниками под её безжалостным натиском. С истерической силой она отталкивала, опрокидывала, проползала мимо хрустальных шпилей и шипов и создала себе могилу в самом сердце звука.

Буря, словно гром, извлекала всё более громкие, всё более странные симфонии из покорного камня, катящегося над её синей гробницей. И Киллашандра, кости и кровь которой вибрировали в такт этому явлению, добровольно отдала свою душу звуку смерти.