Недолго думая, Кушак выдернул из кучи земли меч мертвого чародея, стряхнул с него земляные крошки и спустился в могилу. Встал над телом Марьицы, широко растопырив ноги. Приставил к груди острие чародейского меча и взглянул на воеводу, стоящего у края могилы.

— Зачинать, Добруня Васильевич? — спросил он.

И тогда Добруня дозволительно махнул ему рукой.

— Зачинай, братец…

Получив дозволение своего командира, Кушак одним движением вогнал меч в Марьицу по самую рукоятку. Не было слышно ни стука пробиваемого дня гроба, ни скрипа земли под ним. Все было мягко и почти бесшумно. Ш-ш-ших — и только крепкая ухватистая рукоять торчит из груди покойницы.

— Навья нов! — во весь голос произнес воевода. — Навья нов! Навья нов, мать твою растак!

Настя, стоящая у изножья могилы, зажмурилась и раскинула в стороны руки. Уж не знаю, почему она решила, что это поможет ей сподручнее принять в себя душу Марьицы, но возможно в этом и был какой-то смысл. Мол, принимаю тебя с распростертыми объятьями, душа неупокоенная. Так что, не взыщи, коли что не так.

А Марьица в гробу вдруг коротко вздрогнула.

— Ой! — сказал Кушак и выпрямился.

— Ну? — спросил Беляк, который стоял рядом со мной и с интересом взирал на все происходящее. — Я что-то не понял… У нас получилось или нет?

— Понятия не имею, — качая головой, отозвался я. — Настасья Алексеевна, ты как? Чувствуешь что-нибудь?

Настя тут же открыла глаза и забегала ими во все стороны. Потом остановила взгляд на мне.

— Не знаю, — ответила она. — А что я должна чувствовать?

— Марьица сейчас в тебе или нет? — напрямую спросил я.

— Нету ее в ней! — громко отозвался из могилы Кушак.

Он протянул руку вниз, из тела покойницы тут же высунулась искрящаяся рука Тихомира, и они крепко ухватились друг за друга. Тихомир рывком поднялся на ноги. Кушак хлопнул его по плечу и первым выбрался из могилы. Тихомир, скользя над самой землей, проследовал за ним.

— Нету ее в ней, — повторил Кушак, когда выбрался из могилы.

Он стряхнул с ладоней землю, обтер их о штаны и с каким-то виноватым видом посмотрел на Настю.

— Почему ты так решил? — не понял я. — Ведь у нас, кажется, все получилось.

— Получилось, — не стал спорить Кушак.

— Ну⁈ — воскликнул я. — Так где же сейчас Марьица⁈

Кушак снова виновато глянул на Настю, потом на воеводу, на меня, и уже после этого уставился куда-то в небо.

— Братец, ты меня пугаешь! — качая головой, сказал Добруня Васильевич. — Говори уж как есть, а потом и думать будет, что с этим делать.

Кушак стукнул себя кулаком в грудь.

— Здесь она, — признался он.

— Где? — не поняла Настя.

— Во мне. Внутри. Как только Добруня Василич в третий раз заклинание произнес, так она в меня и вошла… Сидит сейчас там, командует…

Сказав это, Кушак перекрестился.

Все в недоумении молчали. Настя медленно подошла к нему, взяла пальцами за обе щеки и покрутила ему голову туда-сюда, пристально глядя в глаза. Резко дунула на него. Кушак зажмурился, но вырываться не стал.

— Ты зачем ее в себя впустил? — спросила Настя строго.

Кушак слабо дернул плечами.

— Дык, не спрашивала она, — отозвался он. — Так сразу без предупреждения в голову и влезла.

Настя вдруг коротко шлепнула его пальцами по щеке и заглянула в самую глубину глаз, даже на цыпочки привстала.

— Эй! — позвала она. — Ты там? Ты зачем в жениха моего закралась⁈

— Не твое дело! — ответил Кушак неожиданно тонким звонким голоском. Он не был совсем уж женским — все-таки голосовые связки богатыря имели для этого какие-то чисто физические ограничения, но было совершенно понятно, что фразу это сейчас произнес не он.

— Кого выбрала, в того и вошла, — продолжил Кушак все тем же голосом Марьицы-покойницы.

И немного подумав, добавил слегка капризным тоном:

— И не твое это дело, девка из чужого мира!

У Настя брови полезли на лоб, да так там и остались. Какое-то время она просто качала головой, не находя слов, а потом шумно выдохнула и махнула рукой.

— Вот стерва, — сказала она.

И поднесла свой маленький кулачок Кушаку к носу.

— Не вздумай с ней там любезничать, понял?

— Понял, — тут же кивнул Кушак.

— И когда до ветра пойдешь, то вниз не смотри, понял?

— Понял, — Кушак снова кивнул. — Не буду.

А потом вдруг противно захихикал. Он ничего не сказал, но при этом глянул на Настю столь ехидно, что стало совершенно ясно: Марьица при жизни своей не очень-то жаловала деревенских девок. И они, видимо, платили ей тем же самым.

Но делать было нечего — что случилось, то случилось. И если Марьица выбрала временным носителем своей души Кушака, то ему и следовало отправляться вместе с нами в Зеркальный храм.

Так и воевода рассудил, задумчиво почесывая шевелюру.

— Ну-у, коль уж так вышло… — сказал он, поглядывая на Кушака. — Коль уж Марьица-негодница сама тебя выбрала, то так тому и быть. Дорога тебе сейчас одна — на скалу Арабойра, к жрецам Зеркального храма. Тем более, что вовкулака Соломянского мы-таки угомонили, а уж в Лисьем Носе мы с Беляком пока как-нибудь и без тебя управимся… Вот только в дорогу собраться тебе нужно, да еды с собой прихватить. Ведь до Бусого Озера еще добраться нужно.

Пихнув Беляка локтем, я спросил у него шепотом, что это за Бусое Озеро такое, и почему нам нужно к нему идти. Пока Беляк раздумывал над ответом, воевода, услышавший меня, сам пояснил:

— Минуя Бусое Озеро в Зеркальный храм не добраться. Закрыты туда все проходы, кроме одного-единственного, и лежит он через большое озеро, которое мы называем Бусым. За его серый цвет, от погоды не зависящий. Страшно вам будет у озера того, но другого пути у вас нет.

Я повернул голову к Тихомиру, и он сразу же мне кивнул, подтверждая слова Добруни. И я тогда пожал плечами: что ж, озеро так озеро. Даже если оно бусое, то бишь серое. Уж не знаю, что там за проход такой имеется, но должно быть люди как-то им пользуются, раз он там есть.

А чем мы хуже других?

Вернув на место крышку гроба, мы вновь засыпали могилу землей. Кушаку в этот раз лопаты не дали, и он все это время стоял в сторонке рядом с Настей и с кислой миной наблюдал, как уменьшается куча земля рядом с могилой. В глазах его была видна тоска. Должно быть Марьице нелегко было видеть собственные похороны, проходящие к тому же во второй раз.

Прихлопав лопатой могильный холмик, Беляк водрузил на прежнее место крест, и мы постояли недолго в молчании, отдавая дань памяти умершей. По лицу Кушака катились крупные слезы, а плечи его мелко вздрагивали. Настя сначала ласково погладила его по могучей груди, потом, видимо, сообразила, что это и не его слезы вовсе, а Марьицы, и с силой саданула ему кулаком в бок.

— Чего ты? — всхлипнув, сказал Кушак. — Жалко ведь девку.

— Эта девка стала шмыгой и пожирала людей в Соломянке, — напомнила ему Настя. — И ты нарочно пришел, чтобы убить ее. Или забыл уже⁈

Кушак кулаком утер следы на щеках.

— Помню я… Но все равно жалко! Не виновата ж она…

Уже и не понятно было, кому принадлежали эти слова — то ли Кушаку, то ли самой Марьице.

— Всё, по коням! — прервал их воевода. — Пора в путь, подзадержались мы здеся малость.

И первым направился к месту, где мы оставили своих лошадей. Но сразу возвращаться в Лисий Нос не стали, сначала свернули в Соломянку. У дома старосты, на крыше которого торчал мужичок с топором и латал проломленную шмыгой крышу, мы остановились, а Беляк громко и протяжно свистнул, созывая народ.

Вскоре на свист потянулись местные жители. Кое-кого я узнал — видел в амбаре в Лисьем Носу. Но большинство же были мне незнакомы.

Дождавшись, когда они обступят нас толпой со всех сторон, воевода громогласно объявил, что отныне с вовкулаком в Соломянке покончено. Ни на седмицу и никогда более не явится он сюда и никого не потревожит.