Пронзительный вопль, вырвавшийся из ее отрытого рта, заставил меня отшатнуться, вырвав вместе с тем клинок из ее тела. Вверх взметнулись неприятные на вид коричневые брызги. Шмыга рванулась ко мне, схватила за пояс и очень легко подбросила. Я даже опомниться не успел. Просто увидел, как земля стремительно отдалилась, а потом по спине, по лицу, по затылку захлестали ветки стоящего позади меня дерева, и земля вновь надвинулась. Очень быстро. Я рухнул прямо лицом в нее, даже не успев выставить перед собой руки.

Больно! Хорошо хоть зубы не повылетали, хотя и захрустели изрядно. Но во рту, тем не менее, сразу появился железистый вкус, и сплюнул я кровью. Глянул на руку — шпага в ней все еще зажата. Не потерял, значит, не выпустил, когда летел через ветви, невзвидя света. Да и меч за спиной все еще болтается.

А я хорош! Хоть и битый, но оружие при мне. А значит, можно продолжать бой…

Я вытащил еще и меч, чтобы чувствовать себя надежнее.

— Эй, нечисть поганая! — прохрипел я, глядя на приближающуюся ко мне Марьицу. — Ложись в могилу, пока я сам тебя в нее не уложил!

Покойница ничего, понятно дело, не ответила, да и в могилу отправляться не поторопилась. Подойдя, она снова попыталась ударить меня, но в этот раз я не позволил ей сделать этого. Пригнувшись, рубанул мечом ей по талии, и едва не выронил его, потому что он отскочил, как молоток от деревяшки. А Марьица резко выбросила руку вперед и схватила меня за горло.

Странно, но подумал я в этот миг следующее: «Интересно, она мне шею сломает или просто задушит?»

Но ни того ни другого не произошло. Воевода Добруня Васильевич набросился на Марьицу с левого бока, как коршун на мышь, сбил ее с ног, и мы все вместе покатились по траве. Марьица пальцев своих железных не разжала, шею мою не выпустила, и я лишь каким-то чудом остался с головой на плечах.

А когда же мы остановились у чьей-то просевшей могилы, воевода уселся на покойницу верхом и трижды саданул ей в лицо свои огромным богатырским кулачищем. Тук! Тук! Тук! Сухие такие удары, неприятные. Голова Марьицы так и вдавилась в околомогильную землю. Шею мою при этом она не выпустила, и с каждым ударом Добрыни только сильнее сжимала пальцы. Мне подумалось, что еще парочка ударов, и я благополучно потеряю сознание, и потому решился наконец выпустить из рук оба своих клинка. И сразу вцепился в сжимающие мое горло ледяные пальцы.

Каким-то невероятным усилием я смог разжать их и сразу же рванулся назад, с оглушительным хрипом вдыхая воздух. И пусть он был кладбищенский, тяжелый, с густой примесью духа мертвечины, но казался он мне сейчас слаще самых сладких ароматов. Просто потому, что позволял мне дышать. И жить дальше.

А воевода между тем ударил Марьицу еще дважды, и каждый раз она мелко вздрагивала всем телом. Но ударить в третий раз он не успел. Каким-то невероятным образом — я так и не понял, как именно это произошло — шмыга вдруг изменила положение своего тела. Только что лицо ее находилось напротив лица Добруни, но вот по всему телу ее прошло волнообразное движение — и она уже переместилась. Теперь напротив лица Добруни оказались ее худые ноги, а лицо — у него за спиной.

Шмыга резким движением села и внезапно вцепилась зубами воеводе в шею. Тот страшно взвыл, подскочил и отшвырнул прочь разъяренную нечисть. Сыпля проклятьями, принялся растирать укушенную шею.

А Марица долго не думала. Повернувшись ко мне, она дико заверещала и напрыгнула на меня сверху, и так быстро все это произошло, что я сделать ничего не успел. Она схватила мена за отвороты камзола с такой силой, что я не мог оторвать ее от себя, как ни старался. К тому же мне все время приходилось уворачиваться от ее зубов, которые раз за разом плотоядно лязгали прямо у моего горла. Клац! Клац!

— Вам помочь? — внезапно услышал я над собой спокойный услужливый голос.

Скосив глаза, я увидел Тихомира, стоящего рядом в непринужденной, очень умиротворенной позе. Так стоят, например, на бульваре, когда повстречают там старинного приятеля и заведут с ним душевную неторопливую беседу.

— Если вас это не затруднит, я буду вам крайне признателен… — просипел я, в очередной раз увернувшись от зубов Марицы.

Она по-звериному рычала и клацала зубами, и Тихомира за своей спиной не замечала. А может и заметила, но ей было все равно, кто там стоит и что собирается делать. Я почему-то подумал, что Тихомир сейчас выхватит свой меч и снесет шмыге голову, или хотя бы попытается это сделать. Но все произошло совсем иначе.

Тихомир подошел к шмыге со спины, остановился над ней и закрыл глаза. Он так простоял всего одно мгновение, но за это время по телу его пробежала мутная рябь, контуры расплылись, стали каким-то невнятными, размытыми, а над головой засверкали голубые искры, меж которых проскакивали такие же голубые крошечные молнии.

Затем Тихомир, не открывая глаз, присел и вдруг вошел прямиков в Марьицу. В этот самый момент я уворачивался от ее зубов, и лицо ее оказалось совсем рядом с моим. Белоснежно-белые глаза ее неожиданно ярко сверкнули, затем потускнели, и в них вдруг появились зрачки! Настоящие человеческие зрачки. И смотрели они прямо на меня, но без всякого остервенения, без злобы или голода.

И я понял, что теперь узнаю эти глаза. Потому что это были глаза Тихомира.

Шмыга притихла, она больше не дергалась. Выпустив отвороты моего камзола, она поднялась с меня и отошла в сторону. Постояла в неподвижности несколько мгновений, очень медленно, словно бы нехотя, осматриваясь. Взгляд ее на миг замер на воеводе, задержался на отбежавшей за соседнюю могилу Насте, потом остановился на Беляке, который уже успел прийти в себя и теперь стоял на четвереньках, пытаясь привести себя в вертикальное положение. Затем она уставилась на Кушака, который уже выбрался из могилы, и стоял у самого ее края, опираясь на лопату. Шмыга сразу же направилась к нему.

По-моему, Кушак немного струхнул. Он встрепенулся, отпрянул и, выдернув из земли лопату, взял ее наперевес и направил на Марьицу.

— Но-но! — сказал он громко. — Ты это… Кыш!

Но Марьица не обратила на него никакого внимания. Невозмутимо обойдя его, словно он был деревом или же каким-то каменным валуном, возникшим на ее пути, она подошла к земляным ступеням, ведущим в ее могилу. И остановилась на самой верхней из них. Повернулась к Кушаку и вдруг махнула рукой.

В первое мгновение мне показалось, что она хочет его ударить. Но их разделяло не менее десятка шагов, и этот удар никак не мог бы достигнуть цели. А потом я увидел, что в руке Марьица сжимает светящийся голубым призрачный меч Тихомира. Она покрутила им в воздухе, выписав красивые кренделя. Меч оставлял в воздухе искрящийся след, и, хотя он очень быстро таял, все же голубоватая дымка от него еще некоторое время оставалась висеть в воздухе.

Марьица с размаха воткнула меч в кучу земли, вырытой из ее могилы.

— Вот, — сказала она голосом Тихомира. — «Сверкающий меч богатырский»… Это он самый и есть…

И по ступеням сошла в могилу. Все, кто оставался наверху, немедленно подошли к самому ее краю. Даже Настя, хотя вид ее при этом все еще был напуганный. Впрочем, было от чего.

Марьица между тем спустилась на самое дно могилы, шагнула в гроб и села в нем, поджав ноги. Задрала голову вверх, глядя на Кушака.

— Поторопись, — сказала она по-прежнему голосом Тихомира. — Время идет. Обычно при свете дня покойница не может принять облик чудовища, которого мы видели ночью в Соломянке. Но если это все же случится, нам уже ни за что ее не одолеть.

Безусловно, так оно и было. Говоря откровенно, мы не могли утихомирить эту шмыгу, даже когда она находилась в человеческом облике, а уж если покойница обернется тем самым чудищем, то наше дело вообще табак. В том смысле, что конец нам всем. Похоже, сил и дальше биться с этой проворной мертвячкой уже не осталось ни у кого.

Марьица улеглась в гробу, приняв прежнюю позу и сложив на груди руки. Закрыла глаза. По телу ее тот тут, то там пробегали голубые искорки. Кое-где иногда выступало наружу призрачное, почти прозрачное тело самого Тихомира.