СПб., в тип. Департ. народного просвещения, 1830. (38 стр. в 16-ю д. л.)

В книжке под сим заглавием помещено шестнадцать пьес из греческой анфологии с вольным, рифмованным переводом. Знающие греческий язык с наслаждением перечтут эти золотые стихи, пощаженные всегубящим временем и искаженные неискусным русским переводчиком {1}.

СПб., в тип. Штаба отдельного корпуса внутр. стражи, 1830. (В 1-й ч. 232, во

2-й 227, в 3-й 234, в 4-й 272 и в 5-й 264-XIX стр. в 8-ю д. л.)

Рассказывают, что есть на Руси один романист {1}, который всякий раз, принимаясь за сочинение нового романа, дает клятву своим друзьям удавиться, ежели его произведение не будет выше созданий Валтер-Скотта. Не слышно, чтобы кто-нибудь из нынешних русских писателей лишил себя жизни, но, к сожалению, не видно у нас и романов, достоинством своим, не говорим равных, хотя бы издали похожих на творения шотландского барда. В области русской литературы обильное поле романов, исторических, философических, сатирических, нравственных и пр. и пр., ждет еще возделывателей. Наши писатели мимоходом, так сказать, сорвали с него несколько красивых цветков, дико выросших на девственной почве. Если собрать все замечательные русские романы и повести, то они едва ли составят один том, величиною равный девятой части "Истории Государства Российского". Замечательными произведениями называем мы хорошие, а чтобы написать что-нибудь хорошее, не надо шутить ни своим талантом, ни читателями. Валтер-Скотт не продавал своих романов, еще не написанных, хотя английские книгопродавцы платят в двадцать раз более наших; напротив, первые романы свои он выпускал в свет, тщательно скрывая свое имя, известное уже по его поэтическому таланту. Он был успокоен своею совестию, что, несмотря, понравятся ли они толпе или нет, все их оценят люди, которые наверно заметят, что автор для удовольствия читателей не жалел ни трудов, ни разнообразного своего таланта, и наградят его признательностию. Эта литературная совесть не помешала Валтер-Скотту отдавать должное отличным его современникам. Мы в нем с удовольствием видим оправдание прекрасного изречения Вольтерова:

Je n'ai point d'ennemis; j'ai des rivaux que j'aime {*}.

{* У меня нет врагов, есть лишь соперники, которых я люблю (фр.). – Ред.}

Все нынешние таланты Англии суть друзья его, из которых каждый, вероятно, имеет кучу остервенелых врагов в негодных писачках, досадующих на знаменитость, заслуженную дарованием. Славный шотландский романист далеко не похож на живописца "Московского телеграфа" {2}, который в 12-м N наконец явно признался в печальном чувстве своего ничтожества. Видя, как статьи его щедушны, как они без похвал и брани тонут одна за другою в забвении, он вздумал утешать себя, с насмешкою перепечатывая похвалы, в разные эпохи русской литературы воздаваемые современниками людям отличным. Не все Гомеры, Шекспиры, Данте: не всех сочинения выливаются в нетленную, совершенную форму; но полное бессмертие сих избранников муз не отнимает у прочих писателей надежды на другое, тоже завидное бессмертие: на бессмертие Симеона Полоцкого, князя Хилкова, Буслаева, Елагина, Сумарокова и других, то есть на память имен, уважаемых потомством за пользу, которую люди, носившие их, принесли языку и просвещению своими неутомимыми, почтенными трудами, хотя обращавшими на себя внимание единых современников.

С благородным образом мыслей и чувств всегда произведешь благородное, заслуживающее если не удивление, то наверное уважение. Низкие страсти лишают нас душевного спокойствия, без коего никакой талант ничего не сделает отличного. Поэзия есть добродетель, сказал известный поэт наш {3}. Эта добродетель, это спокойствие души видны во всех произведениях Валтер-Скотта. От них-то его сочинения нравственны без всяких предварительных намерений автора; ибо в душе, хорошо созданной, все положения жизни отражаются как-то наставительно и чисто: так очень обыкновенное местоположение на поверхности зеркального стекла представляется прекрасною картинкой. Предмет романа "Карл Смелый" менее разнообразен и любопытен, чем многие другие романы того же сочинителя, но искусство в нем видно одинаково. И в нем Валтер-Скотт, сверх обыкновенной романической занимательности, очаровывает читателей другою прелестию: он, так сказать, утоляет жажду нашего любопытства, рождающуюся при чтении строгой истории. Он сближает нас с оригинальными характерами, вскользь ею представленными по их малому влиянию на человечество, и мы перестаем роптать на ее разборчивость и важность. В пяти томах нами объявляемого романа мы узнаем домашним образом {4} Карла Смелого, Маргариту Анжуйскую и вдоволь наслаждаемся милым, беспечным нравом доброго короля Рене, забывавшего в идеальном мире всю бедность существенности.

Русский перевод г-на Шаплета, как и прочие его переводы, ясен и местами чист; но, к сожалению, мы нигде не заметили, чтобы наш переводчик воспользовался своим знанием английского языка. Он не старался передавать характеристику слога Валтер-Скотта, без чего для читателей все равно, с какого бы языка он ни переводил.