— Я просто дразню, — сказала Ро. — Если кто спросит, прикрою тебя.

Я улыбнулась и пошла дальше по коридору.

— Ты — лучшая из лучших, — крикнула я.

— Я знаю! — отозвалась Ро.

Проверяя, нет ли поблизости учителей, я выскользнула через боковую дверь и трусцой пересекла футбольное поле, направляясь к лесу. Как только ступила под деревья, вдохнула глубже. Чистый горный воздух, запах сосен, прилипший к каждой ветке, шум ручья вдали — всё это мгновенно возвращало покой.

Я петляла между деревьями по тропинке, знакомой до последнего камешка. Это была моя тропа побега с самого начала учебного года. Только я не знала тогда, что она не только моя.

Сердце дрогнуло, когда я увидела его — сидящего на бревне. Я узнала его мгновенно, даже со спины, даже с капюшоном, надвинутым на голову. Кайлер Блэквуд был из тех, кого не спутаешь. Он был крупнее большинства парней из нашей школы, но дело было не только в этом.

От него исходила энергия, плотная, почти ощутимая — словно воздух вокруг потрескивал. Он двигался по жизни с хищной настороженностью, и люди держались от него подальше. Но я никогда не боялась Кайлера. Он был настоящим. Не натягивал улыбку, когда не чувствовал её. Не притворялся, что всё хорошо, если было плохо. Он просто был. И это восхищало меня.

Под ногами захрустели листья, и Кайлер повернул голову, обнажив часть лица в тени капюшона. Даже наполовину скрытое, оно сразу выдало: что-то не так.

— Привет, Воробышек.

Я ничего не ответила — просто подошла ближе и опустилась рядом с ним на бревно. Рюкзак упал к ногам.

— Расскажи, — тихо сказала я.

Кайлер пожал плечами и ответил вопросом:

— Нарисовала что-нибудь новое?

Он был единственным, кому я сама показывала свои рисунки. Иногда жить в выдуманном мире — там, где не умирают родители и братья, где детей не бьют и не бросают, — было проще. Я снова и снова рисовала один дом. Сказочный. Дом, где не случалось ничего плохого. Что-то среднее между викторианским и ремесленным стилем, с бирюзовыми стенами и яркими цветами, оплетающими фасад.

Я не была особенно талантлива, но этот дом я научилась рисовать идеально. Это был мой способ сбежать. Только за последние месяцы этот побег изменился. Потому что теперь Кайлер стал его частью.

Я чувствовала его боль, её глухие волны. Он сидел, упершись ладонью в шершавую кору бревна. Костяшки сбиты — ничего нового, он часто дрался, и в зале, и вне его. Но на этот раз кровь ещё не успела засохнуть.

Мне до судорог хотелось промыть раны. Я давно носила в рюкзаке аптечку именно для этого. Но сейчас было не время. Потому что боль, терзавшая его, была куда глубже.

Я придвинулась ближе и зацепила его мизинец своим, слегка сжала. Это был наш знак — я рядом. Если мне нужно было вылить злость за то, что я потеряла отца и Джейкоба, или рассказать, как я переживаю за кого-то из семьи… Если Кайлеру нужно было выплеснуть все, что он терпел дома: отцовские кулаки, материнскую ненависть… Мы всегда были друг у друга.

— Расскажи, — повторила я чуть хрипло, почти умоляюще.

Он повернулся ко мне. И тогда я увидела это.

Тошнота подкатила к горлу, когда я разглядела его лицо — синяк, распухшая скула, следы ударов, один за другим.

Мой мизинец вцепился в его сильнее, будто я могла удержать его здесь, рядом, просто хваткой.

— Из-за боёв? — выдохнула я.

Кайлер был потрясающим бойцом ММА, но в последнее время он соглашался на подпольные поединки за деньги, и у меня с самого начала было плохое предчувствие. Глядя сейчас на его лицо, я поняла, что дело не только в драках.

В янтарных глазах Кайлера промелькнула тьма.

— Нет.

Горло сжалось. Что может быть хуже подпольных боёв без защиты? Хуже связей с шайкой байкеров, которых Трейс называл опасными?

— Отец? — слова еле прошли сквозь узел в горле.

Кайлер уставился на ручей под нами. Кизил, что весной цвел у этого места, теперь стоял голый, похожий на костлявые пальцы, иссохшие от холода и безразличия. Как он сам.

На его челюсти вздулась жилка, пульсируя в такт сердцу.

— Подкараулил, когда я вернулся домой. Пьян или обдолбан — может, и то и другое. Повалил меня, и я не смог подняться. Очнулся на полу утром.

Слёзы подступили мгновенно, но я утопила их вместе с яростью где-то вглубине.

— Мама? — выдохнула я.

Он услышал, хотя голос мой почти сорвался.

— Ты же знаешь, ей плевать. Всё ещё злится, что я испортил ей лучшие годы жизни. Иногда мне кажется, она бы предпочла, чтобы он меня добил.

Слёзы покатились по щекам, но я не отпустила его мизинец. Говорить не могла — слов не находилось, чтобы описать то, через что он проходил.

Он повернулся ко мне.

— Черт, Воробышек, не плачь.

Кайлар выдернул руку. Без его мизинца в моей ладони мне стало физически плохо — будто я больше не могла его защитить. Он натянул рукава худи на руки и большими пальцами смахнул слёзы с моего лица.

— Всё в порядке.

— Нет, — прошептала я. — Не всё. Им нельзя это спускать. Мы не можем позволить им.

Кайлер опустил руки.

— Я собираюсь уехать. Может, до Портленда доберусь.

Меня захлестнула паника. Страх следом. Кайлер был старше меня всего на два года — шестнадцать, но этого слишком мало, чтобы выжить одной в огромном городе. С ним могло случиться всё, что угодно. А мысль о том, что я не увижу его каждый день, не узнаю, жив ли он…

Я будто перестала дышать.

— Не надо, — прохрипела я. — Я поговорю с Трейсом. Он теперь помощник шерифа, он сможет помочь…

— Нет. — Кайлер вскочил на ноги и зашагал взад-вперед. — Ты не можешь. Если кто-нибудь узнает, меня отправят в приют. Или, если отец настучит, что я дерусь за деньги, — в колонию. Я не могу рисковать, Воробышек. Пообещай, что никому не расскажешь. Пообещай.

С каждым словом тревога все сильнее стягивала грудь, но я знала: не могу предать тот дар, что Кайлер мне подарил.

Доверие.

Парень, у которого не осталось ничего, отдал мне все. Свою доброту. Свою веру. Он увидел, как я барахтаюсь в горе, и просто оказался рядом — тихо, по-настоящему.

— Я не расскажу, — прошептала я.

Напряжение в Кайлере чуть спало, будто кто-то убавил силу тока.

— Ладно.

Я смотрела на парня, который стал моим убежищем, на его разбитое, в крови лицо.

— Не могу видеть, как тебе больно, — сорвалось у меня. Я поднялась. — Хочу все исправить. Хочу убить их. Хочу забрать всю боль, чтобы тебе стало легче.

— Ты уже делаешь это, — перебил он, делая шаг ко мне и снова цепляя мой мизинец своим. — Ты приносишь мне еду. Следишь, чтобы я не завалил предметы. — Он коснулся пальцем кулона-стрелы на моей шее. — Ты заставляешь меня чувствовать… что я не один. А я был один, сколько себя помню. Но ты… ты делаешь все лучше.

Дыхание у меня сбилось, когда его ладонь легла мне на щеку, большой палец смахнул последнюю слезу. Сердце грохотало в ушах, когда он наклонился. Но не приблизился — ждал. Как всегда.

И потому, что это был Кайлер, я не боялась. Даже не нервничала. Просто хотела. Узнать, каково это — его губы, его вкус, его дыхание. Каково — быть поцелованной этим мальчиком.

Я сократила расстояние сама, коснувшись его губ. Парень, которого все считали грубым, целовал нежно до ломоты в сердце. Тепло обожгло губы, разлилось по телу, будто я впервые проснулась от долгого сна. Он пах перечной мятой и дымом, а кожа его — мхом и янтарем, только смешавшись с ним, эти запахи менялись. Как и я.

Шершавой ладонью он провел вдоль моей челюсти, и я потянулась ближе, впитывая это волшебство, что было только его. Его язык осторожно скользнул внутрь, нерешительно, будто просил разрешения еще раз. Сначала я ответила неловко, но быстро нашла ритм. Его длинные пальцы запутались в моих волосах, и я открылась ему.

— Ну надо же. Что тут у нас? — раздался голос. — Знал же, что дело не только в учебе.

Мы с Кайлером отпрянули друг от друга. Он тут же заслонил меня собой и впился взглядом в друга.