Лепнина на фасадах, балконы с коваными решетками, арочные окна с расписными ставнями. В одном из окон дворца Потоцких играла музыка, струнный квартет, доносившийся из освещенного зала. Богатые варшавяне устраивали вечер.

Но Крупский не шел во дворцы. Он миновал университет с его строгим классическим портиком и свернул в сторону Саксонского сада. Здесь Варшава показывала другое лицо.

Широкие аллеи с подстриженными липами, фонтаны (сейчас выключенные на ночь), изящные беседки в стиле рококо. Даже ночью парк сохранял атмосферу спокойствия и порядка.

Именно здесь Крупский впервые проверил, нет ли за ним слежки.

Он внезапно остановился у одной из беседок, словно решив передохнуть, и достал портсигар. Прикуривая папиросу, медленно осмотрелся по сторонам.

Я уже успел нырнуть за ствол старого дуба в двадцати шагах от него, замерев в неподвижности. Я знал, что движение привлекает взгляд, а неподвижная статуя — нет.

Крупский постоял, докурил, потом пошел дальше. Но теперь его походка изменилась, стала более собранной, менее пьяной. Он играл роль, проверяя, ведут ли за ним наблюдение.

Мы вышли из парка на площадь Театральную. Здесь господствовал Большой театр, величественное здание с колоннадой, построенное в итальянском стиле.

Перед входом еще толпились зрители после вечернего спектакля, дамы в вечерних платьях с меховыми горжетками, господа во фраках и цилиндрах. Извозчики выстроились в ряд, их пролетки и ландо поблескивали лаком в свете фонарей. Лошади фыркали, звенели бубенцы на упряжи.

Крупский нырнул в толпу. Умный ход, ведь в людном месте легко вычислить преследователя.

Я не растерялся, подошел к группе студентов, громко обсуждающих спектакль, и пристроился к ним, делая вид, что прислушиваюсь к разговору. Так, в центре группы, я медленно двигался в том же направлении, что и Крупский.

Он дошел до противоположной стороны площади и остановился у витрины модного магазина, рассматривая выставленные манекены в новейших парижских костюмах. На самом деле изучал отражение в стекле, высматривая знакомые лица.

Я повернулся к нему спиной, заговорил с одним из студентов о какой-то чепухе, но краем глаза следил за его силуэтом в витрине соседнего магазина. Видел, как он постоял, потом решительно двинулся дальше.

Мы свернули на Маршалковскую. Здесь Варшава становилась беднее — доходные дома, мелкие лавки, трактиры с пьяницами у входа. Театральный блеск остался позади, началась рабочая окраина.

Крупский применил третью уловку, резко свернул в узкий проход между домами, исчез в темноте. Классический прием: если преследователь растеряется, начнет суетиться, искать, то выдаст себя.

Я не стал торопиться. Медленно прошел мимо прохода, как человек, который просто идет своей дорогой. Досчитал до двадцати. Потом бесшумно скользнул в проход.

Темнота была почти абсолютной. Только узкая полоска неба над головой, да слабый свет из окон. Пахло помойкой и кошачьим дерьмом. Я прижался к стене, прислушался.

Тишина.

Где он?

Я осторожно двинулся вперед, ступая по самому краю прохода, где доски и камни не скрипели под весом. Навыки Аламута служили верой и правдой. Ноги сами находили безопасные места, тело балансировало без усилий.

Проход вывел на маленький двор-колодец, окруженный стенами домов. Здесь было чуть светлее, в окнах горели светильники. Я огляделся. Три выхода из двора, любым мог пойти Крупский.

Сердце билось спокойно, разум работал холодно. Какой выход выбрал бы я на его месте? Правый вел обратно к центру, слишком опасно. Левый — в тупик, я видел глухую стену в конце. Значит, прямо, в глубину рабочих кварталов, к окраинам.

Я выбрал средний проход и не ошибся.

Через минуту я увидел его спину, Крупский шел уже не оглядываясь, убедившись, что слежки нет. Теперь я убедился, что он профессионал, и недооценивать его нельзя.

Дальше мы шли по бедным улицам. Здесь красоты центра Варшавы не было, только серые дома, грязные мостовые, редкие фонари. Справа тянулись фасады доходных домов, их штукатурка облупилась, обнажая кирпич…

Теперь мы шли по улице Маршалковской. Здесь уже темнее э фонари горели реже, экономия городского бюджета.

Справа тянулись фасады доходных домов, их штукатурка облупилась, обнажая кирпич. Слева ряд лавок, уже закрытых на ночь, с опущенными железными ставнями. Пахло конским навозом, дымом из труб и той особой смесью городских запахов, которая отличала Варшаву от Петербурга, здесь было больше сырости, больше старости.

Я держался в тени, используя каждую арку, каждый подъезд как укрытие. Дважды прятался в нишах парадных, когда Крупский притормаживал, чтобы прикурить папиросу. Спички чиркали в темноте, освещая на мгновение его лицо, усталое, озабоченное.

О чем он думал? О том, что вычислил конкурента? О том, как доложить начальству?

Мимо прогрохотал последний конный трамвай. Двухэтажная коробка на рельсах, запряженная тройкой лошадей.

Кондуктор дремал на своем месте, свесив ноги, форменный картуз съехал на затылок. Пассажиров почти не было, только пара рабочих на верхней площадке, возвращавшихся со смены.

Крупский свернул в узкий переулок. Здесь уже не было газового освещения, только тусклый свет керосиновых ламп в окнах первых этажей.

Я притормозил, давая ему уйти вперед, потом бесшумно скользнул за угол. Стены домов с обеих сторон нависали так близко, что можно коснуться обеих ладонями. Под ногами хрустели осколки разбитой бутылки, пьяницы здесь частые гости.

Впереди показалась маленькая площадь, окруженная четырехэтажными домами. В центре стоял давно не работавший фонтан, вода в городе была роскошью. Несколько чахлых деревьев жались к зданиям, их ветви едва виднелись в темноте.

Крупский остановился у одного из домов, самого обшарпанного, с треснувшей штукатуркой и покосившимся балконом на втором этаже. Достал из кармана связку ключей, я услышал характерное позвякивание железа. Дверь подъезда скрипнула, открываясь.

Я замер в тени фонтана, считая про себя. Один, два, три…

На пятый счет в окне второго этажа зажегся свет. Керосиновая лампа, судя по желтоватому, мерцающему сиянию. Силуэт Крупского появился в окне на мгновение, он задергивал занавеску, простую ситцевую ткань с цветочным узором.

Я подождал еще несколько минут, давая ему освоиться, потом осторожно подошел к дому. Входная дверь не запиралась.

Обычное дело в таких домах, где жили бедняки. Внутри пахло капустой, дешевым табаком и сыростью. Лестница деревянная, ступени истертые, перила шаткие.

На стене висела доска с фамилиями жильцов, написанными мелом. Второй этаж: Винницкий, Милик, Хомич… и Крупский. Квартира номер семь.

Я запомнил адрес: улица Бжозовая, дом двенадцать, квартира семь. Дешевое жилье на окраине польского квартала. Именно здесь и должен был жить ''". Легенда прикрытия выдерживалась безупречно.

Но теперь я знал, где его найти.

Я бесшумно вышел из подъезда и растворился в ночной темноте. Время действовать придет завтра, когда Крупский уйдет на свою работу в охранке или на очередную встречу с кураторами. А сейчас мне нужно вернуться к себе, записать всю информацию, полученную за вечер, и спланировать следующий шаг.

Халим ибн Сабах знал, что настоящая охота только начинается. И на этот раз добычей станут не люди, а секреты.

Я сидел в тени старого каштана на углу улицы Бжозовой и Кржива, прислонившись спиной к шершавой коре. Отсюда открывался идеальный обзор на дом номер двенадцать, обшарпанное четырехэтажное здание с треснувшей штукатуркой и слегка покосившимся балконом на втором этаже.

Был восьмой час вечера. Солнце село час назад, оставив после себя сине-фиолетовые сумерки, характерные для майских ночей в Варшаве. Газовые фонари вдоль улицы еще не зажгли, в этом бедном квартале их зажигали поздно и гасили рано, экономя городскую казну.

В окне второго этажа, втором слева, горел желтоватый свет керосиновой лампы. Квартира номер семь. Жилище Ивана Крупского.