мой отец предположил (конечно, прекрасно зная причину): «потому что Клаудия Руфина ударила его первой».

II

Сатурналии были подходящим временем для семейной ссоры; её легко можно было затерять среди праздничной суматохи. Но, к сожалению, не в этот раз.

Пока Па был рядом, Елена Юстина не придавала значения инциденту.

Никто из нас больше не рассказывал ему сплетен. В конце концов он сдался. Как только он ушёл, она накинула тёплый плащ, вызвала переносное кресло и помчалась к брату в пустой, элегантный дом их покойного дяди у Капенских ворот. Я не стал идти с ней. Сомневался, что она найдёт там Юстина.

У него хватило здравого смысла не ставить себя в проигрышное положение, словно обреченную фишку на доске для игры в нарды, прямо там, где на него могли наброситься разъяренные родственницы.

Моя дорогая жена и мать моих детей была высокой, серьёзной, порой упрямой молодой женщиной. Она называла себя «тихой девочкой», над чем я открыто хохотал. Тем не менее, я слышал, как она описывала меня незнакомцам как талантливую и с прекрасным характером, так что Елена обладала здравым смыслом. Более чувствительная, чем её внешнее спокойствие, она была так расстроена из-за брата, что не заметила, что за мной пришёл гонец из императорского дворца. Если бы она это заметила, то разнервничалась бы ещё больше. Это был обычный измождённый раб. Он был недоразвит и рахит; казалось, он перестал расти, когда достиг подросткового возраста, хотя ему было больше – иначе и быть не могло, раз он стал доверенным лицом, которого одного посылали на улицы с поручениями. Он носил мятую тунику из свободной ткани, грыз грязные ногти, поник своей паршивой головой и, как обычно, утверждал, что ничего не знает о своём поручении. Я подыграл. «Так чего же хочет Лаэта?» «Нельзя говорить». «Значит, ты признаёшь, что тебя послал за мной Клавдий Лаэта?» Потерпев поражение, он проклинал себя: «Честно, Фалько… У него есть для тебя работа».

«Понравится ли мне? — Не трудитесь отвечать». Мне никогда ничего не нравилось во Дворце. «Пойду принесу свой плащ».

Мы пробирались через Форум. Он был полон несчастных домовладельцев, тащивших домой зелёные ветки для украшения, подавленных инфляционными ценами Сатурналий и осознанием того, что им досталась неделя, когда им полагалось забыть обиды и ссоры. Четыре раза я давал отпор суровым женщинам, продававшим восковые свечи с лотков. Пьяные уже заполонили ступени храма, заранее празднуя. Нам оставалось ещё почти две недели. Мне уже доводилось работать в императорских миссиях, обычно за границей. Эта работа всегда была ужасной и осложнялась безжалостными интригами амбициозных чиновников императора. Половину времени их опасные внутренние распри грозили свести на нет мои усилия и привести к гибели.

Хотя Клавдий Лаэта был назначен секретарем-свитком, он занимал высокое положение; он имел

какой-то неопределённый надзор как за внутренней безопасностью, так и за внешней разведкой. Единственной его положительной чертой, на мой взгляд, было то, что он без конца пытался перехитрить, перехитрить, переждать и уничтожить своего непримиримого соперника, главного шпиона Анакрита. Шпион работал бок о бок с преторианской гвардией. Ему полагалось не совать нос во внешнюю политику, но он вмешивался без ограничений. У него был как минимум один крайне опасный агент на местах, танцовщица по имени Перелла, хотя в основном его сообщники были никудышными. До сих пор это давало Лаэте преимущество.

Мы с Анакритом иногда работали вместе. Не дайте мне создать впечатление, что я его презираю. Он был гноящимся свищом, полным заразного гноя. Я отношусь ко всему столь ядовитому только с уважением. Наши отношения основывались на чистейшем чувстве: ненависти.

По сравнению с Анакритом Клавдий Лета был цивилизованным человеком. Что ж, он выглядел безобидным, когда поднялся с кушетки, чтобы поприветствовать меня в своём пышно расписанном кабинете, но он был красноречивым болтуном, которому я никогда не доверял. Он считал меня грязным головорезом, хотя и обладающим умом и другими полезными талантами. Мы общались друг с другом, когда это было необходимо, вежливо. Он понимал, что двое из трёх его хозяев – сам император и старший из сыновей Веспасиана, Тит Цезарь – высоко ценят мои качества. Лета был слишком проницателен, чтобы игнорировать это. Он удерживал своё положение, используя старый бюрократический трюк: притворяться согласным с любыми твёрдыми взглядами своего начальства. Он лишь чуть-чуть не притворился, что нанял меня по его рекомендации. Веспасиан умел распознавать таких мерзавцев.

Я был совершенно уверен, что Лаэта сумела узнать о давней вражде между младшим принцем, Домицианом Цезарем, и мной. Я знал о Домициане кое-что, что он с радостью бы скрыл: однажды он убил молодую девушку, и у меня всё ещё были доказательства. За пределами императорской семьи это оставалось тайной, но сам факт существования такой тайны непременно должен был дойти до их зорких главных секретарей. Клавдий Лаэта наверняка спрятал бы зашифрованную записку в каком-нибудь свитке в своём колумбарии, напоминая себе, что однажды мои опасные знания будут использованы против меня.

Ну, у меня тоже была информация о нём. Он слишком много интриговал, чтобы оставаться незамеченным. Я не волновался. Несмотря на эти интриги и зависть, старый дворец Тиберия всегда казался на удивление свежим и деловитым. Империя управлялась из этого увядающего памятника целое столетие, и хорошие императоры, и развратники; некоторые из ловких рабов жили здесь уже три поколения. Посыльный высадил меня почти сразу, как мы вошли через Криптопортик. Стражники едва взмахнули копьём, и я пробрался внутрь, через знакомые покои, и далее в те, которые не мог вспомнить. Затем я подключился к системе.

Приглашение не гарантировало радушный приём. Как обычно, пробираться сквозь толпу лакеев было утомительно. Веспасиан, как известно, отказался от

Параноидальная безопасность, которую Нерон использовал, чтобы защитить себя от покушения: теперь никого не обыскивали. Возможно, это произвело впечатление на публику; я-то знал, что это не так. Даже наш самый любимый император со времён Клавдия был слишком хитёр, чтобы рисковать.

Власть притягивает безумцев. Всегда найдётся какой-нибудь псих, готовый нестись с мечом в извращённой надежде на славу. Поэтому, пока я искал кабинет Лаэты, меня толкали преторианцы, задерживали, пока камергеры сверялись со списками, в которых меня не было, часами я торчал один в коридорах и, как правило, сводил с ума. В этот момент меня впустили аккуратно одетые приспешники Лаэты. «В следующий раз, когда понадоблюсь, встретимся на скамейке в парке!» «Дидий Фалько!»

Как приятно тебя видеть. Вижу, у тебя всё ещё пена изо рта идёт.

Спорить было примерно так же полезно, как требовать пересчитать сдачу в многолюдном баре, где обедали. Я заставил себя успокоиться. Лаэта видела, что он чуть не зашёл слишком далеко. Он сдался: «Прости, что заставил тебя ждать, Фалько».

Здесь ничего не меняется. Слишком много дел и слишком мало времени, чтобы всё это сделать – и, естественно, паника.

«Интересно, что бы это могло быть!» Я намекнул, что у меня есть личная информация на этот счёт. На самом деле нет. «К этому я ещё вернусь…» «Тогда побыстрее». «Тит Цезарь предложил мне поговорить с тобой…» «А как поживает наш царственный Тит?» «О… чудесно, чудесно». «Всё ещё трахаешь прекрасную королеву Беренику? Или ты придумал какую-нибудь хитрость, чтобы отправить её обратно в её пустыню и избежать позора?»

Няни, должно быть, дают младенцам зелье в маленьких глиняных бутылочках для кормления, такое, которое возбуждает у аристократических римских мужчин тоску по экзотическим женщинам. Клеопатра прошла через достаточное количество римской верхушки. Теперь Тит Цезарь, как и я, красивый юноша лет тридцати, был любезным принцем, которому следовало бы жениться на пятнадцатилетней хорошенькой патрицианке с пышными бедрами, чтобы стать отцом следующего поколения императоров династии Флавиев; вместо этого он предпочитал развлекаться на пурпурных подушках с сладострастной царицей Иудеи. Это была настоящая любовь, говорили они. Что ж, это определенно должно было быть любовью с его стороны; Береника была горячей штучкой, но старше его и имела ужасную репутацию из-за инцеста (с которым Рим мог справиться) и политического вмешательства (что было плохой новостью). Консервативный Рим никогда не принял бы эту подающую надежды даму в качестве императорской супруги. Проницательный во всех остальных вопросах, Титус упорно продолжал свою бездумную любовную связь, словно какой-то свихнувшийся подросток, которому приказали прекратить целоваться с кухаркой.