А может быть, это и не русский, и не татарский святой, а лежит там с генуэзских времен, со времен тавров и готов, даже, может быть, со времени киммерийцев, что когда-то наполняли Крым и эту Коктебель, и Отузы и, говорят, выстроили первый город в Европе – Феодосию раньше Рима и которые так безвестно потонули в истории. Может быть, потому что и в готские, и в киммерийские времена были святые люди, потому что не может жить человечество без святых людей.

Ялтинские люди, гордые своей Ай-Петри, великолепной стеной гор, режущей небо, пренебрежительно говорят о других крымских горах, но и они изумляются, когда попадают в первый раз на Карадаг – изумляются причудливым, ломаным линиям, воистину страшным утесам, отвесными обрывами падающим в море; суровому и мрачному карадагскому хаосу, к которому нельзя спуститься и равного которому по дикой красоте нет в Крыму.

Карадаг – конец, последнее слово той чудесной горной сказки, что тянется от Севастополя до Карадага, и, как бывает, именно в конце, сказка вспыхивает самыми причудливыми образами, самой необузданной фантазией.

И за ним сказки нет больше, горы лысеют, обесформливаются, понижаются и принижаются, пока не переходят в ровную, как пол, без холмов и без деревьев степь, что тянется от Феодосии до Керчи.

Потом открываются и прогулки. Тот, кто не боится крутых подъемов и дальних путешествий, находит прогулки на тот же Карадаг, в соседнюю, противоположную Коктебели зеленую Отузскую долину и в редко красивый в самом сердце гор Кизильташский монастырь и Старый Крым, до которого всего 15 верст, и в Феодосию, до которой по шоссе – 19, а тропинками 14–15 верст.

Но это все – только прибавление к той основной главной красоте Коктебели, в которой все ее очарование, – к морю. Оно особенное – коктебельское… Необыкновенная ли сухость воздуха в Коктебели, конфигурация ли берегов, окружающих широкую бухту, серо-желтоватых, волнующихся, без резких очертаний, уходящих в даль моря холмов с левой стороны и сурового темно-зеленого, необыкновенно резко очерченного Карадага с правой стороны, – но такой окраски моря, такой непрестанной смены этой окраски нигде нет в Крыму, кроме Коктебели.

То серое, то зеленое, то темно-стальное, то голубое, то насыщенно темно-синее, оно вечно меняющееся, вечно красивое новой красотой. И все там меняет краски – и Карадаг, и левые волнующиеся холмы, то лиловые, то зеленовато-синие, то розовые, иногда красные во время захода солнца, – они создают ту необыкновенную смену коктебельских красок, которую давно ловит на своих картинах поэт Коктебели, феодосийский художник Богаевский.

И там все особенное, коктебельское: утра, напоенные бризом с моря, палючие дни, в которые благодаря сухости воздуха так легко дышится, так хорошо ходится.

Там месяц встает по-другому. Встает он из моря красный, огромный, медленно и трудно поднимаясь над морем, а потом он делается желтым и золотой, зыблющейся дорогой стелется по морю, поднимается все выше и выше и делается белым, как ребро, и тогда море серебряное и Карадаг серебряный, и даже голая, пустая коктебельская плоскость становится ласковой и красивой, и манит к себе в долгие прогулки, – тихие, бездумные прогулки. Ночи теплые, сухие, безросные. Смутно тянет бриз с далеких гор в открытые всю ночь окна, тихо шепчет море свои смутные слова, под которые так сладко спится.

Должно быть, нужны эта голая, выжженная плоскость и серые, опаленные солнцем холмы, окружающие Коктебель сзади; нужен этот огромный, серый, без красок и узоров экран сзади, чтобы вся красота моря, вся строгость суровых линий Карадага и все переливы красок, вся эта красочная симфония встала ярче и выпуклее; чтобы, не затушеванная чужими красками и неподходящими линиями, стала ярче красота Коктебели, ей одной принадлежащая. Может быть, розовые аллеи, и большие парки, и пышные цветники не подходили бы к Коктебели, спутали бы их, затушевали линии и краски Коктебели.

И развлекли бы коктебельцев и рассыпали бы их, увлекли бы от моря. А теперь они все стянуты к морю, и море – все для них, вся их жизнь. Море устанавливает порядок дня, манеры, костюмы. Самые частые ежедневные прогулки по морю, вдоль моря, по длинному пляжу, что тянется на две – на три версты от левых желтых холмов к подножию темно-зеленого Карадага. По влажному песку рядом с коварной морской волной, которая любит играть с людьми и подкарауливает зазевавшегося путника, чтобы обдать его именно, когда он не ожидает, – нельзя ходить в беленьких модных туфельках и в белых, по-американски завернутых брюках. Нужно иметь плохенькую туфельную обувь, а еще лучше снять всякую обувь и, подобрав юбки, заворотив до колен брюки, ходить босиком по мягкому, бархатному песку, заходить именно в волну, чтобы она обдала ноги сильным и приятным ощущением. И нигде в Крыму не ходят столько босиком, как в Коктебели. Нельзя там ходить в корсетах, в тесных платьях, потому что море не позволяет, потому что неудобно так лежать, но и нельзя не полежать на мягком, теплом песке, на котором так хорошо дремлется. А выкупаешься, не хочется идти домой, и дамы, привыкшие в других местах к другим манерам, долго бродят по песку в фиговых костюмах, стыдливо поднимая подолы, заходят в волну, чтобы поиграть с волной, чтобы обмануть волну, когда ей хочется тяжелой массой ринуться на берег. И порядок дня определяет море.

Перед завтраком нужно выкупаться, – любители и любительницы купаются еще и перед обедом. А между завтраком и обедом нужно лежать на песке.

Там – клуб, свидания друзей. Часами сидят и лежат на берегу группы знакомых и беседуют; раскрытые зонтики вставлены в песок и образуют навес от коктебельского горячего солнца.

Молодежь в это время карабкается на Карадаг, бегает в Отузы или по берегу моря, к Феодосии, а солидные люди лежат и сидят на песке, под навесиками или на террасах, непременно к морю открытых. А вечером все на берегу, – и старые, и молодые; и, когда всходит луна и загорается море золотым и серебряным огнем, люди идут группами вдоль моря, тихими шагами, с тихим говором. Изредка песня прозвучит… А потом ночь приходит.

В Коктебели нет общественного сада, нет «музыки» садовой, нет учреждений ни распивочно, ни на вынос. Люди ложатся спать рано, и ночи безмолвные, бесшумные, – разве разгрызутся собаки, приходящие по ночам из болгарской деревни снискивать себе пропитание у дачных домиков.

Там есть и развлечения, и даже спорт, – и спорт и развлечение создает то же море, как лес создает хождение за грибами, как река или озеро – рыбную ловлю.

Есть знаменитые коктебельские камешки, каких больше нигде нет. Должно быть, они впитали в себя все цвета, все краски карадагских горных пород, краски солнца и месяца, краски неба и моря, все переливы коктебельских красок. Они белы, как снег, и черны, как ночь, голубые, зеленые, синие и лиловые, как бывают море и небо, и горы, и розовые и красные, как Карадаг в заходе солнца, и ярко-золотые, как палючее коктебельское солнце. Агаты и халцедоны, сердолики и всех цветов яшмы, и ограненные и отшлифованные морем кусочки прожилистого мрамора.

И феодосийский художник, так воплотивший на полотно прелесть Карадага, до сего времени не может взять этих необыкновенных красок коктебельских камней – нет их у него на палитре; может быть, и вообще их нет на палитре художников.

Сначала вновь приезжий только приглядывается к камешкам, а потом начинает понемногу копаться в песке, а потом поиски камешков переходят в спорт, в страсть, в тихое умопомешательство, принимающее характер эпидемии, как бывает с грибными людьми, с рыбными людьми, с начинающими велосипедистами, с начинающими фотографами-любителями. Тогда такой человек – конченый человек. Он встает рано утром и идет на берег. Как грибные люди встают пораньше, пока не обобрали грибов, так и он, – пока другие не выбрали лучшие камешки, которые нанесло за ночь море. И можно видеть босоногих мужчин и дам, которые по утрам ходят вдоль длинного пляжа с наклоненными головами, пристально разглядывающие песок и край волны; и для них уже не существует ни моря, ни Карадага, ни неба. Или лежат часами и роются в золотых россыпях прибрежных песков, в известных им урожайных, грибных, т. е. камешковых, местах. А когда случится буря на море, – к сожалению, так редко случающаяся летом в Коктебели, – и за ночь море набросает из своей глубины на берег целые бугры камешков, тогда коктебельцами овладевает буйное умопомешательство. Выходят особенно рано все одержимые, так как в такие утра сбегаются за камешками болгарские бабы, девочки и мальчики. Тогда начинается азарт. В большинстве случаев они все опаздывают. С раннего утра, как только можно рассматривать камешки, успевает обежать весь пляж специалист, который на лето для камешков переселяется в Коктебель; и привычные зоркие глаза его и жены его успевают отобрать самые дорогие и красивые, красные и розовые сердолики и халцедоны, и те камешки с причудливыми рисунками, которые – говорят – так ценились в Средние века и красовались в печатях и перстнях владетельных особ.