Она очнулась в повозке, которая еще совсем недавно была ее домом. Но теперь все вокруг казалось чужим и холодным, словно из вещей ушло тепло. И вместе с ним жизнь. Ее рука легла на полушубок… Отец берег его на особые случаи, редко надевал, аккуратно носил, потому сейчас он выглядел почти как новый. Но кто его будет носить теперь?

– Мати, – полог приподнялся и в образовавшейся щели показался летописец, – как ты тут?

– Нормально…

– Можно…?

– Конечно, дядя Евсей, – девушка посторонилась, и караванщик, кряхтя, забрался в повозку.

– Мати, нет никакой необходимости разбирать вещи прямо сейчас…

– Я должна! – упрямо нахмурилась та. Ее руки сами, подчиняясь не разуму, а чему-то, что в этот миг имело большую власть, доставали из сундука какие-то вещи, одну за другой, не глядя, откладывали в сторону. – Дядя Евсей, ты, наверно, хочешь что-то взять себе…

– Какую-нибудь мелочь. На память…

– Бери все. Вот, – она пододвинула к нему кучу всякой всячины, успевшей вырасти рядом с ней.

– А ты? Ты что, ничего не возьмешь?

С силой сжав зубы, сдерживая тяжелый вздох, Мати резко качнула головой – нет, ей было ничего не нужно. Она не хотела, чтобы что-то еще, кроме памяти, напоминало о потере.

– Мати, так нельзя. Ты сама поймешь это. Потом, когда пройдет время и боль ослабнет…

– Нет! Она никогда не станет слабее! Как она может ослабеть! Ведь время не вернет мне отца!

– Ох, девочка, девочка… – седовласый мужчина качнул головой. – Сколько еще в жизни будет потерь! И каждая станет казаться последней – самой тяжелой, непереносимой. Но, несмотря ни на что, жизнь продолжается. И ты еще будешь счастлива.

– Дядя, как ты можешь! – она взглянула на него с ужасом непонимания. Ей казалась предательством даже одна мысль о том, чтобы мечтать о счастье. – Я никогда не буду счастлива!

– Будешь, девочка. Иначе нет смысл жить дальше.

– А я и не хочу жить! Не хочу!

– Мати, неужели ты так сильно обиделась на отца за то, что он ушел? Ведь рано или поздно это должно было случится…

– Почему?!

– Ты уже не ребенок. Не делай же вид, что ничего не знаешь о смерти.

– А что я должна знать? Что я могу знать? Легенды рассказывают лишь о вечном сне, в конце которого тело ждет новое пробуждение, да о саде благих душ и подземных пещерах госпожи Кигаль, куда уходят души. Но ведь это не то же самое: это все – и смерть! Потому что… Потому что от мыслей о них не дует холодом и страхом, а стоит лишь подумать, даже не произносить это краткое слово – "смерть" – и дыхание стынет на губах…

– В легенде о сне ты… – он остановился, не договорив фразы до конца, качнул головой, осуждая себя за бессердечность: – Прости.

– Ты не понимаешь, дядя Евсей! – в ее глазах была боль. – Тогда все было иначе!

Тогда… Тогда я не знала, что умираю. Вернее… Я знала, что ухожу, но не знала, что такое смерть. То есть… Не знала, что смерть – это уход. В общем, я не боялась. Понимаешь? И вообще – одно дело просто бояться за себя, и совсем другое – терять. Дядя Евсей, если бы можно было вернуться назад, зная, что вот таким будет будущее, если бы можно было это изменить… Знаешь о чем я молила бы богов?

– Чтобы смерть обходила наш караван стороной, – кивнул караванщик.

– Чтобы мне не пришлось пережить дорогих мне людей! – она говорила так, словно это было не одно и то же. – Если… Я просила бы богов: если вестники смерти должны прийти, пусть они придут ко мне первой! Глядеть в глаза своей смерти много легче, чем чужой. И… – она умолкла, не договорив, вдруг поняв, что в повозке совсем одна. Дядя исчез, будто его и не было рядом.

"Странно… Как во сне…" – но она не успела и эту мысль довести до конца.

Голова закружилась, перед глазами на мгновение все потемнело…

– Мати, – донесся до нее голос. – Мати! – казалось, что он шел откуда-то извне, из-за горизонта или, во всяком случае, из-под тяжелого полога снега. Это делало его не просто далеким, но приглушенно хрипящим.

Девушка встрепенулась, огляделась вокруг:

– Кто здесь? – но в повозке кроме нее никого не было. И тут ей вдруг показалось: а что если… – Отец, это ты?

На нее повеяло холодом. А потом из ничего, сложившись пустоты, перед ней возник призрак Атена.

– Отец! – она бросилась было к нему, стремясь прижаться к его груди, ища успокоение, забыв, что у призрака нет плоти. Тень расплылась, встревоженная ее движением, а девушка, проскользнув насквозь, упала на одеяла, чуть не ударившись о край сундука.

– Осторожнее! – взволнованно прошелестел призрак.

– Это не честно! – она была готова заплакать, но не столько от боли, сколько от обиды. – Если ты вернулся ко мне, то почему не человеком, почему не навсегда?!

– Ты звала меня…

– Но не затем, чтобы лишь продлить расставание! Не затем, чтобы усилить эту боль, которая и так слишком мучительна!

– Меньше всего я хотел, чтобы ты страдала! Но я не мог не прийти на твой зов! Он заполнил весь мой сон. Я должен был подчиниться!

– Папочка! – ее глаза, обратившиеся на отца, наполнились слезами. – Ты и представить себе не можешь, как я рада тебя видеть! Я так хочу, чтобы ты вернулся, чтобы ты был жив, чтобы все было по-прежнему!

– По-прежнему… Я тоже хочу, чтобы все было по-прежнему…

– Если бы было можно вернуть тебя к жизни…

– Ты можешь…

– Что?-она вздрогнула всем телом, сердце в груди бешено забилось, так, словно пыталось вырваться наружу.-Что ты сказал?

– Ты можешь это изменить. Все изменить.

– Но как! – она снова бросилась к отцу, но на этот раз остановилась от него на расстоянии вытянутой руки. Она ждала от него только слова, готовая сделать все, что угодно. Даже если ей самой придется умереть, заняв место отца в списке душ, пришедших во владения госпожи Кигаль. – Как!

– Мати… – он медлил, а она никак не могла понять – почему.

– Папочка! – девушка глядела на него с мольбой. – Ты только скажи! Я готова молить всех на свете богов, готова…

– Мати…

– Что я должна сделать?

– Сними браслет.

– Что? – это было так неожиданно, что Мати растерялась.

– Стоит тебе снять его – и все изменится. Все.

– И ты… И ты снова будешь жив?

– Словно я и никогда не умирал.

– Всего лишь снять браслет? – ее рука уже коснулась застежки, но в тот момент, когда пальцы начали расстегивать замок, кто-то крепко схватил ее за запястье, удерживая.

– Ашти, что ты делаешь? – нахмурившись, девушка смотрела на волчицу.

"Удерживаю тебя от ошибки, которую ты собралась совершить!" -Отпусти меня! – она попыталась высвободить руку из пасти священного зверя, но та, зарычав, крепче сжала зубы. – Мне больно!

"Сиди спокойно! И не будет больно!" -Ты укусила меня!

"Если б так – у тебя б уже не было руки!" -Я… Я все равно сниму браслет! У меня есть еще одна рука! А у тебя второй пасти нет!" Рык усилился, волчица, вскочив, пятясь, стала отходить к пологу, увлекая за собой караванщицу.

– Что ты делаешь? – той ничего не оставалось, как на четвереньках двинуться вслед за ней. – Куда ты меня тянешь?

"Подальше от ошибки! И от того, кто вынуждает тебя ее совершить!" -Это мой отец!

"Призрак!" -Он вернется к жизни, стоит мне снять браслет!

"Призрак, говоривший с тобой, никогда не был жив, а твой отец – мертв!" -Это неправда!

"Вот именно! Все это ложь! Только сон! Все – только сон!" – Но тогда и ты тоже!

"Да, – волчица глядела на нее исподлобья. – Я уже говорила тебе, что пока не могу прийти наяву. Я еще слишком далеко! Но во сне все иначе! Во сне я могу защитить тебя! Даже если ты считаешь, что не нуждаешься в моей защите! Так мне велел господин!" -Он велел! Он велел! – Мати всплеснула руками. В ее груди начало расти возмущение. – А почему меня вообще нужно защищать? Почему не сделать так, чтобы со мной ничего не происходило? Хотя бы во снах!

"Он научил тебя управлять сновидениями!" -Значит, плохо научил! Потому что у меня ничего не выходит! Я… Я так закрутилась, что даже перестала понимать, где сон, а где явь!