– Да…

– В этом мы похожи.

– Наверно…

– Мати, я не хотел лезть к тебе с разговорами…

– Все в порядке. Я… Я рада, что могу поговорить с тобой. Хорошо бы, если б это мне помогло…

– Не думать, не тосковать?

– Ты понимаешь меня лучше, чем кто бы то ни было другой, – эти ее слова были совершенно искренни.

– Никто?

– Ну… Среди людей, я имею в виду, – конечно, ведь были еще Шамаш, Шуллат, потом – Ашти, да и Хан. Но с ними она говорила на языке мыслей, который много откровеннее речи слов.

– Но… – он даже растерялся. – Неужели у тебя не было друзей, с которыми… – в его глазах было недоверие. Не то чтобы он сомневался в правдивости ее слов, просто они показались ему такими невероятными.

– У меня в караване не было сверстников, ты ведь знаешь, я говорила…

– А, да, да… Однако…

– Младшим не все доверишь, боясь, что они разболтают… Да и не поймут они ничего.

А старшие… У них уже семьи, им не до разговоров с какой-то девчонкой. У меня была подруга, но… но мы с ней такие разные…

– А тот человек?

– Какой?

– Тот, за которого тебя выдают. Помнишь, ты говорила.

– Человек… – с ее губ облаком пара сорвался тяжелый вздох.

Внимательно следившему за реакцией собеседницы на каждое произнесенное им слово Кишу на какое-то мгновение показалось, что девушка не просто нервно повела плечами, но вздрогнула, словно от удара плетью.

– Ты… Тебе, должно быть, тяжело говорить о нем. Потому что… – юноша был осторожен, старательно подбирал слова. Однако это ему не всегда удавалось, когда эмоции просто захлестывали его порывами ветра. – А, да что там! Я очень хорошо знаю, каково это, когда всю твою жизнь решают за тебя, за твоей спиной. Взрослые считают, что все знают лучше нас самих. И, убежденные, что избавляют нас от ошибок, которые мы могли бы совершить, только все разрушают. А ведь семья – это…

Это на всю жизнь. До тех пор, покуда смерть не проведет черту!

– Мне не показалось, – резко начала Мати, глядя на караванщика чуть ли не с вызовом, – что ты особенно против стремления Гареша… – не договорив фразу до конца, она поморщилась. Вот о чем ей действительно не хотелось даже думать.

Особенно потому, что какой-то частью разума она понимала – а ведь очень даже может быть, что так и случится. Если она останется в этом караване, если небожители не позволят ей умереть…

Она всхлипнула.

– Прости, – Киш, по-своему поняв ее слова, и, главное, промелькнувшие на лице чувства, приблизился на шаг, осторожно тронул за локоть. Не обнял, нет – тогда бы Мати непременно вырвалась, бросилась прочь диким зверем, которого пытается поймать охотник. А так… Она даже не отвела руку, решив:

"В конце концов, это ведь просто дружеский жест поддержки. Ничего больше".

К тому же, ей не хотелось обидеть Киша.

"Он симпатичный паренек. И если бы у меня не было Шамаша… Нет! – она резко мотнула головой. – У меня Его нет! Никого нет! И…" -Что-то не так?

– Я… – она прикусила губу, не зная, что сказать. – Я понимаю…

– Ничего ты не понимаешь!

Она уже была готова отшатнуться, но голос, которым были сказаны эти слова… Ни презрения, ни высокомерия, ни той небрежности, с которой отмахиваются от надоедливых снежных мух – его голос был звонок и чист, в нем слышались веселье, та радость, которой хотелось поделиться с подругой…

– Когда я говорил, что знаю, каково, когда выбирают невесту, то говорил не о тебе!

Совсем нет! Я… Я очень рад, что так случилось! Рад, что ты оказалась в нашем караване, что ты такая…Такая… В общем, такая, как есть. Потому что… Видишь ли, Мати, – он решил быть до конца искренним с ней, – я готов каждый день своей жизни читать молитвы богам, которые сделали так, что Гареш опередил моих.

– Они хотели…

– Они почти уже договорились с родителями Нани, – он криво усмехнулся, а сорвавшийся с губ смешок был полон боли и обиды. Хотя все, о чем он сейчас говорил, уже осталось в будущем того прошлого, которому никогда не будет суждено стать настоящим, память об этом, и, особенно – страх были так свежи и сильны, что стоило только вспомнить, как все возвращалось вновь. – А ведь прекрасно знают, что я не переношу ее! И вот…

– Но зачем?

– Ее отец богатый купец, а мой – простой дозорный. Моим этого достаточно. А ее..

Думаю, она и им изрядно надоела. Хотят сбагрить поскорее. Я же сейчас в караване – единственный подходящий ей по возрасту жених. Вот так. И еще Нани… Кажется, она влюбилась в меня… Поскольку больше было не в кого влюбляться… Да и… В общем, ты понимаешь.

– Бедная…!

– Ты хотела сказать – бедный? Ты ведь меня жалеешь?

– Прости, – смущенно опустив голову, прошептала Мати. – Но… Мне жалко Нани. И, кажется, теперь я начинаю понимать, почему она так ненавидит меня.

– Из-за меня?! Не смеши!

– В этом нет ничего смешного. Терять – это… Это очень больно. Это… как будто отдаешь частицу себя. Ты лишаешься своего будущего. Того, о котором мечтала, прихода которого так ждала…

– Она бы не была счастлива со мной. Потому что я никогда бы не смог ее полюбить!

– Но ведь семье порой достаточно любви одного.

– Чем дольше я говорю с тобой, тем сильнее убеждаюсь: мы так удивительно похожи!

И… И еще, – он вдруг улыбнулся, весело глянул на нее, задорно подмигнул: – Теперь я знаю: у тебя есть хотя бы одна причина не возвращаться в свой караван.

– Какая причина?

– Только так ты сможешь разбить помолвку.

– Причина… – девушка задумалась. А ведь действительно. "Лаль говорил… Богиня снегов не позволяет мне вернуться… И не позволит до тех пор, пока… – ее глаза наполнились слезами. – Пока я… Пока это… А что если… – она поморщилась, пытаясь, пересилив себя, как-то иначе взглянув на то, что еще мгновение назад казалось самым плохим, невыносимым, а потому – нереальным. – Если… – пауза, глубокий вздох, полный тишины, в которой удары сердца казались громче грома, до тех пор, пока промедление не становилось хуже самых жутких мыслей, – я… – и снова пауза, – соглашусь… признаю Гареша своим приемных отцом… – эта мысль была тяжелее самой тяжкой ноши, но она прошла с ней на душе несколько шагов. А потом, решив, что сможет осилить большее, продолжала: – и вместе с этим приму его волю о помолвке… – она с силой сжала губы, зажмурилась, пытаясь унять боль, которая снежной стеной навалилась, хороня под собой душу. – Если… – и вдруг, в тот миг, когда, казалось, что вот сейчас все закончится в яркой вспышки боли, нить, которая еще миг назад, опутав горло, душила, выбывая из груди последнее дыхание, оборвалась. Боль ушла. Сердце… Оно замерзло, что ли. Во всяком случае, ему стало все равно, что будет. -Не важно… Ведь все остальное невозможно… А раз так… Нужно мечтать о чем-то реальном. Чтобы потом не переживать разочарование, когда… Когда невозможное не исполняется. А то, что возможно… В конце концов, кем я себя возомнила? Госпожой Айей? Кем бы я ни была, я не богиня снегов, – она всхлипнула. – Пусть. Когда все изменится…

Когда я стану… Буду принадлежать другому… Может быть, тогда Она позволит мне вернуться в мой караван, и… – она была готова на все. Ей было достаточно даже этой малости – идти рядом с Ним по одной тропе, видеть Его, слышать голос…

Хотя… Позволят ли ей вернуться? Ведь чтобы выжить здесь, ей придется отказаться от отца… – Он поймет. Ведь я сделаю это не ради себя… Выжить, чтобы вернуться. Вернуться, чтобы помочь, спасти от этих демонов Курунфа… И…

Я заслужу их прощение. Я сделаю все, чтобы… Чтобы они поняли – я должна была поступить именно так. Я не могла иначе. Я…" – она чувствовала себя так, словно вот-вот заплачет.

Киш молчал, сознавая – раз Мати ничего не говорит, значит, она о чем-то думает.

Ее лицо… Оно было так напряжено. И, вместе с тем, так изменчиво. Он отвел взгляд, решив, что ей будет лучше остаться наедине со своими мыслями. Это было важно. И не только для нее, для них обоих.

Караванщик терпеливо ждал, что будет дальше, думая – скорее всего, ничего не изменится. Ничего она не станет решать. Не сейчас. Женщины любят оставлять важные решения на потом. А даже если и принимать их – затем все передумывать и перерешать.