– У нас нет свободной жилой повозки… Но, если нужно, мы можем потесниться…
– Нет! – поспешно вскрикнула Мати, почувствовав, что хозяин каравана говорил это не просто так, но действительно был готов ради нее на подобные неудобства.
Девушка же меньше всего хотела стеснять этих добрых людей. – Я ни на что не претендую и не займу много места. Дома я жила в повозке невест, здесь же… Я понимаю, так нельзя, ведь я чужая… Но, может, у вас найдется какая-нибудь свободная складская повозка… Или хотя бы уголок где-нибудь…
– Ну уж нет! – вскричала жена хозяина каравана. – Так не пойдет! Это не правильно!
Хорошо же господин Шамаш будет думать о нас, если мы поселим Его спутницу в холодной, промозглой складской повозке! Об этом не может быть и речи! – она повернулась к мужу, ожидая от него поддержки.
– Действительно… – медленно кивнул хозяин каравана. – Не гоже так поступать, тем более что… Тем более что мы в долгу перед тобой…
– В долгу? Почему? – удивилась девушка. Это было так странно – слышать подобные слова от чужака.
Но тот так и оставил ее вопрос без ответа, не считая, что сейчас для этого нужное время. Да, он понял правоту жены: будет лучше отложить все разъяснения и объяснения на потом. Пусть минуют первые мгновения перемен, души успокоятся, а разум обретет способность мыслить трезво, преодолевая страх.
– Если ты хочешь жить одна, мы найдем для тебя повозку… – однако, видя, что гостья решительно замотала головой, хозяин каравана остановился, не договорив фразы до конца, а затем, мгновение спустя, продолжал: – Если же не хочешь оставаться наедине со своими мыслями, что же, у нас сейчас в повозке невест живут только две девушки, твои сверстницы. Места много. Ты можешь присоединиться к ним.
– А они… Они не будут возражать? – осторожно спросила Мати, которой вдруг страшно захотелось оказаться среди таких же, как она, поговорить о… О, ей было о чем расспросить их. Начиная с того, что такое испытание, через которое ей уже очень скоро предстояло пройти, и как к нему нужно готовиться.
Караванщик взглянул на гостью с удивлением. Разве повозка невест принадлежит не всему каравану, а кому-то одному, чтобы спрашивать разрешения? Однако, хотя вопрос и был из ряда тех, которые не требуют ответа, хозяин каравана из уважения к гостье проговорил:
– Они не будут возражать, Мати. Они сочтут это за великую честь.
– Ну… – девушка несколько смутилась, хотя, надо признать, ей было ну просто очень приятно сознавать, что чужаки относились к ней с таким почтением, даже трепетом, словно она не просто шла по одной тропе с богом, но сама была одной из небожителей. "Вот что значит, будучи кем-то вроде сказочной принцессы, попасть в обычный реальный мир…! Нет, не простой мир, а мир, в котором знают твою сказку!" – прикрыв на миг глаза, она улыбнулась своим мыслям. Впереди ее ждали совсем не такие уж плохие дни, как она думала.
– Что ж, – стащив варежки, хозяин каравана потер руки, так, словно они замерзли, хотя на самом деле в этом жесте было больше от нервозности, чем холода. – Раз с этим все решено, давай мы проводим тебя до повозки. Устроишься на новом месте, отдохнешь, пообвыкнешься…
– Пойдем, дорогая, – жена хозяина каравана поманила гостью за собой.
– Спасибо, – проговорила Мати. – Вы очень добры.
– Не за что, милая, не за что. Мы делаем лишь то, что должны… Ну, идем? Ты ведь устала?
– Я… Я только-только проснулась…
– Но за те мгновения, что минули с тех пор, тебе столько всего пришлось пережить.
А от переживаний устают куда сильнее, чем от всего остального.
– Да, – согласилась Мати. Это действительно было так. Она чувствовала себя совсем как выпотрошенная подушка. Ей вдруг страшно захотелось зевнуть… – А-ух, – она поспешно прикрыла рот ладонью.
– Вот видишь, – по-доброму улыбнулась ей женщина. – Идем.
Ответив ей смущенным взглядом, Мати пошла следом. Несколько шагов и мгновений спустя они оказались у повозки невест.
Внешне она ничем не отличалась от ее собственной. Те же неизменные знаки-обереги на боках и пологе… И все же… Стоило девушке коснуться обнаженной рукой дерева, пробежать замерзшими на морозе пальцами по покрытой ледяной коркой оленьей шкуре, как она с совершенной ясностью, от которой щемило душу и сжималось в комок сердце, поняла – здесь все совершенно чужое, ничего, что бы принадлежало ей, никого, кого она бы могла назвать близким и родным.
Поджав губы, она тяжело вздохнула.
– Что-то не так? – тотчас спросила ее караванщица, которая не спускала с лица гостьи внимательного взгляда, следя за каждым ее движением, жестом, ловя слова и взмахи ресниц.
Мати качнула головой, вновь вздохнула, а потом все же заговорила, отвечая:
– Я… Я просто вдруг поняла, что не дома… Простите меня, вы… Вы заботливы и внимательны, но… Но просто я никогда в жизни не покидала свой караван, и…
– Тебе, должно быть, очень страшно, – понимающе кивнула женщина.
– Сначала было страшно. Сейчас – нет. Сейчас… – она умолкла, не сразу найдясь, что сказать. – Сейчас мне одиноко. В душе пусто.
– С тобой все будет в порядке? – женщина насторожилась. Хозяйке каравана совсем не нравилось настроение гостьи: мало ли что могло взбрести ей в голову. А они теперь, когда чужачка встала на путь принявшего ее каравана, отвечали за ее жизнь… За жизнь той, которая была не безразлична самому богу солнца.
– Да… – Мати не была уверена, но… В конце концов, она хотела, чтобы все было так. – Я привыкну… – "А если и нет, – мелькнула у нее мысль, – ничего, это ведь не надолго. Переживу как-нибудь. Перетерплю".
– Ну, я оставляю тебя. С девочками познакомишься сама, так будет лучше. Но это потом, а пока отдыхай.
– Спасибо, – понимая, что слов благодарности всегда бывает мало, повторила Мати, а затем, не оборачиваясь, и так зная, чувствуя, что взгляды всех шедших вслед за ней караванщиков обращены на нее, она юркнула в дышавшую теплом полумглу повозки, словно прячась в ней от чужаков.
В первый миг, когда со свету глаза еще ничего не различали в мглистом, тяжелом, словно снежный туман, полумраке, ей даже показалось, что она снова дома. Тот же приглушенный свет лампы, тихий шелест-шепот огня, его жаркое дыхание…
Мати хотелось зажмуриться, сжаться, замереть, отрешиться от всего, лишь бы продлить это мгновение забытья и беспамятства, дарившие веру в то, что все в порядке, все спокойно. Но не будешь же сидеть с закрытыми глазами до скончания времен. Жизнь – не вечный сон и рано или поздно приходится просыпаться, разжимать веки. Из любопытства. Или страха перед неизвестностью, скрытой в полной безликой темноте, той, что возможна лишь в мире, лишенном зрения.
Тем временем глаза успели привыкнуть к темноте. И перед ними открылось чрево повозки.
Здесь все было по-другому – чужое и непривычное. Днище укрывал не густой мех оленьей шкуры, а толстая грубая ткань, неприятная на ощупь, слишком жесткая и царапающая. В каждом из углов стояло по сундуку – большому и громоздкому, несмотря на пестрые шкурки снежных крыс, покрывавшими их сверху.
Повозка казалась совсем пустой. И не потому что в ней не было ее обитательниц – девушек-невест чужого каравана, с которыми Мати предстояло несколько ближайших дней делить тепло. Этому-то как раз она была даже рада: ей дали время оглядеться, привыкнуть к вещам, принять которые, как известно, легче, чем людей. В повозке не было ничего, кроме сундуков, словно все – подушки, одеяла, одежда, – были спрятаны в них. Ничего, что несло бы отпечаток тепла рук. За исключением…
Приглядевшись, Мати заметила небольшую тряпичную куклу, наряженную горожанкой, в одном из дальних углов и зверька из меха – толи кошку, толи собачку, на таком расстоянии, да еще в тени было трудно понять – в другом. Если бы не это, могло бы вообще показаться, что в повозке никто не живет. А так выходило…
Мати вспомнила, что ей говорили хозяева каравана – ее спутницами станут две девушки.
"Странно", – Мати привыкла к совсем другому отношению к своему жилищу. С тех пор, как она себя помнила, думая о доме, она представляла себе ворох каких-то вещей, больших и маленьких, нужных и бесполезных, порой аккуратно сложенных, но чаще – оставленных где попало, вещей, которые хранили уйму воспоминаний, и вообще создавали облик того неповторимого и единственного уголка мироздания, который смертный называет своим.
