"Я не могу. Заклятье, которое лежит на твоей повозке. Оно останавливает меня".

"Но ты ведь сам его создал!" "И что же? Какой смысл в удерживающем заклинании, если в нем есть прореха? Дверь создается для того, чтобы в дом могли войти хозяева и их друзья, но через нее же врываются враги".

"Но… Но мне так о многом хотелось спросить тебя! А говорить через полог… Так ведь нельзя…" "Значит, придется оставить разговор на потом, – на миг Шамаш умолк, и душа девушки заметалась, испугавшись, что он ушел. Поэтому услышав вновь, – да, я пришел, чтобы сказать тебе, – немного успокоилась. Бог солнца же продолжал: – с волками все в порядке".

"Они не одни? Стая приняла их?" "На время. Как гостей. О большем они не просили".

"Конечно!" – она и не думала о другом. Еще бы. Ей ведь хотелось, чтобы Ашти вернулась и была с ней всегда.

"Они придут на твой зов. Лишь на твой, малыш…" "Но…" "Так надо… – до ее слуха донесся тяжелый вздох. А потом он повторил: – Так надо, – словно это были не простые слова, а приговор. – Только… Только вот что.

Раз уж мы решили вывести их из игры… Не зови их до тех пор, пока не станет ясно, что все позади".

"Но как я пойму…" – начала девушка, но почти сразу же остановилась: ну разумеется, она поймет. Как только все встанет на свои места, как только караванщики не будут казаться ей странными, не будут вести себя так, словно они – и не они вовсе.

"По крайней мере, не зови, пока караван не покинет этот город".

"Город…" – задумчиво протянула Мати.

"Тот, к которому подходит караван".

"Город… – ее пронзило, словно молнией, она вздрогнула, заметалась. – Город!" "Мы будем там на рассвете".

"Шамаш, мы не должны в него заходить! Это неправильно! Мы не должны…" "Ничего уже не изменить".

"Поговори с отцом, с дядей Евсеем, с другими! Они послушают тебя… послушаются!" "Нет".

"Но ты можешь их заставить подчиниться…" "Не могу. Уже не могу".

"Шамаш…" "Хватит, девочка, – резко прервал он ее. Потом уже спокойнее повторил: – Хватит… – а затем – устало, совершенно измученно: – Ты даже представить себе не можешь, скольким мне пришлось пожертвовать, чтобы сохранить тропу твоего браслета…

Память… Она стала похожа на решето, в которое, как вода, утекли, стершись, целые годы…" Мати готова была заплакать. Девушка знала – Шамашу частенько бывало тяжело, раны заставляли его страдать, но он никогда не говорил об этом, скрывая то, что считал слабостью. И вот…

"Должно быть, ему совсем плохо, – мелькнуло у нее в голове, сжав ледяными пальцами сердце, – а я ничем не могу ему помочь!" "Я…" – Мати хотела хотя бы поддержать его, сказать что-нибудь подбадривающее.

Но что? Она не знала. Наверное, девушка все же попыталась бы, найди она способ сделать это так, чтобы не обидеть его. Ведь сочувствие легко принять за жалость.

А пока она раздумывала, решалась, он ушел.

"Мой бог…" – Мати тяжело вздохнула. Ее глаза были полны слез, которые так и не пролились. В душе не было покоя уверенности, сердце билось быстро, нервозно, полнясь сомнениями и страхами.

Вернувшись в свой угол повозки, она свернулась в клубок. Стало холодать. Но это был чужой холод – не снежной пустыни, а тот, что в груди. Поэтому даже под жарким меховым одеялом, которое натянула на себя девушка, ее продолжала бить дрожь.

Молодая караванщица знала, что сразу не уснет. Было бы удивительно, если бы ей удалось, ведь она проспала почти весь день. Поэтому она не особенно беспокоилась по этому поводу.

Мати надеялась, что сможет полежать, пофантазировать, представить себя маленькой девочкой, дочкой Матушки метелицы. Но стоило ей в грезах унестись на крыльях ветра в ледяной дворец, закружить, танцуя, в огромных белых залах, освещенных серебряным светом луны, как душу обжег холод.

"Госпожа Айя! – взмолилась она. – Почему Ты гонишь меня прочь? Даже Ты? За что?

Или я в чем-то провинилась в Твоих глазах? Если так, прости меня! Прости! Не покидай! Хотя бы Ты! Мне так одиноко! Мне нужно, чтобы рядом кто-то был…" И ей показалось, что где-то, на самой грани между явью и сном, она услышала тихий, шуршащий, словно снег под ногами, голос:

"Не бойся… Все будет хорошо…"

"Ты ведь не оставишь меня одну?" "Помнишь, я говорила тебе – ты это я. Так будет. Будет всегда".

"Но этот город…" "Что бы ни происходило за пологом повозки, что бы ни говорили тебе, помни: здесь, в этой части снежной пустыни, никогда не было и нет ни одного оазиса".

"Но что же тогда… – начала было Мати, и тут ее осенило: – Это призрачный город, да?" "Это мираж… Все лишь мираж… Но ведь и жизнь. Людская жизнь тоже может быть только миражом…" "Я… Я не понимаю!" Но все. Голос в голове затих.

"Ну почему так всегда! Почему боги, отвечая на один вопрос, тотчас задают другой!" А самое жуткое, что Мати не была уверена, действительно ли говорила с богиней, а не с самой собой?

" Я что, с ума схожу? Как будто других бед и забот мало! Теперь мне придется еще и об этом беспокоиться: не потеряла ли я за всем случившемся рассудок? А то, даже когда все исправится, я этого не замечу!" И, все же, хотя прежде она боялась безумия больше всего на свете, в этот миг мысль о нем почему-то не заставило душу трепетать в ужасе.

"Что же там, впереди, – подумалось ей, – если рядом с этим блекнут самые жуткие страхи?" Ее зубы застучали и Мати пришлось с силой сжать их, сдерживая дрожь.

"Почему так холодно?" Она натянула одеяло на голову. Не помогло. И ведь для того, чтобы согреться, было достаточно лишь успокоиться. А чтобы успокоиться – вспомнить о том, что ей-то на этот раз ничего не угрожает. Она находится под защитой браслета. И не только его, но и заклятия, наложенного на повозку. Что бы ни произошло в мире, это не коснется ее. Но как раз это не имело для нее никакого значения! Она боясь не за себя, а за других, вместо других, так, как они сами боялись бы, если бы знали…

"Все так сложно… – Мати зевнула. – И вообще…" – она заснула. …В эту ночь пустыня была задумчиво-спокойна: снег сверкал спокойным, не режущим глаз матовым светом луны, окружая землю серебристым мерцанием сна. Ее покой ничто не тревожило. Ветра – вечные спутники и вестники луны, и те на этот раз отстали от своей повелительницы. Может быть, они заплутали среди теней и ложных троп скрытого за горизонтом призрачного мира. Или же, смертельно устав от бесконечных странствий, уснули под снежным одеялом, убаюканные тихим дыханием ночи и беззвучной песней звезд.

Безмятежность пустыни околдовывала, подчиняя себе, заставляла скользить по ровной снежной глади, подчиняясь лишь неизменному течению времени, не думая ни о чем, оставив все попытки заглянуть за горизонт, спеша встретить грядущий день…

Ее красотой можно было любоваться всегда, до скончания веков, зная, что, сколько бы ни прошло времени, сколько бы ни было кратких прощаний и новых долгих встреч, она всякий раз казалась неповторимой, загадочной в своем бесконечном белом сиянии и мудром величии.

Все, что было, забылось, что будет, осталось в грядущем. Сомнения стерлись без следа, словно их и не было вовсе. Разум отрешился от забот, сердце перестало вздрагивать от страха, а душу заполнил сладкой тягучей жидкостью пьянящий туман.

"Все хорошо… Все просто замечательно…"