Каждое утро Чмок проверял свою мужественность рукой, но она не наступала. Орган действовал только как орган выделения, не как иначе, а в остальном был похож на что-то недоспелое, совершенно ненужное…

Тоска охватила все существо начлагеря. Сутками напролет он не поднимался с кровати, пытаясь ощутить, как его сознание претерпевает изменения. Он почему-то считал, что если мужчина перестает быть мужчиной, то он непременно превращается мозгами в женщину… Но как уловить это перерождение, как остановить его… Ах, тоска — короткая дорога к смерти!..

Несколько ночей подряд Чмок плакал и всем нутром своим рвался к металлическому шкафу, в котором содержались пара охотничьих ружей да табельный тэтэшник. Руки его тряслись, а оттого ключиком тяжело было попасть в замочек. А когда все-таки удавалось и он приставлял к голове какой-нибудь ствол, то тотчас понимал, что не обладает достаточным мужеством, чтобы лишить себя жизни… Чмок любил себя, каким был, даже не мужчиной.

Он вспоминал в такие минуты рано умершую мать свою, которая мечтала иметь внуков от единственного сына, да так и не дождалась… Он опять плакал, понимая, что и ему не светит нормальная человечья жизнь с детьми…

Здесь мог случиться серьезный переворот в мозгах Чмока. Если бы его отличие не заработало, то он мог бы стать изувером, мстящим за свои многие неспособности всему миру. А у Чмока был собственный мир — зона. Мужская и женская. В этом мире он считался почти богом, а уж творить безнаказанное зло мог наверняка…

В один из сумрачных дней к начлагеря наведался фельдшер Кискин, который окончательно снял повязки и сообщил:

— Как новенький!

— Не работает, — багровея, признался Чмок.

— Что не работает? — не понял Кискин.

— Он.

— В каком смысле? В туалет сходить не можете?

— В небо не смотрит…

— А-а-а… А повод-то у него был? — полюбопытствовал Кискин. — Повод был, чтобы в небо смотреть?

— Ни одного шевеления, — шептал Чмок признания. — Даже утром…

— Да и шут с ним! Давайте с нами тантрическим заниматься!

В ответ начлагеря хотел было приложиться кулаком по Кискиной физиономии, но сдержался.

— Петухом не был и не собираюсь!

— Да это совсем другое! — попытался было объяснить фельдшер.

Но Чмок слушать не желал, с трудом сдерживая слезы, вдруг запричитал:

— Мужиком хочу быть, мужиком!

— Да мужик вы, — успокаивал Кискин. — Мужик!.. В голове у вас проблема, не в теле… Психология! А там все работает, я отвечаю!..

— Не работает!

— Ну, знаете ли, — обиделся Кискин. — Я профессионал и за свои слова отвечаю! Тело здорово!

— Да нет же!

— Давайте поспорим!

— А как докажешь?

— Сначала поспорим, а там докажу!

— На что?

— Отпуск летом! Хочу на море!

— А если проспоришь?

— В отпуск вообще не пойду!

Дело было к вечеру, и после заключенного пари Кискин скомандовал:

— Снимайте штаны!

— Зачем?

— Делайте, что говорю!

Оглядывая голое тело начлагеря, Кискин выудил из кармана катушку с черными нитками, отмотал немного и эту часть нити повязал вокруг вялого, уныло смотрящего под ноги бывшего достоинства. Завязал на три узла.

— Ты что ж делаешь? — поинтересовался Чмок. — Украшаешь?

— Дело в том, — пояснил фельдшер. — Что в человеке существуют биоритмы. — В течение ночи с мужчиной случаются до семи самопроизвольных эрекций. Человек спит, а все работает на автомате…

— Ты хочешь сказать, что и у меня так же?

— У всех так!

— И у тебя? Ты ж тантрист!

— Физиология у всех одна, — с грустью признался Кискин.

— Так в чем фокус? — не понял Чмок.

— Если ниточка лопнет — я выиграл, если нет — проиграл!

Тут до начлагеря дошло, и он тотчас заторопился спать. Погнал надоевшего Кискина вон, а сам съел сахара кусочек, обильно полив его валерьянкой.

Всю ночь его мучили кошмары. В объятиях Морфея он представал перед собою в образе бородатой женщины. И опять цирк, а его, или «его-ее», ведут на поводке удивлять быдло…

Лишь только сознание своим краешком соединилось с реальностью, лишь только бог сна распустил свои объятия на мгновение, как рука Ивана Чмока откинула одеяло, а сам он мгновенно сел в кровати, оттянул резинку семейных трусов и с замиранием сердца поглядел туда…

Докурив сигарету до половины, помощник Президента РФ уже жалел, что таким тоном разговаривал с генералом… По букве закона охрана ему не подчинялась… В конце концов, врагом больше, врагом меньше…

Он перезвонил через пять минут. Доложил по-военному, четко, без эмоций в голосе.

— Удар головой совпадает со звуком. Были сняты показания видеокамер, совмещение девяносто девять и девять десятых процента. Что-нибудь еще товарищ помощник Президента?

— Товарищ генерал! — он подумал. — Вы хоть сами понимаете, что докладываете?

— Я все понимаю, — продолжал оставаться бесстрастным голос.

— Значит, вы хотите сказать, что пол-Москвы тряхануло от удара головой некоего субъекта о Лобное место?

— Именно так.

Дальше разговаривать было бессмысленно. Не прощаясь, он отключился от связи.

На сегодня он решил закончить работу. В голове созревало мучительное желание стать во главе какой-нибудь революции. И чтобы ее сопровождало неограниченное финансирование… Тихое педантичное планирование развития политических ситуаций в России временами надоедало до отвращения.

Он снял трубку.

— Все, — сказал.

— Хорошо, Валерий Станиславович, — отозвалась секретарша-референт. — Что-нибудь нужно?

— Нет.

Он прошел мимо нее, сухо кивнув.

Она, проработавшая в этом полутемном кремлевском предбаннике шесть лет, видящая из окна лишь один статический пейзаж из трех куполов, на которые даже вороны не отваживались садиться, она на его неласковость давно не обижалась. Если точнее сказать, она никогда не обижалась. Она, не вышедшая из-за шефа замуж, работавшая с ним еще в бизнесе, уже давно чувствовала себя неотъемлемой частью своего руководителя. Она и по телефону отвечала голосом стальным, похожим интонациями на его голос. Если бы не ее самоидентификация с чиновником, она могла бы и сейчас выйти замуж — миловидная, не дура, и лет всего немного за тридцать. Столько губеров и всякого рода знати за шесть лет перевидала… Но какому же губеру захочется жить со своим руководителем?..

Он поднялся на этаж, прошел длинным коридором. Подходя ближе к назначенной цели, он все чаще кивал парням в черных костюмах. Первым кивал слегка, так как это была фэсэошная молодежь с лоснящимися от частой глажки рукавами пиджаков… У самой цели располагались старые гвардейцы. Они владели костюмами, пошитыми в спецателье, и взгляды у них отличались доброжелательностью, в отличие от молодежи, рьяно ожидающей терактов… Последнему из фэсэошников, ближнему к дверям, чиновник пожал руку…

— Один? — спросил, войдя в приемную.

— Один, — ответил дежурный офицер.

Он побарабанил пальцами по двери и, не дожидаясь ответа, вошел.

Президент разговаривал с кем-то по телефону, махнул рукой, приглашая своего подчиненного садиться.

Президент вскоре закончил разговор и, улыбнувшись, поздоровался.

— Привет!

— Здравствуйте…

— Говорил с Гозлиным?

— Послал его на годик из Москвы!

— Вот так вот, — заметил руководитель страны. — Сначала плодим крыс, а потом, чтобы они сдохли, придется топить весь корабль!

— Не придется.

— Дай Бог!

Возникла небольшая пауза.

— Чего хочешь? — ухмыльнулся Президент. — Не разрешу я тебе!

— Сами летаете!

— Я-то на истребителе!

— Какая разница!

— Существенная. Здесь час полета всего. Это раз. Во-вторых — поддержка духа армии. Армия чутко реагирует на то, кто ими командует. Представляешь Брежнева в истребителе?

— Представляю.

— А после полета? 9g?

Помощник Президента улыбнулся.

— Мечты должны сбываться.