— Об этом не нам с тобой говорить. Мадам наверняка за труды тебе заплатит.

— Я не про себя. Я про американца. Их брат не то что мы. Они не нищие, не голодные. У них завсегда денег куры не клюют. Они их тратят, не считая, за все платят, только бы им приятно было. Но главное что? Главное — чтобы, когда он сюда придет, все здесь было, как ему нравится. А потому скупиться не следует. Вы сами подумайте, этот американец — всего-навсего старшина, а получает в три раза больше, чем наш начальник полиции. Ты зайди в гарнизон, посмотри, как он живет, — глазам своим не поверишь. Там все эти здоровые лбы перед ним навытяжку стоят. Ну вот, а теперь представьте себе, что такой большой человек пожелает к нам в Дандиль наведаться… Да ты понимаешь, как потом в Дандиле дела в гору пойдут? Вы же все будете как сыр в масле кататься. Но вот только как его сюда пригласишь, а? Грязь-то здесь какая!.. Думаешь, можно его сюда вечером привести, в темноте? Нет, они к такому не привычные. У них в стране что днем, что ночью — одинаково. Даже наоборот — ночью светлее, чем днем, во! Я фотографию ихнего города видел. Дома все стеклянные, а улицы блестят, что хрусталь!.. И банки… ну прямо банк к банку лепится, и в каждом денег полным-полно. Они не то что мы, нищие. У каждого своя машина, а девки ихние, шлюхи которые, по четыре-пять часов в день в парикмахерских просиживают, марафет наводят. И вот такого-то человека вы собираетесь в Дандиль привести?! Что ж, у нас, как ни говори, тоже своя гордость есть. Нужно будет весь этот мусор и грязь собрать, подмести все, прибрать как следует, чтобы вонь наша ему в нос не шибала. Вазы с цветами кое-где поставить придется, чтобы он сердцем помягчал. А канаву, что посреди улицы, досками перекрыть надо, чтоб американцу не пришлось прыгать со стенки Аймамочки, а оттуда задами до Мадаминого дома добираться. Семь-восемь фонарей повесить, чтобы парень видел, что у него под ногами. Это же все не трудно, можно устроить. А кроме того, у них еще привычка есть: когда они женщину берут, то с ней и ужинают, и спиртное пьют. Так что придется Мадам подумать и об ужине приличном, и о заграничной выпивке.

— Постой, дорогой, — прервал его Момейли, — сколько ж он заплатит, что мы ради этого в лепешку расшибаться должны?

— Что до денег, тут уж ты не беспокойся. Главное — уважить его, ублажить. Если не сумеете уважить, сами увидите — повернется он и уйдет, а мне же еще и отдуваться придется.

— А как его уважить-то? — спросил Момейли.

— Угощение мы приготовим, девушка у нас — красотка, первый сорт. Чего ему еще надо? — подхватил Панджак.

Панджак, за ним Биби и Азиз-Хатун, а потом и сидевшие вокруг старики и старухи засмеялись.

— Я не шучу, Панджак, — сказал Асадолла. — Ты это запомни. Вот сейчас ты тут смеешься мне в лицо, а я терплю. Но не дай тебе бог при нем засмеяться! И другим скажи, чтобы воли себе не давали.

— А если я засмеюсь при нем, что будет? — спросил Момейли.

— Что будет? — переспросил Асадолла. — Да если он обозлится, он весь Дандиль подожжет! Ты что, иностранцев не знаешь?

— Ох ты ж, господи! — выдохнул Панджак. — Слушай, Момейли, на черта нам с тобой этот иностранный благодетель сдался!

— Как знаете, — сказал Асадолла. — Я ведь не настаиваю. Одно скажу: никто другой так, как этот парень, сорить деньгами здесь не будет… Вы, значит, не хотите один-единственный вечер на пользу делу употребить? Чудаки вы, честное слово!

— Эх, милый, какое такое дело? О чем это ты говоришь? — рассердился Момейли. — Мы ведь не где-нибудь живем, а в Дандиле. Какие тут дела? Здесь у всех только одно дело — кусок хлеба раздобыть, чтобы в животе не урчало да чтоб сил хватило собственные кости с места на место таскать.

— Золотые слова! — оживился Асадолла. — О том и говорим. Кусок хлеба всем пригодится, только ведь сам он с неба не свалится, для этого мозгами пошевелить надо, не так разве?

— Ладно, Асадолла, — сказал Панджак. — Если, говоришь, расходы окупятся, иди договаривайся со своим американцем, а я Мадам и Зейнала уговорю.

— Ну и осел же ты, Панджак, — заметил Асадолла. — Ты мне не веришь, что ли? Да если мне не верить, кому же тогда верить?

Биби рассмеялась:

— Ишь куда загнул!

Все засмеялись, но тотчас притихли: с улицы донесся странный крик.

— Посмотрите-ка, что там такое, — попросила Биби из своего угла.

Азиз-Хатун поднялась и открыла дверь. Из развалин Аймамочки снова раздался вопль: кричала старая сова.

Старики и старухи в ужасе поднялись на ноги. Испуганная Биби, опираясь на костыли, встала и вынула из сундука Коран и зеркало. Все высыпали на площадь и медленно побрели к развалинам. Из окошка чайханы высунулся Дед. Он посмотрел на Панджака, Момейли и сторожа Асадоллу, стоявших у дома Биби, и, проворчав: «Опять началось», отошел от окна.

Старухи встали в кружок вокруг дерева, которое росло за колодцем. Сова, прятавшаяся где-то в листве между ветвями, то и дело оглашала тишину громким хохотом, переходящим в завывания. Азиз-Хатун высунулась из-за полуобвалившейся стены и позвала Панджака и Момейли. Они подошли к ней.

— Пройдите по домам, скажите, чтобы никто лампы не зажигал, — приказала Азиз-Хатун.

Панджак и Момейли, подойдя к Асадолле, сказали:

— Сейчас вернемся.

Асадолла уселся на приступку у чайханы, а Панджак и Момейли торопливо зашагали по улочке, стуча в двери домов и предупреждая, чтобы никто не зажигал свет. Старухи, окружившие дерево у колодца, уже собрались показать сове Коран и зеркало, как вдруг Биби вскрикнула:

— Глядите-ка!

Все обернулись и посмотрели в ту сторону, куда она показывала. Над дверью дома Мадам ярко горел большой фонарь.

6

Перед заходом солнца Зейнал отвел Кешмата, отца Тамары и детвору в развалины Аймамочки. Момейли, привратник и Мадам прикрыли досками грязную канаву, как следует подмели и побрызгали водой пыльную улочку. Дед сидел на камне у чайханы и зажигал стоявшие перед ним в ряд керосиновые лампы. Панджак, подвернув штаны, бегал по поселку и со смехом парами развешивал лампы над дверями домишек и на перекрестках. Биби и Азиз-Хатун сидели на пороге у дома Биби и объясняли редким клиентам, забредавшим в Дандиль, что происходит. В доме у Мадам все было вычищено и прибрано. Занавески на окнах раздвинули, и из окон лился на улицу свет. На стене, окружавшей двор, и по обе стороны крыльца разместили горшки с геранью. В коридоре поставили квадратный столик, на нем возвышался граммофон, который Асадолла принес из полицейского участка. Посреди двора тоже стоял стол и два стула — один напротив другого. Мадам сидела у двери, пила настой из черенков черешни и поглядывала то на Дандиль, то на гарнизон. Время от времени старуха подымалась, выходила со двора и мочилась в канаву у соседней развалюхи. От запаха мочи и крови у нее кружилась голова… Тамара сходила в парикмахерскую, положила на веки зеленые тени, воткнула в прическу крупную белую розу, надела свои туфли на высоких каблуках с перемычками и красную комбинацию. Девушка суетилась, бесцельно расхаживала из комнаты в комнату, ставила и снимала пластинки, подходила к зеркалу, оглядывала себя, вытирала платком краешки глаз и уголки губ. Привратник надел ботинки, сменил галстук и сейчас сторожил комнату, где было приготовлено угощение и вино. Как только на улице раздавался лай собак, привратник торопливо выбегал на крыльцо и кричал: «Тихо! Тихо!»

Едва стемнело, жители Дандиля вышли из домишек и собрались кучками. Панджак и Момейли, закончив свои дела, перебрались через груду мусора у дома Биби и скрылись вдали. Зейнал, развлекавший ребятишек у Аймамочки, выбрался из развалин и направился к чайхане. Дед сидел на приступке и курил кальян. Увидев Зейнала, Биби крикнула:

— Эй, Зейнал, когда же пожалует этот иностранный кобель?

— А тебе-то что? Он ведь не с тобой спать собирается!

— Известное дело. С твоей девочкой уляжется, — огрызнулась Биби.

С кучи мусора на площадь спустился Асадолла. Вытерев со лба пот, он спросил Зейнала: