Они пошли к его машине, и на этот раз она позволила ему открыть перед ней дверцу. Она скользнула внутрь, в этот его особый мир; пряный запах, присущий только ему, пустая банка из-под кока-колы на полу, груда книг на заднем сиденье, стянутая шерстяным шарфом в черно-белую клетку, – все это было проникнуто каким-то символическим смыслом, который потом, ночью, у себя в комнате она будет бесконечно пытаться расшифровать. Какие книги он читает? Покупал ли он шарф сам или ему подарили? А если подарили, то кто? Он сел рядом и поехал от школы. Снова сухое тепло окутало их, снаружи, за поднятыми окнами все расплывалось и уносилось прочь.

– Что ты хотела мне рассказать? – спросил Питер.

Джулия минуту помолчала.

– Если я вам расскажу, вы напишете об этом в газете?

– А ты хочешь, чтобы я написал?

– Нет.

– Ладно, значит, не буду. Назовем это «задним планом». Это когда кто-то сообщает нам информацию, которой мы не можем воспользоваться прямо, не можем на нее сослаться. Но она поможет расследованию.

– Расследованию? – переспросила Джулия.

Питер откинулся на спинку сиденья.

– Я не буду писать о том, что ты мне расскажешь. Обещаю. – Он свернул на Харкурт авеню и обошел две машины.

– Это насчет Эйли.

– Что же с Эйли?

– Она врет.

Питер глянул на Джулию.

– Что ты хочешь этим сказать – врет?

– Она врет, что была на кухне. Она вышла оттуда как раз перед тем, как все произошло. Она все видела. Видела, как он целился из ружья ей в голову.

Питер сбросил скорость и съехал на обочину. Он выключил зажигание и посмотрел Джулии в лицо.

– Почему же она врет?

Джулия ухватила выбившийся из-под куртки подол своей длинной белой блузки и дергала провисшую нитку, пока она не вытянулась.

– Она не хочет, чтобы он сел в тюрьму. Хочет, чтобы мы снова жили с ним.

– Ты в этом уверена? Ты совершенно уверена, что она лжет?

– Да.

– Откуда ты знаешь? Она тебе говорила?

– Я ее видела. Видела, как она вышла из кухни как раз перед тем, как это произошло.

– Понятно. – Питер отвел глаза, обдумывая услышанное. – Как ты считаешь, она изменит показания? Подтвердит то, о чем ты говорила?

– Не знаю.

Он кивнул.

– Почему ты говоришь мне об этом сейчас?

– Вы сказали, если мне захочется поговорить с вами…

– Конечно. – Он ободряюще улыбнулся ей. – Ты сделала правильно. – Он включил зажигание и выехал на шоссе. Несколько минут они ехали в молчании.

– Вы ездите в Нью-Йорк? – спросила Джулия, когда они развернулись и поехали обратно в сторону школы.

– Иногда.

– Возьмете меня с собой в следующий раз?

Он удивленно взглянул на нее.

– Тебе это нужно, Джулия?

– Да.

Он улыбнулся.

– Посмотрим.

Они въехали на стоянку.

– Она сейчас здесь? – спросил Питер.

– Кто?

– Эйли.

– Нет.

– А где она?

– Она сегодня у подруги.

– Я бы хотел поговорить с ней, – сказал он прямо.

– Нет, – коротко ответила Джулия. – То есть, я хочу сказать, она еще не готова. Я поговорю с ней.

– Ты мне позвонишь?

Она кивнула.

Питер улыбнулся ей, потом протянул руку и осторожно стер с переднего зуба Джулии легкий мазок губной помады.

Джулия смотрела из-за спины Эйли, как та переставляет игрушки на полке над своей кроватью, с глубокой сосредоточенностью передвигает их, медведя сюда, льва – сюда, вот сюда. Больше года назад Эйли, стремясь, в подражание Джулии, избавиться от детства, забросила свои игрушки, запачканные, с вытершимся мехом, тусклыми стеклянными глазками, но недавно заставила Сэнди снова извлечь их на свет, и Джулия теперь часто заставала ее за секретными беседами, которые она шепотом вела то с одной, то с другой игрушкой, и замолкала, как только ей казалось, что их могут подслушать.

Эйли вертела хвост коричневой обезьянки, дергала и укладывала его, пока он не лег аккуратным завитком, как ей нравилось больше всего. Она знала, что Джулия наблюдает за ней, ждет, чтобы начать вечерний урок. Но Эйли не оборачивалась, не хотела давать Джулии возможность вклиниться к себе в душу. Она больше не хотела слушать ничего, что должна была говорить Джулия; она больше не понимала, кому верить, ей было все равно, кто говорит правду.

– Эйли?

– Я занята, – она снова взялась за льва, его мягкая коричневая бархатистая морда была заляпана старыми пятнами молока.

– Эйли, – строго позвала Джулия.

– Нет.

Джулия как можно громче прошлепала босыми ногами к столу и с грохотом швырнула на него учебник английского, бесцельно листая страницы.

Эйли погладила морду льва, потерлась щекой о ее гладкую пушистую поверхность.

– Сладкий мой, – прошептала она.

Сэнди стояла перед дверью в их комнату, глядя сквозь щелку, наблюдая, прислушиваясь. За последние несколько дней они стали для нее чем-то вроде персонажей театра теней, существующих только как отражения, то четкие, то расплывчатые, они проецировались на пустой экран ее сознания. Она больше не могла осязать их (воспринимать, понимать, чувствовать?). В бессонные, мучительные ночи, рассеянные дни она занималась тем, что двигала их так и эдак, перемешивала и снова разделяла. «Я не шучу», – сказал Тед. Но в конце они всегда ускользали у нее из-под контроля, начинали вдруг двигаться самостоятельно. Она сейчас слышала его слова, слышала их всегда. «Мне плевать, как ты этого добьешься, сделай и все».

Фиск за прошедшую неделю звонил ей дважды, просил привести к нему Эйли, чтобы он мог предварительно побеседовать с ней, прежде чем вызывать ее на свидетельское место. Сэнди пока удавалось отделываться от него, но она знала, что он позвонит снова.

Она видела, как Джулия сердито отошла к столу, Эйли вернулась к своим игрушкам, и тогда заглянула в комнату.

– Эйли?

Эйли подняла голову, сжимая в руке обезьяний хвост.

– Да?

– Могу я поговорить с тобой минутку?

Джулия, притворяясь, что ничего не замечает, что-то яростно строчила в своем блокноте, а Эйли вышла в коридор и вслед за Сэнди отошла на несколько шагов от двери.

Она выжидающе смотрела на Сэнди. Лицо Эйли не утратило своей мягкой округлости, и глядя на нее сверху вниз, Сэнди подумала, что если бы было достаточно светло, на этом лице наверняка можно было бы разглядеть отпечатки пальцев всех, кто когда-либо прикасался к нему. Она присела перед ней на корточки, их головы оказались друг против друга.