Сэнди сидела у Энн на кухне. Утреннее солнце освещало отшлифованную поверхность стола, чистые бокалы и столовое серебро. Она обхватила руками загорелые колени, Энн заканчивала мыть кофейник.

– Почему ты мне ничего не сказала? – спросила Сэнди. – Могла бы хоть предупредить.

– Не сказала о чем?

– Про Эстеллу.

– Что про Эстеллу?

– Что у нее начались галлюцинации. Я хочу сказать, это ведь что-то новенькое, правда, новая стадия?

– Не понимаю, о чем ты говоришь, Сэнди.

– Энн, ей кажется, что герои сериалов звонят ей.

Энн пожала плечами.

– Ты всегда воспринимала ее слишком буквально. Она фантазерка, Сэнди. Почему ты не оставишь ее в покое?

– Фантазерка? – Сэнди взяла стоявшую у нее возле ног большую сумку и вытащила магнитофон. – Я хочу, чтобы ты послушала. – Она нажала кнопку, и высокий дрожащий голос Эстеллы начал заполнять пространство.

Энн схватила магнитофон и неумело возилась с ним, стараясь как можно скорее выключить. Она уставилась на Сэнди.

– Ты записывала без ее ведома?

– Да.

– Не могу поверить, что ты так поступила. Зачем?

– Затем, что никто в этой семье никогда не желает смотреть правде в лицо. А теперь вот она. Ты больше не можешь уклоняться от нее.

– Вот как ты считаешь, Сэнди? – сердито произнесла Энн. – Думаешь, уловила правду с помощью вот этой дурацкой машинки? Этому тебя учили в коллежде? То, что тебе так успешно удалось поймать, всего лишь слова. Они не имеют никакого отношения к правде. – Она пихнула магнитофон Сэнди. – Вот. Забери.

– Ты просто не хочешь слушать это, – недовольно бросила Сэнди.

– Верно. Не хочу.

– Мне следовало бы догадаться.

– Ну что ты все время пытаешься доказать? – спросила Энн. – Что?

К концу месяца Сэнди извела все чистые пленки, и пришлось покупать еще. Иногда она прятала магнитофон под столом за ужином. Однажды попыталась оставить его под дверью спальни Джонатана и Эстеллы, но получилось одно потрескивание. Лучше всего было днем, когда Эстелла в одиночестве была болтлива, утомлена и свободна.

В запертой комнате с наушниками на голове, Сэнди просиживала мучительные часы, расшифровывая записи, расклеивая этикетки и помечая даты; щелк-щелк-щелк – щелкали клавиши магнитофона, она заполняла страницу за страницей, собираясь потом изучить их.

У нее совсем не оставалось времени на то, чтобы рассылать биографии и материалы. Заброшенные и запылившиеся газеты валялись на полу, уже начиная желтеть. Несколько штук она использовала, чтобы завернуть увеличивавшуюся стопку кассет. Свертки спрятала в дальнем углу кладовки. Только когда у нее кончились деньги, сэкономленные, когда она еще в школе работала официанткой, она поняла, что нужно что-то предпринять. В то утро она отправилась в редакцию «Кроникл», белое, обшитое вагонкой здание на Мейн-стрит.

– Будьте любезны, я бы хотела поговорить с Рэем Стинсоном, – сказала она секретарше.

– Вам назначено?

– Нет. Но я уверена, что он меня примет.

Ответственный секретарь, слышавший все это из своего кабинета, вышел посмотреть, что это за нахальная девица.

– Рэй Стинсон – это я, – сказал он. – Чем могу быть полезен?

На самом деле Сэнди не была нахалкой. Но поскольку она все еще не собиралась задерживаться в Хардисоне, еще меньше – в «Кроникл», у нее возникла временная самоуверенность равнодушия. Она посмотрела на секретаршу, потом на Стинсона.

– Я бы хотела поговорить с вами насчет работы.

Через неделю, прочитав биографию и материалы Сэнди, Рэй Стинсон предложил ей работу на испытательный срок и велел приступать со следующего дня. Сначала ей давали задания, за которые никто другой не хотел браться, – день открытых дверей в клубе цветоводов, ярмарка в школе, и даже эти материалы подвергались строгой критике со стороны Стинсона. Она писала слишком торопливо, слишком бездумно, слишком небрежно. Он думал, что она серьезная молодая женщина. Возможно, он ошибся. Она сидела перед ним, уставясь в пол.

– Позвольте мне кое-что сказать вам, – твердо заявил он. – Если вы не будете считать важным то, чем занимаетесь здесь, то и никто не будет. А теперь избавьте ваши материалы от краткости или увольняйтесь. Понятно?

– Да, – хмуро ответила она.

Возмущаясь его строгим контролем, она все же в глубине души понимала, что он прав. И к своему изумлению обнаружила, что сами статьи стали получаться интереснее, когда она энергично взялась за дело, начала больше спрашивать, больше записывать. Вскоре ее подпись появлялась уже с некоторой регулярностью. Она работала с утра до вечера, подружилась с несколькими коллегами и начала в свободные часы разъезжать по Хардисону на подержанной машине, приобретенной на жалованье за первые два месяца, открывая для себя улицы, закоулки и людей, изучить которые у нее никогда раньше не бывало повода, смахивая грязь и исследуя их так, словно это были археологические находки. Она уже не так часто записывала на магнитофон Джонатана и Эстеллу, но аккуратно хранила все расшифровки.

В тот день, четыре месяца спустя, когда она наконец переехала на квартиру, которую сняла над винным магазином Райли, Джонатан помог ей погрузить в машину последнюю коробку. Он ни разу не сказал ей: «Я горжусь тобой», ни разу не произнес: «Я люблю тебя». Но когда он выпрямился, пристроив коробку на заднее сиденье, то взял ее за руку, быстро пожал – самое откровенное физическое проявление чувств, какое он когда-либо демонстрировал, – и скрылся в доме, где, стоя у окна в гостиной, из-за шторы смотрела Эстелла.

Постепенно Рэй Стинсон начал давать Сэнди задания поинтереснее – кандидаты в конгресс, дело о коррупции в отделе канализации, изменения в законах о делении на зоны, влиявшие на местную окружающую среду. Со временем Сэнди убедилась, что те местные новости, которые она втайне презирала, на самом деле часто бывают важнее для жизни людей, чем все репортажи из-за границы, и это новое ощущение значительности влияло на ее деятельность. Лишь время от времени она задумывалась, родилась ли эта теория из опыта пребывания и работы в Хардисоне или возникла, чтобы оправдать это. Тем не менее, когда редакция переехала в Бункер, ей отвели первый стол, рядом с кабинетом главного редактора. Хотя некоторые сотрудники и утверждали, что она не так уж хороша, а один даже пустил слух, что она спит со Стинсоном, в целом она вполне ладила с остальными коллегами. У нее был один неудачный роман со штатным фотографом, и после этого она хранила свои романы в тайне. Она знала, что о ней судачат – двадцать пять лет, потом тридцать, а все еще незамужем; для Хардисона это было почти сенсацией. Когда однажды зимой на нее накатило беспокойство – менялись мужчины, настроение, – она переехала в этот дом на Келли-лейн. Рэй говорил, что ей следовало бы найти возможность купить дом, что это было бы разумнее с финансовой стороны, но она не задумывалась об этом. Все равно все это было только временно. Только взглянув на дом, она тут же сняла его, за одно утро уложила вещи и вызвала грузчиков из первой попавшейся в телефонном справочнике фирмы. Она не была по натуре собирателем, предпочитая иметь немногочисленное имущество, большая часть которого была легкой и компактной.