– Нет, но…

– Вы не заметили ни малейших разногласий, не так ли, мисс Ледер, да или нет?

– Нет.

– Когда вы уходили, где была Джулия Уоринг?

– В гостиной.

– Она стояла рядом с родителями?

– Она находилась с ними в одной комнате.

– Значит, она стояла рядом с Тедом Уорингом?

– Я этого не говорила.

– Вы бы хотели получить опеку над детьми, не так ли, мисс Ледер?

Риэрдон встал.

– Возражаю. Это процесс по делу об убийстве, а не о назначении опекунства.

– Возражение отклоняется. Свидетельница ответит на вопрос.

– Во всяком случае, не думаю, что они должны достаться Теду Уорингу.

– Вы не слишком любите своего зятя, верно, мисс Ледер?

– Да, действительно не люблю.

– Больше вопросов не имею.

Сэнди минуту постояла, в голове у нее был полный сумбур. Затем она ступила с возвышения и пошла, сперва медленно, проверяя, держат ли ноги, потом все быстрее. Проходя мимо Теда, она наконец посмотрела на него, и он выпрямился и взглянул ей прямо в лицо.

Питер Горрик, наблюдая за ними из третьего ряда, пометил в своих записях этот обмен взглядами словом «уничтожающий».

Сэнди смотрела на спящего Джона, на дорогое, не изрезанное морщинами, спокойное лицо. Метель на улице наконец прекратилась, укутав весь мир толстым слоем снега. По угольно-черному, словно наконец очищенному, небу там и сям были рассыпаны сверкающие точки зимних звезд. Она листала журнал тихо и осторожно, но он открыл глаза.

– Не спится?

– Да.

Он взглянул на крошечный дорожный будильник на ее тумбочке. Его тревожило, что даже будильник у нее был такой компактный, легкий, что его нетрудно передвинуть. На нем бледно светились цифры 3.17.

– Надо заменить батарейку, – сказал он.

– Я знаю.

Они немного помолчали. Он положил руку ей на живот, но она не отреагировала.

– Знаешь, – задумчиво сказала она, – когда-то я видела сны о детях. Однажды мне приснилось, что к моей спине прикреплен ребенок, его маленькие ручки обвиваются у меня вокруг шеи и душат меня. В другой раз мне снилось, что я пинаю ребенка, как футбольный мяч.

– У всех бывают тревожные сны.

– У тебя на все есть объяснение, да?

– А тебе хочется, чтобы я сказал, что ты жуткая личность, и я тебя видеть не могу?

– Неважно.

– Почему ты не попробуешь заснуть? Хочешь, согрею тебе молока?

– Не надо мне твоего дурацкого молока, – раздраженно бросила она.

– Ну что ж, ты не возражаешь, если я попытаюсь немного поспать? Или тебе хочется поделиться со мной еще какими-нибудь фантазиями в духе Нормана Рокуэлла?

– Извини, Джон. – Она устало вздохнула. – Спи. – Она склонилась над ним, чмокнула в лоб и смотрела, как он закрывает глаза.

Она вспомнила ту ночь, когда родилась Джулия, на неделю раньше срока, как Тед позвонил ей из больницы, мы сделали это, мы сделали это, была середина ночи, август месяц, ее грудь была влажной от ночного пота, мы сделали это, мы сделали это, он быстро бросил трубку, словно позабыв, что разговаривает, как будто у него было более неотложное дело, Джулия, следующее утро, у груди Энн, еще сморщенная, мокрая, Сэнди долго казалось, что она больше похожа на лягушку, чем на человека, мы сделали это, мы сделали это, усталая улыбка Энн, любовь не приходит сразу, призналась она наедине с Сэнди, когда медсестра унесла ребенка, ты думаешь, что она есть сразу, а это не так, я даже не знаю ее. Потом она не помнила, чтобы говорила что-то подобное, выводила ту любовь, что вскоре вспыхнула с такой нежданной силой, от начала, с рождения, мы сделали это, мы сделали это, та душная летняя ночь, трубка замолкнувшего телефона в руках.

На следующий день миссис Мерфи, консультант средней школы Хардисона, позвонила Сэнди в редакцию «Кроникл».

– Думаю, вам следует знать, – сказала миссис Мерфи, – что у нас нет ровным счетом никаких успехов с Джулией.

Сэнди рассердил ее холодный тон.

– Что это значит?

– Это значит всего лишь, что она явно решила никоим существенным образом не участвовать в наших обсуждениях. Похоже, она считает, что просидеть весь курс молча – это в порядке вещей. А если и открывает рот, так только затем, чтобы дать краткий ответ и такой, какого, по ее разумению, я жду. Я должна настоятельно порекомендовать, чтобы вы подыскали другого врача, который сможет уделять ей больше времени. И хорошо бы провести такой же профилактический курс для Эйли, хотя она, похоже, несколько поспокойнее.

– Хорошо, – коротко ответила Сэнди.

– Так я могу полагать, мисс Ледер, что вы доведете это дело до конца? – настаивала мисс Мерфи после того, как продиктовала Сэнди фамилии и номера телефонов двух детских психиатров, работающих в больнице Хардисона.

– Можете полагать все что вам угодно, – не могла удержаться от колкости Сэнди, прежде чем повесить трубку.

Минуту она разглядывала клочок бумаги, на котором послушно записала фамилии врачей, потом запихнула его в свою большую сумку вместе с неоплаченными срочными счетами, обертками от конфет и скомканными бумажными салфетками.

Тед беспокойно расхаживал по квартире, к стене – от стены, к стене – от стены, сама атмосфера тишины и покоя действовала угнетающе.

Снег был слишком глубоким для катания на машине, он не мог пойти на риск застрять, чтобы пришлось звать на помощь.

Пойти было некуда.

Больше всего ему не хватало звуков вокруг, звуков, бывших его частью, частью жизни – бренчат кастрюли, его девочки бранятся или смеются, или напевают выдуманные песенки, кто-то возится в душе, – суматохи семейной жизни. Телефон молчал. Почти никто теперь не звонил ему; разве что Карл иногда.

Такое же ощущение пришло к нему, когда он только переехал сюда с Сикамор-стрит. Тишина, чистота и порядок. С чего он решил, что ему нужно именно этого? Это полное отсутствие семьи, точно такая же пустота, которую ему удалось как-то заполнить. Теперь благодаря легкомыслию или невезению все это снова было утрачено.

Последний раз он виделся со своей матерью шесть лет назад. Он был на стройке в Пенсильвании и решил проехать семьдесят миль, чтобы навестить ее. Они с мужем управляли мотелем, жили там же, в маленькой бесплатной квартире. Ее лицо, когда он вошел, – ЧЕМ МОГУ БЫТЬ ПОЛЕЗНА? – крашеные черные волосы, стянутые в неряшливый пучок, огромные руки, выпиравшие из запачканного хлопчатобумажного платья кусками дряблого жира – к тому времени она весила около трехсот фунтов. Она не сразу узнала его.