Как только присяжные снова расселись по местам, всматриваясь в лица участников процесса, отыскивая намеки на то, что произошло в их отсутствие, пытаясь понять, не изменилась ли атмосфера, Фиск медленно приблизился к свидетельскому месту, окинул Парселла пренебрежительным взглядом и повернулся к присяжным. Прежде чем снова обратиться к свидетелю, он тряхнул головой.

– Мистер Парселл, – начал он, – пока Тед Уоринг работал у вас, продвигали ли вы его постоянно по службе?

– Да, но…

– Не будет ли справедливо утверждать, что вы бы делали это лишь в том случае, если он хорошо справлялся с работой?

– Ну, да, но…

– Доверяли ли вы ему единоличное руководство объектами, где находилось оборудование на тысячи долларов?

– Возможно.

– Случалось ли когда-нибудь, чтобы он воровал у вас деньги, мистер Парселл?

– Он украл у меня мой бизнес.

– Я повторяю вопрос. Воровал ли он когда-нибудь у вас деньги?

– Наличные – нет.

– Он имел дело с многочисленными подрядчиками и клиентами. Возникало много возможностей для взяток, что, не сочтите за оскорбление, как я понимаю, представляет некоторую проблему в вашей отрасли. Были ли какие-нибудь свидетельства о том, что мистер Уоринг замешан в чем-то подобном?

– Нет. А я все-таки сочту это оскорблением, СЭР. Я и не подозревал, что ваша профессия в последнее время получила какой-то приз за неподкупность.

Присяжные захихикали, и Фиск – тоже; он принужденно засмеялся.

– Итак, – продолжал он, – жаловался ли вам на мистера Уоринга когда-нибудь хоть один клиент?

– Нет.

– Опаздывал ли он когда-нибудь на работу?

– Я такого не припоминаю, но…

– Забывал ли он расплачиваться за кофе? Еще за что-нибудь? Вообще хоть что-нибудь, мистер Парселл?

– Ничего подобного не было. Он просто…

– Мистер Парселл, верно ли, что ваша фирма настолько задолжала, что вы были вынуждены прибегнуть к главе одиннадцать?

– Ну и что?

– Правда ли, что Тед Уоринг ушел из вашей фирмы лишь когда у вас осталось мало работы для него?

– Работа у него была.

– Верно ли то, что многие клиенты, перешедшие к нему, сделали это потому, что их беспокоила ваша платежеспособность?

– С нашей платежеспособностью все было бы замечательно, если бы Уоринг не нанес мне удар в спину.

– Похоже, вы очень сердиты на него, мистер Парселл.

– Просто я не люблю людей, на которых нельзя положиться, – ответил Парселл.

– Или людей, которые удачливее вас?

– Возражаю, – вмешался Риэрдон.

– Я снимаю этот вопрос. Давайте поговорим о вашем посещении фирмы «Уоринг и Фримен». Возможно, именно Тед Уоринг почувствовал угрозу с вашей стороны, когда вы ворвались к нему, желая отомстить?

– Я не собирался мстить.

– А что же вы собирались сделать, мистер Парселл?

– Не знаю.

– У меня больше вопросов нет.

– Он не чувствовал угрозы, он чувствовал вину, – выпалил Парселл. – Вину.

Фиск внес протест, и судья распорядилась, чтобы последние слова вычеркнули из протокола.

И все же, когда Парселл, наконец, покинул свидетельское место, он на мгновение задержался возле стола защиты, и его глаза, обращенные на Теда, хитро и победоносно сверкнули.

Сэнди единственная из свидетелей имела особое разрешение, позволявшее присутствовать на судебных заседаниях, даже когда она прямо в них не участвовала. Но ей пришлось уйти до того, как Парселл закончил давать показания, поскольку у нее не было подобного разрешения, освобождающего ее от работы, и ей часто приходилось разрываться, пытаясь совместить эти два занятия, при этом, получалось, в ущерб и тому, и другому. Сейчас она сидела на третьем этаже перестроенного школьного здания, где городской совет собрался на специальное заседание – обсудить кандидатов на замену начальнику полиции Хардисона, который, после восемнадцати лет службы, выразил ясное намерение в конце месяца уйти в отставку. Хотя было немало сетований по поводу спешки, слухи о существовании медицинских показаний – рак легких? простата? – сильно умерили жалобы. Взгляд Сэнди переместился на незашторенные окна, гладкие блестящие перегородки между сумраком снаружи и внутри. На противоположной стороне улицы мусоровоз собирал возле каждого дома фиолетовые, голубые и желтые контейнеры. С недавних пор «Кроникл» завалили письмами к редактору с жалобами на неэффективность новой системы использования вторсырья. Были и такие, кто не особенно верил в то, что содержимое всех контейнеров не сваливается в одну кучу, как только они исчезают из виду. Людям требовались доказательства. Она снова повернулась к длинному столу в передней части помещения, за которым сидели шесть членов совета, возле них в беспорядке стояли картонные коробки с пончиками и бумажные чашки с кофе. Они казались ей далекими, расплывались, словно она смотрела заседание, записанное на пересохшем и потрескавшемся куске кинопленки, где звук то шипит, то вовсе пропадает. Даже резкие голоса, все больше повышавшиеся, мало привлекали ее внимание. Блокнот у нее на коленях оставался чистым, ручка не двигалась.

Уэбб Джонсон грохнул рукой по столу.

– Черт побери, – произнес он. – Да что с вами со всеми? Думаете заполучить сюда какого-нибудь хвата из центра? Во-первых, не получите. А во-вторых, с чего бы вам этого хотеть? Зачем нам человек со стороны, вот в чем вопрос. У нас есть заместитель, который уже десять лет служит этому городу, полицейский Рик Джерард. Никто не знает проблем этого города лучше, чем он.

Члены совета вежливо выслушали его. Джерард был шурином Джонстона, неплохой человек, но широтой кругозора не славился.

– Послушай, Уэбб, – начала Дина Фредриксон. – Мы все знаем, что Джерард прекрасный полицейский. Но положение меняется, уровень преступности в Хардисоне за последние полтора года приблизился к четырем процентам. Не знаю, как ты, но я с этим шутить не намерена.

При упоминании уровня преступности члены совета стали тревожно поглядывать в конец комнаты, на Сэнди. Они давно привыкли к ее присутствию на заседаниях, оно их даже несколько подстегивало, и они частенько тайком оглядывались на нее, проверяя, записывает ли она во время их выступлений, надеясь, что их имена появятся в печати. Но с недавних пор они стали сторониться ее, и само слово «преступность» лишь увеличивало это чувство неловкости, потому что липло к ней, как запах пота.