Просеивая муку, сбивая крем, выпекая, она между делом выглядывала в гостиную убедиться, что Эстелла не ускользнула снова в постель, что у Джонатана достаточно мирное расположение духа и он вряд ли станет потчевать Теда гневными тирадами по поводу состояния послевоенного общества, которые частенько могли продолжаться часа по два. На самом деле ожидание гостя было для них таким непривычным занятием, что все они с подозрением поглядывали друг на друга, прикидывая, во что может вылиться это совместное времяпрепровождение. В последнюю секунду Сэнди подхватила с пола в коридоре груду газет и запихнула к себе под кровать.

– Все будет замечательно, – шепнула она Энн. – Ты такая красивая.

Сидя на диване, Тед отодвинул в сторону кусок припоя и сломанное радио, стоявшее у ног.

– Когда я была маленькой, их делали из свинца, – сказала Эстелла, разглядывая припой. – А теперь свинца не найдешь. Странно, не правда ли, как пропадают вещи? Интересно, куда они деваются. – К вечеру она надела платье в оранжево-голубую полоску, черную шерстяную шаль и чулки с золотыми крапинками. Ее полные округлые щеки заливал румянец, а глаза маслянисто блестели. – Так забавно, правда? Я всегда обожала вечеринки. Не могу понять, почему мы перестали их устраивать. – На мгновение она забылась и отвела взгляд, но, к облегчению Энн, быстро пришла в себя. – По-моему, нам надо это делать почаще. Да, действительно надо.

Тед улыбнулся и ничего не ответил. Понаблюдав за ним несколько раз в компании, Энн поняла, что Тед не способен поддерживать светские беседы, задавать ничего не значащие вопросы, которые придают непринужденность разговору, вообще не умеет изображать хоть какое-то подобие легкой болтовни. Возможно, это было одно из тех занятий, которым ему некогда было предаваться, когда он так торопился заработать себе на жизнь.

Энн взглянула на часы.

– Цыпленок наверняка уже готов. Почему бы вам всем не пойти к столу?

Пока Энн подавала, Сэнди через стол открыто разглядывала выступавшие жилы на обнаженных руках Теда.

– Ты поднимаешь тяжести?

– Нет, только инструменты.

– Как это мужественно.

– Сэнди, – предостерегающе произнесла Энн, садясь на свое место.

– Все в порядке, – со смехом сказал Тед.

– А ты собираешься строить воздушные замки?

– Для принцесс вроде тебя?

Она улыбнулась, вздернула голову.

– Я собираюсь строить то, что захочу, – сказал он.

– По-моему, это не слишком многообещающая деловая стратегия.

– Смотри и учись, – ответил Тед. – Смотри и учись.

– Возможно, я так и сделаю, – отозвалась Сэнди.

Энн запихнула в рот порцию фасоли, чтобы не пришлось вступать в эту непривычную словесную перепалку. Внезапно на нее навалилась усталость, она чувствовала себя медлительной и неповоротливой, а собственные искренние старания казались ей еще глупее, чем всегда. Эстелла во время еды мурлыкала себе под нос.

– Видишь ли, – продолжала Сэнди, – для нас целое событие, что ты удостоил нас своим посещением. Наверное, Энн говорила тебе, что мы здесь в городе считаемся чем-то вроде отверженных?

Эстелла недоуменно посмотрела на нее.

– Почему ты так говоришь? Вы, девочки, пользуетесь успехом, совсем как я в вашем возрасте.

– Она собирается употребить слово «кавалеры», я точно знаю, – пробормотала Сэнди. Она обернулась к Эстелле. – «Кавалеров» больше нет. Как свинца. Просто исчезли, и все. Тебе так не кажется, Тед?

Тед издал короткий смешок и обратился к Джонатану.

– Энн говорит, вы обучаете музыке.

– Я не обучаю музыке, – сердито ответил Джонатан. – То, чему я обучаю, не имеет к музыке никакого отношения. Музыка непознаваема, ей невозможно научить. Я учу детей, как читать черные значки на бумаге и как извлекать нечто, приблизительно напоминающее звук, который одурачит их матерей и заставит платить мне. Это не имеет ничего, повторяю, абсолютно ничего общего с музыкой.

Тед улыбнулся и взял еще кусок. Было похоже, что он просто считает их людьми со странностями. Эксцентричными людьми. Он, видимо, не понимал, как они опасны.

Тем не менее, когда Энн провожала его к машине, прежде чем сесть за руль, он повернулся к ней и сказал: «Я считаю, нам лучше пожениться». Именно так и сказал. И она согласилась.

Она поцеловала его на прощанье и пошла домой убираться.

Энн и Тед зарегистрировались три недели спустя в Нью-Йорке. До отъезда она ничего не говорила Джонатану и Эстелле о своих планах, страшась не того, что они могли бы как-то реально помешать – она знала, что они на это не способны, – а того, что ее собственная решимость могла бы поколебаться. Она не могла представить, как родители станут готовить себе еду, вовремя оплачивать счета за телефон и электричество (еще одна из хозяйственных забот, которую Энн взяла на себя после того, как у них по многу раз отключали и то, и другое), сами выносить мусор. Она опасалась, что они могут в буквальном смысле задохнуться под этими грудами. Она оставила им короткую записку о своих намерениях.

Когда Энн и Тед пришли за свидетельством о браке, в регистрационном бюро шла реконструкция, и его временно перевели в отдел автотранспорта. В тускло освещенной, похожей на пещеру комнате все еще висели прежние таблички – «Жалобы», «Нарушения», «Возмещение ущерба». Впереди них сидела женщина в полотняном костюме с пятнами пота и громко обменивалась шутками со своим женихом, подсчитывая количество разводов у каждого из них, чтобы заполнить необходимые бланки. Как большинство других пар, сгрудившихся на раскладных стульях, склонив головы, теребя края своих документов, Тед и Энн почти не разговаривали, пока не назвали их имена.

После они зашли в ювелирный магазин в квартале от бюро и примерили золотые кольца. Энн отдавала предпочтение обыкновенному тонкому колечку, но Тед, поначалу вообще сомневавшийся, стоит ли ему носить его, выбрал широкое, блестящее. «Если тебе такое не нравится, возьми, какое хочешь, а я куплю это», – предложил он. Но сама мысль о таких непарных обручальных кольцах показалась Энн зловещей, и она выбрала точно такое же, как у него. Оба кольца она припрятала в свой плетенный из соломки кошелек до настоящей церемонии на следующее утро.