Закончив школу, она пошла учиться на медсестру. Не стала дожидаться осени, а начала учебу через две недели после выпуска. Другие студентки снимали дома или квартиры вдвоем, втроем или вчетвером, ванные у них вечно были завешены белым нейлоном, похожим на полоски от фаты новобрачной, а Энн жила дома. Каждое утро, прежде чем отправиться на занятия, она оставляла завтрак для родителей. Часто, вернувшись домой, она находила его на том же месте зачерствевшим, хотя они явно побывали на кухне, ели что-то другое, оставили за собой испачканную посуду. Сэнди, которая еще училась в школе, дома почти не бывала. Энн никогда не могла точно вычислить, куда она пошла. Она, конечно, была с мальчиками. Но где?

Тед нашел работу в строительной фирме, специализировавшейся на новомодных многоквартирных конструкциях, которые начинали вырастать на окраинах пригородов. Хотя конечные результаты не производили на него впечатления, все же не было для него ничего более притягательного, чем их голые каркасы вдоль дороги, линии и углы свежего белого дерева, уравновешенность. На работе он говорил мало, но внимательно присматривался к тем, кто работал дольше, и быстро перенимал их приемы. По вечерам он изучал бухгалтерию, проектирование и архитектуру. Хотя он не жалел о своем решении отказаться от учебы в колледже, он тайком доставал конспекты по общеобразовательным предметам, которые преподавались в вечерней школе, и разбирался в них. Он не мог припомнить, чтобы в доме его родителей хоть раз появлялась книга, и оказался совершенно не готов к иному пространству, которое вдруг открылось перед ним, вокруг него, внутри его, пространство, которое могли предложить только книги. Он открыл в себе особенную любовь к Эмерсону и Торо, найдя в них подтверждение своему естественному одиночеству и вере в способность к совершенствованию. Он скрывал эту свою новую страсть к чтению, страшась, что слова могли бы умалить ее значение, и она вызревала в темноте. Однажды, когда Энн приехала к нему на уик-энд, он спрятал все книги – их теперь было больше двадцати – в заднем чулане. Обычно он предпочитал приезжать на машине в Хардисон, и там они встречались в доме у его родственника или – иногда – в мотеле E-Z на 87-й трассе.

Однажды, когда Тед был на уик-энде в Хардисоне, они лежали, сплетясь в объятиях, на поношенных простынях под золотистым стеганым одеялом, покрытом пятнами, в мотеле E-Z. Их любовные объятия были странно безмолвными, напряженная схватка, стремление к соединению, не исторгавшее у них ни единого слова, ни звука. Но потом, в недолгие минуты расслабленной близости, Тед тихим доверительным голосом рассказывал, как никому прежде, о своих мечтах и желаниях, о планах, которые он строил каждую неделю, создавая собственную жизнь с уверенностью человека, у которого нет другого выбора. Для Энн это звучало как колыбельная, этот голос, эта жажда, это отсутствие сомнений, и она укрывалась в нем, а он обхватывал ее рукой и продолжал говорить; прежде никто никогда по-настоящему не слушал его. Изредка он даже вспоминал о прошлом.

– Мой отчим обычно садился за завтраком напротив меня и говорил: «Знаешь, чью овсянку ты ешь? Мою. Знаешь, чьей туалетной бумагой ты каждый день пользуешься? Моей. Знаешь, на чьем стуле ты сидишь?» И если я не отвечал «на вашем», он доставал ремень. Пару раз соседи, увидев, как он гоняется за мной по двору, вызывали полицию.

– Как же ты выдерживал это? – спросила Энн.

Он улыбнулся.

– Уходил к себе в комнату, прикалывал на плечи полотенце и воображал, будто я – супермен. Все прыгал с кровати – летать учился.

Они услышали, как на стоянку мотеля въехал грузовой трейлер.

– Я вот думала, может, завтра вечером ты придешь к нам домой поужинать, – предложила она, запинаясь. – Познакомиться с моими родителями.

– Конечно.

Небрежность его ответа заставила ее вздрогнуть. Она подтянула одеяло повыше.

– Они не похожи на других родителей.

– Ты говорила. Что ж, мне их особенно не с кем сравнивать. – Он улыбнулся и поцеловал ее грудь.

На следующее утро она ушла рано, пока он спал тем глубоким сном, который ничто не могло потревожить. Была поздняя весна, и Сэнди, вернувшись из колледжа, пила на кухне кофе, когда туда вошла Энн и вздохнула, словно впервые увидев, насколько она запущена. Она взяла губку и чистящий порошок и начала убираться. Сэнди, которая по утрам никогда не бывала в настроении, с любопытством наблюдала за ней со стороны.

– Я все же никак не пойму, зачем тебе хочется приводить его сюда, – сказала она, приподняв свою чашку, чтобы Энн смогла протереть стол. – Зачем давать им возможность все тебе испортить?

– Они будут вести себя хорошо.

– Джонатан и Эстелла могут иногда – иногда – быть вполне сносными, это я признаю. Но они никогда не бывают «хорошими». Что именно ты имеешь в виду под словом «хорошо»?

– Отстань от меня со своей семантикой. Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду.

– Я знаю, что тебе до сих пор необходимо их одобрение. Вот только не могу сообразить, почему.

– А тебе только хочется доказать, что ты в нем не нуждаешься.

Сэнди поставила чашку и спокойно взглянула на Энн.

– Ты его любишь?

– Да.

Сэнди кивнула.

– По-моему, я не такой человек, чтобы влюбляться.

– Кого-нибудь найдешь.

– Не уверена, что хочу, – задумчиво произнесла она. – Не хочу, если любовь значит вот это, – сказала она, указывая на стол, который Энн отчищала с возраставшим усердием. – А для женщин так всегда и бывает, правда? Так или иначе, похоже, что любовь вечно, в конце концов, влечет за собой губку и «Аякс». Разумеется, только не для Эстеллы. Боже правый, ну и выбор. Нет, благодарю вас.

Энн пристально посмотрела на нее.

– А ты сегодня вечером собираешься вести себя прилично?

– Конечно. Со мной-то у тебя хлопот не будет.

Убравшись на кухне, Энн отправилась в супермаркет и купила цыпленка для жарки, зеленый горошек, картошку и продукты для лимонного пирога. С недавних пор она пристрастилась к чтению кулинарных книг поздно вечером, когда больше уже не могла сосредоточиться на учебниках по химии и молекулярной биологии, которые, казалось, имели так мало общего с тем, что вначале привлекало ее в профессии медсестры. В тщательно расписанных рецептах заключалось для нее нечто непреодолимо успокаивающее. Она никогда не меняла указанных продуктов, всегда смешивала все ровно столько, сколько полагалось, и носила при себе таймер, даже когда шла в ванную.