В баре было неуютно. Бестолковые официантки таскали салаты и пиво. Явилась баскетбольная команда, двенадцать огромных пацанов скопились у стойки, выпяченные зады нависли над столиком наших героев; среди них был один гений игры, позже прогремевший на всю страну смертельной передозировкой крэка.
Я тебе не звонил, потому что надеялся еще на один вариант. «Путни продакшн» поставила наш проект на обсуждение совета. Большинство было «за», но тут явился один гад, у которого толстый пакет акций. Вот видишь как. Вот так. Ну, в общем… Прости, мысль куда-то в сторону потекла, в клозет. В общем, еврейская везуха. Этот тип говорит: русский проект только через мой труп. Такое, видишь ли, непреодолимое препятствие, проспиртованная лошадь. Оказывается, его в Москве вашей сраной обидели. Он ждал, что ему прямо у трапа красный ковер раскатают, все-таки всемирный богач приехал с идеями сотрудничества, а его никто даже не встретил в аэропорту. Ты лучше меня знаешь этих распиздяев из Госкино. Он в лучшую гостиницу направился, а его и в худшей не ждут. Так оказался миллиардер один среди варварской толпы. Довольно острое ощущение, не находишь? Оно тебе знакомо? Да откуда, Саша? Хорошо, не уточняй. Главное состоит в том, что именно таким идиотским образом «комухи» подрубили твой «Звездный восьмидесятых». Чапский посмотрел на часы и вылил в себя остатки пива. Пора на посадку. Корбах заплатил по счету, и он не возразил.
11. Промежуточные или окончательные?
Все вокруг подводило нашего АЯ к какому-то промежуточному, если не окончательному, итогу. Разрушена любовь. Разрушен проект. «Черный Куб» как-то перекосился, как будто спицу свою потерял и осел на банальную поверхность. Коллеги смотрят какими-то странными взглядами. Может быть, Саламанка уже настучала про «порошки счастья»? А где, кстати, эта Мата Хари мировой революции? Может, сделала харакири в своей проституции? Товарищ, верь, не трилла ради (это от русского «триллера»), не гонораров жирных для, не в ожидании награды мы вспоминаем эту… правильно, читатель – рифма проста. Исчезла даже и эта баба, а ведь не помешала бы теперь, когда спорный вопрос отпал. Обещала появиться через пару дней, а отсутствует уже пару недель.
Но вот звонок в ночи: она! Малость охрипла то ли от водки, то ли от избытка рокочущих и рычащих в родной речи. Да вы откуда, комрад Саламанка? Из Пешавара, хохочет она. Сидим тут, вас поджидаем. Не дождетесь, мы не приедем. Вы лучше ко мне приезжайте, потрахаемся. Что за наваждение эта чертова шпионка! Реальный ли это субъект текущей биологии? Не померещилось ли Александру Яковлевичу? Не кошмарчик ли это той вогнуто-выгнутой сексуальности, что вечно тлеет в нем чеховской чахоткой?
– Значит, капитулировали, мистер Корбах? Детки вам, значит, дороже мировых шедевров? – Странное какое-то разочарование льется теперь из Пешавара или из телефонной будки возле кино «Двуликий Янус». Казалось бы, ликовать надо: вот, мол, как перед нами трепещут отщепенцы, ан недовольна офицерша, как будто ее проект тоже затрещал.
– Да-да, так и передайте: детки дороже.
– Ну, мы с вас все равно не слезем!
– Не возражаю, мадам.
– Прекрати провоцировать, мерзавец! – прокатилось в телефоне с такой силой, как будто дрогнула пакистано-афганская граница. – Будешь врать, что трахал меня? Никто не поверит! Хочешь, чтобы детки были живы, продумай всю свою жизнь! Жди рандеву, но дрочить на революцию перестань! – Отбой. Завыла преисподняя, сквозь которую, без сомнения, проложены все телефонные связи.
Взвыл и Александр Яковлевич. Горе мне, еврею, не признавшему родства, опозорившему и военно-русскую родину! «Белая лошадь», хлынь в меня неудержимым потоком, соедини хоть с чем-то родным на свете! Отщелкивая телефонный код Республики Гаити, он не выпускал изо рта увесистую, однако стремительно теряющую в весе бутылку. Любезнейший вкрадчивый голос то ли девушки, то ли ягуара осведомился, кому звонит столь великолепно пьяный месье. Звоню в резиденцию господина Шапоманже, mon chat actual.[179] Соединяю вас с резиденцией министра внутренних дел. Да я не министру звоню, а просто мужу моей жены, так вашу! Алло, резиденция министра Шапоманже слушает! Послушайте, что за вой там у вас, что за стоны, что за петушиные рулады?
Степа и Лева, два комсомольца Страны Советов, держат две отводные трубки. Не волнуйся, отец, это просто бабушка Фуран пришла со своим шантеклером. А правда, батя, ты миллиардером стал в США, c’est vraiment? Ce n’est pas vraiment,[180] дети-негодяи!
Так когда-то резвились в шутках: отец-подлец, дети-негодяи. Вы такую даму, прошу прощенья, знаете, Мирель Саламанку? Госпожа министерша в этот момент берет третью отводную трубку. Не волнуйся, Сашка, Мирель Коллонтай Саламанка давно у нас на учете. Четвертую трубку берет сам барон Вендреди. Хороший грузинский акцент. Послушайте, месье Саша, хочешь хорошо покушать, выпить, приезжай немедленно. Мы тут накопили много всего хорошего. Вокруг хорошего мало, а внутри хорошего очень много. Спасибо за приглашение, другого я от тебя и не ждал, барон. В тропиках рождаются широкие натуры, поселяются большие души. Север при всей своей философии лишен братства древних караванных путей. Вот я, например, оказался здесь одинок, как перст. Нет, не как перс, а как аллегорический палец. Аллегорический, correctетепt. Не тот, у которого девять подвижных братьев, но аллегорический, сродни гоголевскому «Носу». В общем, еду к вам на роль бывшего мужа, то есть одного из ваших зомби.
Перед отъездом надо попрощаться с памятниками любви. Так полагается в среде современного байронизма. Так же было и во времена «нового сладостного», а то и еще раньше. Много раньше. Взмываем в лифте на бастион башни царя Соломона. Все стекла этих пентхаусов давно выбиты, гуляет свора ветров, вздувает оставшиеся занавески. Банные халаты бродят по комнатам, что твои гаитянские призраки. Вздувшиеся каким-то неведомым говном туалеты смертельно разят. В углу бастиона сидит согбенный и страждущий брат по любви Омар ибн-Кесмет Мансур. Саша, я получил официальное извещение о разводе, плачет он. Несправедливо, брат! Как-то противоречит этот акт законам Хаммурапи. Пусть я не был любим, но я все-таки хранил ее тайну. Эй, браток, держись, сейчас тебя сдует вместе с этой тайной! Ну вот и сдуло. Тайна Норы Мансур, нелепо размахивая махровыми крыльями, пытается присоединиться к клину гусей и тает в сумерках.
Последняя надежда на что-то прекрасное ждет тебя, Саша, на холмах Мэриленда, где благородные лошади шелковыми своими гривами и хвостами овевали вашу первую встречу. Но что это? Лишь расклеванные стервятниками скелеты коней пасутся теперь на голубых склонах, да и они медленно осыпаются в прах прямо перед твоим взором. Охолощенный, тащится из рощи производитель, с которым ты вел свои диалоги осенью 1983 года. В приверженности своей к существованию, то есть к мясистости, он стал огромен, как битюг Александра Третьего. Медленно разворачивает к тебе свои великолепные ягодицы и раскорячивается срать. Выпучивается из-под хвоста пожарный шланг сероватого кала, обрывается, падает яблоками и снова тянется шлангом. И срет он, и срет. Облокотившись на тот же самый забор, Александр Яковлевич Корбах с такой же сраной медлительностью все плачет и плачет.
12. Get up, Lavsky!
Ну, хватит этого говна! Он еще может вернуться к жизни, к глубокой прозрачности флорентийских небес. Тот, кто намерен его спасти, медлит просто из чувства такта. Надо же дать пьяному человеку проспаться. Ему надо встать, ужаснуться перед своей физиономией в зеркале ванной, выжать полтюбика пасты в пасть, долго там шурудить подвывающей электрощеткой, трясти башкой, сбрасывать быль и небыль вчерашнего, вдруг вылупляться в зеркало с ощущением, что вылупившийся ему не родня, бормотать «на хуй, на хуй», профузно отблеваться и стонать над отощавшим животом.
Наконец, когда доходит до кофе, раздается дверной звонок. Наш герой сволакивает свое тело вниз по лестнице. Наверное, опять студенческие курсовые, эти гадские мидтермс,[181] чего же еще ждать. Открывает. В глаза ему и во все лицо смотрит февральский день 1988 года. Упавший за ночь снег дарит запах детства и родины. На ступеньках в неисправимо ковбойской позе, хоть и в кашемировом пальто, сдержанно посвечивая немолодыми, но полными юмора глазами, стоит спаситель погибающего индивидуума, беглый миллиардер нашего триллионного романного (по сведениям журнала «Форбс») бизнеса Стенли Франклин Корбах собственной персоной. «Get up, Lavsky! Collect your limbs and all drops of your consciousness! It’s time to do the real things!»[182]
