Снова, в который уже раз со времени встречи двух корбаховских ветвей, в голову приходила детская идея – броситься к Старшему Брату, то есть к четвероюродному кузену Стенли Франклину Корбаху. Если уж раньше чванился, то теперь сам Бог велел – ведь угрожают маленьким Корбахам, русским носителям еврейского гена из дома Кор-Бейт, прослеженного конторой Фухса аж до времен Навуходоносора. Стенли с его рычагами в этой стране может подключить здешние тайные службы, а те попросту скажут «рыцарям революции»: если вы нам сделаете больно, мы вам сделаем очень больно; лучше воздержитесь, и мы воздержимся. Там это просто называется: reciprocity.

Как от зубной боли стеная, Александр позвонил в «Галифакс фарм» главе тамошнего секретариата мисс Роуз Мороуз. Ее там не оказалось. Она здесь больше не работает, сэр. Только тогда вспомнилось: да ведь Четвертое же Исчезновение сейчас происходит! Из-за своих мелких бед забыл об историческом событии! В «Галифаксе» теперь, должно быть, сидит Кинг-Конг, Норм Бламсдейл. Он наверняка перетряхнул весь штат исчезнувшего президента.

«Разрешите поинтересоваться, кто звонит? – спросил любезнейший женский голос: Мэриленд не оскудел еще любезными секретаршами. Услышав в ответ имя „Алекс Корбах“, голос на секунду запнулся, но не потерял баланса: – Простите, сэр, у меня есть указания на случай вашего звонка. Вас очень просят поговорить с одним из членов семьи. Не будете ли вы столь любезны подержать трубку в течение минуты?»

Теперь уже он споткнулся, но в отличие от секретарши почти потерял баланс. Неужели она оставила какой-нибудь телефон для связи? С этими новомодными сотовыми аппаратами можно ведь звонить отовсюду, хоть из гробницы Хаммурапи. Вот он звонит у нее в рюкзаке в тот момент, когда она счищает пыль с таблички, гласящей: «Женщина, оставившая мужчину, подлежит наказанию плетьми», нет-нет, наоборот: «Мужчина, вынудивший женщину уйти, подлежит повешенью».

– Хелло, Алекс, – послышалось в трубке. – Это Марджи. У вас есть новости?

Еще один спотыкач. Безобразная раскачка на натянутой проволоке собственного седалищного нерва. Нет, все-таки ухватился обеими руками. Раскорячившись, выпрямляюсь.

– Я как раз звоню, Марджи, чтобы у вас что-нибудь узнать.

– Приезжайте сюда. Я пошлю за вами самолет.

– Да где вы?

– На Корсике, – был ответ.

– Нет-нет, Марджи, как я могу?

Несколько секунд длилось молчание, потом дрожащий голос произнес:

– Ну пожалейте меня, Алекс! Приезжайте!

– Нет-нет, Марджи, как я могу, если просто не могу! – Он повесил трубку.

10. Опять фиддлстикс

Вдруг через несколько дней ситуация с фильмом разрешилась сама по себе, и самым неожиданным образом. Разразился новый сильнейший скандал в администрации. Нечто вроде Ирангейта, только с той разницей, что на этот раз все раскрылось сразу. Опять сработала диспропорция и дезориентация власти в демократической супердержаве. Снова оказалось, что империя не может существовать без тайных операций, в то время как демократическая структура требует полной гласности.

На этот раз речь шла о подспудных нарушениях торговых санкций против режима апартеида ЮАР в обмен на ее существенные услуги проамериканским повстанцам в коммунистической Анголе. Разоблачительницей снова оказалась «Вашингтон пост», сумевшая за последние десятилетия, несмотря на повышенную влажность в долине Потомака, вырастить крепкую школу журналистов-сыщиков. В первой же публикации, занявшей половину головной полосы и целый разворот внутри основной секции, имя Эдмонда Пибоди упоминалось по крайней мере две дюжины раз. Фигурировали также и его портреты: один персональный, один на заседании совета «Старой Конторы», один с министром важных дел, а один даже с миловидной женой и очаровательной собакой.

В отличие от полковника морской пехоты Оливера Норта, Пибоди, который, к удивлению Алекса, оказался еще и полковником авиации, то есть коллегой полковника Денисова из намечавшегося сценария, темнить не стал, а при первой же возможности заявил следующее: «Существуют некоторые обстоятельства, когда некоторые органы не могут выносить некоторые свои операции на обсуждение конгресса. Некоторые акции против апартеида мы также не могли выносить на открытое обсуждение, чтобы не сделать их полностью бессмысленными. Требования бескомпромиссной гласности в работе некоторых учреждений ставят под вопрос само существование этих учреждений. Period». Последнее словцо означает нечто вроде русского выражения «И точка!». В данном контексте вполне уместно было бы добавить к нему уже полюбившийся нам fiddlesticks. Фиддлстикс – и точка!

Уставшее от Ирангейта общество на новый скандал реагировало довольно вяло, однако газеты и телевидение не без злорадства сообщали, что «Старую Контору» трясет от крыши до подвалов. Как глубоки последние, никто все-таки не знал. Промелькнуло сообщение, что Пибоди отстранен от должности, но не падает духом. Какая-то корпорация уже предложила ему кресло, в котором он будет получать в три раза больше своей учрежденческой ставки. Вот почему люди уходят из правительства в таком хорошем настроении, комментировал комедиант Джонни Карсон. Там, очевидно, только и мечтают, когда их выгонят с позором. Таковы курьезы демократии, господа: столпы отечества трясутся, критиканы и насмешники укрепляют авторитет.

Прощай, Пешавар, подумал Александр, как только прочел первую разоблачительную публикацию. А ведь Пешавар уже несколько дней казался ему каким-то лермонтовским Кавказом. Уехать в Пешавар – вот идеальный ответ на чей-то отъезд в Ирак! Там, в Пешаваре, вся моя неразбериха уляжется, останутся только горы, граница, война, диктофон, видеокамера, лэптоп. Никто не будет знать, где я. Можно было бы обмануть даже поэтическую сучку Мирель. Назначить ей свидание, в последний раз поддаться искушению и сразу улететь в Пешавар. Теперь прощайся со своим Пешаваром, сказал он себе, сворачивая газету. Теперь все у тебя начнет утекать из рук. Плавиться, смердеть и утекать.

Антигерой страны полковник Пибоди однажды ему позвонил: «Я просто хотел сказать, Алекс, что очень сожалею о случившемся. Хотите верьте, хотите нет, но мне больше всего будет недоставать моего скромного участия в вашем со Стивом замечательном проекте. Все-таки верю, что он воплотится в жизнь. Чапский – это настоящий генератор идей. А вы просто редкий художник. Всего вам хорошего и огромный привет от жены. Она полностью разделяет мои чувства».

Остался только Чапский. Теперь по логике вещей и он начнет плавиться, смердеть и утекать. И впрямь, Чапский в лучших традициях режиссерского сословия сразу после скандала исчез с горизонта. Прекратились ночные звонки с заливистым вываливанием переполнявших толстое пузо идей, с шутками в лучшем варшавско-чикагском стиле: «Hallo, old chap, this is your old Chapsky!»[178] Переборов гордыню, АЯ сам позвонил в Эл-Эй. Любезнейшая секретарша сказала, что босс сейчас «за морями», но как только появится, ему будет немедленно доложено о звонке мистера Корбаха. В голосе ее Александру послышалась нотка сожаления. Впрочем, какие могут быть эмоции у этих автоматов любезности.

Наконец Чапский позвонил. Почему-то из Афин. Он был явно в своей сумрачной фазе: ноль хохм, ноль уменьшительных, ноль мата. Он через час вылетает и завтра к полудню будет в международном «Даллас», откуда через три часа продолжает в Калифорнию. За это время мы можем с тобой поговорить ad tempora, ad mores. Если можешь, приезжай, я буду ждать тебя в баре «Дипломат». При такой странной необязательности можно и не ехать, но все-таки нужно поставить точки над «i» или, по-русски говоря, над «е». В назначенное время он вошел в названный бар и сразу увидел Чапского, сидящего в облачке табачного дыма за отдельным столиком. Грузная фигура славянского эмигранта. Мешки плеч в дерюжном свитере. Отвисшая саркастическая губа. Ну, вот видишь, Саша, какая получается пся-крев. Все рухнуло со «Старой Конторой», и наши инвесторы, бляди, сразу разбежались. Как видно, кино подсознательно мечтает о сильной руке.